Аста ла виста, беби!

Я загнала машину в гараж и поднялась в холл, здесь тоже горел свет, но, к некоторому моему удивлению, гостиная была пуста. Сашка не выскочил мне навстречу, виляя хвостом, а тишина в квартире намекала на отсутствие в ней обитателей. Я заглянула в кухню, ужин на плите, везде образцовая чистота.

Я плюхнулась в кресло, тупо рассматривала плитку под ногами, потом побрела к двери. Если Тагаева и Сашки нет дома, их, скорее всего, можно обнаружить в парке напротив. Туда я и направилась, хотя ничто не мешало мне дождаться их здесь. Но звенящая тишина тяготила меня, а еще больше тяготило чувство вины, которое, должно быть, навеки свило гнездо в моей душе и никак не желало испариться, хотя я и предпринимала шаги к его выселению.

Захлопнув дверь, я перешла дорогу и оказалась в парке. Он был небольшим, но очень уютным, три аллеи расходились лучами от центра, был фонтан. Сейчас из-за позднего времени он был отключен. Я шла по аллее оглядываясь и вскоре увидела Тагаева. Тимур сидел на скамейке в дальнем конце парка, плечи опущены, руки сцеплены замком, взгляд неподвижен. Возле ног лежал Сашка и жалобно на него поглядывал. Тагаев опустил руку и погладил пса, Сашка повесил нос и загрустил еще больше.

Подобная картина способна довести до слез даже менее чувствительного человека. Я не зарыдала, но вздохнула и закусила нижнюю губу. И Тагаев, и Сашка были со мной несчастны. Сашка был несчастен потому, что очень привязался к Тимуру и, будучи существом понятливым, чувствовал, что тому живется несладко, оттого и страдал. Мой пес здорово на меня сердился последнее время, потому что, с его точки зрения, ничто не мешало нам жить счастливо, а уж если счастья не наблюдалось, то виновата в этом, конечно, я.

У Тагаева причины были посерьезнее. Несколько месяцев назад он решил, что сможет игнорировать тот факт, что я любила другого человека. Тем более он был уверен: я считаю, что человек этот погиб. Хотя у меня на этот счет имелись сомнения. Сомнения не в том, что Лукьянов жив-здоров, это сомнений как раз не вызывало, а в том, что Тимур убежден, будто я считаю его покойником. Призрак Лукьянова неотступно стоял за спиной и портил наши отношения успешнее, чем живой человек из плоти и крови. Было похоже, что избавиться от него нам не удастся. По крайней мере, Тагаев свои силы явно переоценил.

Лукьянова я давно считала сволочью, и хотя по непонятной причине некогда готова была за ним хоть на край света, но теперь по здравом размышлении поняла, что ничего хорошего из этой затеи не получилось бы. И остается лишь благодарить судьбу, а точнее самого Лукьянова, который на край света меня не позвал. Более того, обтяпал свое исчезновение из моей жизни так, что, будь я поглупее, точнее, знай я его не так хорошо, решила бы, как и многие другие, что он сложил буйную головушку в неравной битве с врагами. Лукьянов выбрал себе профессию доходную, но чрезвычайно нервную и опасную. Представители киллерского сословия легко отправлялись на кладбище, так и не успев выйти на пенсию. Но Лукьянов решил стать исключением и на пенсию вышел, устроив дело таким образом, что его записали в покойники.

Однако Тагаев, как и я, к доверчивым гражданам не относился. Он провел кое-какое расследование и пришел к тому же выводу, что и я, только гораздо раньше: Лукьянов исчез, но все еще пребывает в нашем мире. О том, что та же мысль посетила меня, Тимур не знал, но, скорее всего, догадывался. А так как формально соперник приказал долго жить, он появился у меня с признаниями в любви, в которой я, кстати, не сомневалась. Беда только в том, что любить его так, как он себе это представлял, я попросту не умела, оттого в настоящий момент мы и мучились все трое. Тимур считал, что я его не люблю, искал причину этому и быстро ее нашел: Лукьянов. Неважно, он сам или воспоминание о нем.

Тагаев был не таким человеком, чтобы устраивать допросы или закатывать сцены. Он вообще предпочитал помалкивать, и это явилось самой большой проблемой. Он молчал, улыбался, при этом наблюдая за мной, взвешивая каждое произнесенное мною слово, каждый жест и взгляд, увлекаясь все больше и больше, пока это не стало для меня совершенно невыносимо.

Стоило мне сказать, что у меня плохое настроение, он сразу делал далеко идущие выводы. Мысль его была витиеватой, но для него вполне естественной: у меня плохое настроение, потому что рядом со мной он, Тагаев. Я с трудом переношу его общество, так как все еще люблю Лукьянова и жалею о том, что согласилась жить с ним, Тимуром, под одной крышей.

Несколько раз я давала себе слово поговорить с Тимуром. Возможно, мы бы поссорились и даже разъехались, но, приди нам охота съехаться вновь, смогли бы вести себя как нормальные люди, говорить о своих чувствах и обсуждать свои проблемы. Но каждый раз, пытаясь заговорить с ним, я вдруг лишалась всего своего словарного запаса, а он взирал на меня с удвоенной подозрительностью, и я торопилась сказать какую-нибудь глупость, лишь бы поскорее уйти от опасной темы.

Мы продолжали истязать друг друга, и конца этому видно не было. Общий язык легко находили только в постели. Вот там мысли покидали меня и если иногда являлись, то были весьма оптимистичны, то есть мне всерьез казалось, что я его люблю. Но как только я произносила какое-то слово, помимо невнятного бормотания, Тагаев начинал смотреть с настороженностью, и все повторялось. Все это было похоже на катящийся с горы снежный ком. Оттого я и придумывала предлоги, чтобы попозже приходить домой. Ситуацию это отнюдь не улучшало.

Чем все это закончится, предугадать нетрудно. Я страдала от безысходности и неумения хоть что-то исправить. Тагаев тоже страдал и, должно быть, как и я, ждал, кто из нас первым отважится произнести роковое слово. «Что бы я ему ни сказала, он все равно не поверит», – подумала я, глядя на Тагаева. Он, точно очнувшись, резко поднялся, позвал Сашку и зашагал по аллее. Спину он держал прямо, шагал твердо, в нем чувствовалась непреклонная решимость все снести на своем пути.

Мы были странной парой, не очень гармоничной. То, что Тагаев до сих пор не покинул меня, хлопнув дверью, вызывало удивление. Он не относился к категории людей, готовых терпеливо сносить удары судьбы. Наверное, его любовь и впрямь была безгранична, но так как в мою он упорно не желал верить, все это в, общем-то, не имело значения. «Как люди могут испортить друг другу жизнь с самыми лучшими намерениями», – с горечью подумала я, собралась с духом и окликнула:

– Тимур!

Он не спеша повернулся и выдал мне улыбку. Разумеется, я тоже улыбалась. Думаю, так же искренне, как и он, то есть мы упорно продолжали валять дурака, исполняя роли в пьесе под названием «У нас все в порядке».

– Привет, – сказал он и сделал шаг мне навстречу. Сашка замер на месте, глядя на меня. Бедный мой пес здорово переживал. Подозреваю, если бы у него был выбор, он бы предпочел остаться с Тагаевым, когда мы наконец расстанемся. Мысль об этом отравляла мое существование, и без того безрадостное. Выходило, что во всем виновата я. Возможно, так оно и было.

– Привет, – ответила я и поспешила им навстречу. Тимур наклонился и поцеловал меня. Если я не отвечу с энтузиазмом, он решит, что мне его поцелуи неприятны, если кинусь на шею, подумает, что делаю это нарочно. Так что я ограничилась еще одной улыбкой и поспешила спросить: – Давно гуляете?

– Минут сорок, – ответил Тимур.

– А я смотрю, свет горит, а вас нет. – Зачем я все это говорю? Глупые беспомощные слова… говорю потому, что молчание тяготит.

– Забыл выключить, – кивнул Тимур, быстро отводя взгляд.

«Что, тошно тебе?» – спрашивали его глаза. «Тошно, черт возьми, – хотелось ответить мне. – Тошно, когда тебя проверяют на вшивость двадцать четыре часа в сутки. Тебя не разубедишь, меня не переделаешь. Напиться бы с горя, а еще лучше – сбежать куда-нибудь. Напьюсь, решишь, что от горя, сбегу, подумаешь, что к Лукьянову. Полный бред».

Я взяла его под руку, и мы направились к дому. Я смотрела на его лицо, спокойное, с неясной улыбкой, и как будто читала его мысли. А он наверняка думал, что читает мои.

– Как твои друзья? – спросил он, поворачиваясь ко мне.

– Отлично. Лялин помолодел, а Вешнякова просто распирает от самодовольства. Тебе от него привет.

– Спасибо.

– Как у тебя прошел день? – поспешно спросила я.

– Неплохо.

О своих делах он предпочитал молчать. Может, думал, что его дела меня не касаются, а может, сохранил эту привычку с тех времен, когда распространяться о его бизнесе в самом деле не стоило. Теперь Тагаев числился в крупнейших предпринимателях области и исправно платил налоги. Некоторое время назад я думала, что он махнет в политики (Лялин утверждал, что натура у Тагаева деятельная и парню требуется развернуться по-настоящему), но Тимура эта идея не увлекла. Он занимался своими делами, избрав рабочим местом заднюю комнату ресторана «Шанхай», принадлежавшего ему. Хотя офис тоже имел место, однако там он появлялся редко. В семь вечера он обычно приезжал домой, гулял с Сашкой или смотрел футбол. Друзей у него не было, да и не могло быть: наличие друзей предполагает хоть какую-то откровенность, а Тимур человек закрытый, с душой, застегнутой на все пуговицы. Дважды в неделю он играл в карты, трижды ездил в фитнес-клуб. Наша совместная жизнь была размеренной и событиями похвастать не могла. Прогулки, игра в шахматы, ужин все в том же ресторане. По выходным мы ездили за город, катались в зависимости от времени года то на лыжах, то на лодке. В апреле он купил яхту, но отправиться на ней в путешествие мы пока так и не собрались.

Если бы не его взгляд инквизитора, меня вполне бы устроила такая жизнь. Почему сам Тагаев предпочитал жизнь пенсионера – для меня загадка.

Сашка плелся сзади, мы несколько раз останавливались, поджидая его.

– У тебя завтра выходной? – спросил Тимур. В оригинале это должно звучать так: «Ты и завтра смоешься на весь день, несмотря на субботу?»

Интересно, сколько он еще продержится? И сколько все это выдержу я? Разумеется, вслух я сказала совсем другое:

– Выходной. С утра у меня кое-какие дела, но к обеду я освобожусь. Может, испробуем твою покупку в деле? – растягивая рот до ушей, спросила я. Меня саму тошнит от моей фальшивой улыбки.

– Хорошая идея, – кивнул Тимур, подхватывая Сашку на руки, потому что тот опять по неизвестной причине замер, и мы зашагали к дому.

Оказавшись в холле, Сашка поплелся на кухню, продолжая укоризненно поглядывать на меня. Тимур снял куртку, помог мне и спросил:

– Будешь ужинать?

– Нет. Спасибо. Чаю выпью с удовольствием.

Мы устроились на кухне. Сашка, проверив свои миски, ушел в гостиную смотреть телевизор, а мы стали пить чай.

– У тебя новая кофточка, – сказал Тимур. Он наверняка хотел быть внимательным, но мне все равно казалось, что звучит это издевательски.

– Купила вчера, – поспешно ответила я. – Забыла тебе показать.

Он кивнул, а глаза говорили: «Неудивительно. Странно, что ты вообще обо мне иногда вспоминаешь». Я покосилась на часы, слава богу, время позднее, можно завалиться спать.

Я вымыла посуду, Тимур просматривал газету, но я-то знала, что газета интересует его мало. На самом деле это хороший способ наблюдать за мной. Его взгляд жег мне затылок. Стало трудно дышать от досады и горечи. Я швырнула чашку в мойку, она жалко звякнула.

– Черт, – пробормотала я.

– Что-нибудь разбила? – спросил он ласково. Так ласково, что захотелось запустить эту чашку ему в лоб. Я резко повернулась. Он опустил газету на колени и смотрел на меня, насмешливо улыбаясь. Его вид был красноречивее всяких слов. «Ну давай, скажи мне, как тебе все это осточертело. Скажи, чего уж там, я переживу. Скажи, и эта дурацкая комедия наконец-то прекратится».

– Чашка выскользнула из рук, – ответила я, подхватив полотенце. Тщательно, не торопясь, вытерла руки и подошла к нему. На языке тела нам удается говорить гораздо лучше. Я свернула газету, бросила ее на стол и устроилась у Тагаева на коленях. Провела рукой по его волосам, обняла его и потянулась губами к его губам. На мгновение настороженность покинула его взгляд, но лишь на мгновение. – Я соскучилась, – сказала я.

– Я тоже, – ответил он, а взгляд говорил другое: «Вкручивай. Ты целуешь меня, а думаешь о нем. Зря ты считаешь меня идиотом, я тебя насквозь вижу».

«Какого черта тот придурок не снес мне половину башки, – с отчаянием подумала я. Зареветь бы громко, с причитанием. – Забудь ты о нем, – хотелось сказать мне. – Раз я смогла, какого черта ты не можешь?»

Это не поможет. Не поможет. Что бы я ни сказала, он ничему не поверит.

– Ты мне сегодня приснилась, – прошептал он мне на ухо. – Ты мне часто снишься.

– Это хорошо?