Самое ценное в жизни

В душе что-то встрепенулось, похожее на останки умирающей любви. Она заколебалась, ей стало его жаль. Почувствовав ее нерешительность, он удвоил усилия, умоляя ее вернуться, заклиная всей своей горячей любовью, обещая верность, преданность и все прочие блага мира.

Тут решительно вмешалась сотрудница ЗАГСа, импозантная крупная женщина в изумрудном платье с золотым кулоном на шее. Окинув любовную сцену пренебрежительным взглядом, по-солдатски гаркнула:

– А ну, встать! Это тебе не сцена в деревенском клубе, а государственное учреждение! Раньше надо было думать, что творил, а теперь уже поздно! – и мягко обратилась к неподвижно стоявшей, как загипнотизированной, девушке: – А вы, милочка, этим неврастеническим причитаниям не верьте! Этот позер всю жизнь таким будет – сначала напакостит, потом покается. Простите один раз, потом будете прощать много и часто. Такие не меняются. Вечнозеленый фрукт! Таким и сгниет, не созревши.

Татьяна опомнилась, как будто очнувшись от завладевшего душой дурмана. Решительно отвернувшись от тянувшего к ней руки Анатолия, поставила подпись на документе. Служащая скептически посмотрела на всё еще стоявшего на коленях парня, и довольно мирно, но с тайной угрозой в голосе, предложила:

– Давайте, присоединяйтесь! Думаю, вы еще не раз у нас побываете, то регистрируя очередной брак, то разводясь. Опыт у вас уже есть, так что вперед по проторенной дороге!

Анатолий поднялся, с уничижительным укором посмотрел на женщин и размашисто черкнул в протянутой ему бумаге. Гордо повернулся и, не глядя больше на Татьяну, вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

Дама ободряюще похлопала опечаленную девушку по хрупкому плечику.

– Ох, хотелось бы мне вам сказать, что легко от него отделались, но боюсь, это будет преждевременно. Он вам еще кровушку-то попьет, жизнь попортит.

Ах, как она оказалась права! Татьяна много раз потом спрашивала себя, как же она прожила столько лет с человеком, совершенно его не зная, считая пусть немного безалаберным, но хорошим человеком, не способным на гнусности. Как она в нем ошибалась!

Чтобы выглядеть в глазах людей несчастным обманутым мужем, Толик наплел столько небылиц о ней и ее мнимых любовниках всем их общим знакомым, что она устала оправдываться. Подруги пытались говорить людям правду, но им не особо верили. Забавно, но обыватель всегда охотнее верит в плохое, чем в хорошее. Татьяна со снисходительной усмешкой успокаивала возмущенных наглой ложью подружек:

– Зачем нервы себе зря треплете? Пусть каждый думает то, что ему ближе. Жаль только очередную доверчивую дурочку, которая ему поверит. Ох, как она об этом пожалеет! С ней наверняка повторится моя история, ведь горбатого могила исправит.

Через полгода Толик и впрямь сочетался законным браком с милой наивной девушкой, искренне верившей, что первая жена ее избранника была на редкость непорядочной стервой. Пыталась нежностью и лаской излечить милого от полученных им в первом браке моральных травм, но, непредусмотрительно забеременев в первые же месяцы супружеской жизни, вызвала жгучее негодование супруга, мечтавшего пожить «для себя».

Аборт делать отказалась, надеясь, что родившийся ребенок разбудит в муже дремлющие отцовские чувства. Влюбленным женщинам вообще свойственно наделять своих любезных такими качествами, которых в них отродясь не бывало.

Когда появился ребенок и жена не смогла столько времени, как раньше, уделять избалованному супругу, Толик подыскал себе очередную любовницу, чтобы добавить перчика в слишком пресную жизнь. Поскольку делать что-то незаметно не позволяла широта натуры, пошли разговоры.

В конце концов Толик, чувствуя безнаказанность, так обнаглел, что появился на дне рождения друга со своей пассией, где вел себя так откровенно, что даже его друзья высказали свое неодобрение. Жене, естественно, о его похождениях доброхоты доложили.

Надеясь, что это глупое недоразумение, она попыталась выяснить у мрачного с перепою мужа, что он делал вчера. Разозлившись, тот заявил, что это не ее дело, что рождением ненужного ребенка она искалечила ему жизнь, и что она глупая надоевшая гусыня.

Девушка, выросшая в дружной любящей семье, где никто никогда ни на кого не орал, опешила и замерла, не в состоянии что-либо сказать. Приняв ее молчание за осознание вины, Анатолий распоясался окончательно и ударил жену, чтобы больше уважала.

Ее брат, приехавший навестить сестру, увидел синяк, выпытал, откуда он взялся, и тут же обо всем рассказал отцу. Они приехали к милому родственничку, отправили дочь с ребенком обратно в родительский дом, а зятю здорово намяли бока.

Через несколько дней Толик, посидев без салатиков и домашних отбивных, а также вытащив из шкафа последнюю пару чистых носков, опомнился и решил, что с женой жить гораздо комфортнее и лучше бы помириться. Скорчив мину кающегося грешника, пришел просить прощения, но возмущенный тесть его и на порог не пустил.

Тогда он стал подкарауливать жену на улице, клялся в любви и верности, умоляя вернуться. Она была молодой и доверчивой, но не глупой. Уже не веря в разговоры об изменах первой жены, решила встретиться с ней и узнать мнение противоположной стороны.

Нашла общих знакомых, созвонилась с ней и договорилась о встрече. Встретились в кафе за чашкой кофе. Татьяна не жаловалась, но на вопросы второй Толиковой жены ответила откровенно. Ни о чем предупреждать не стала, прекрасно понимая бесполезность пустых советов. Если есть голова на плечах, сделает правильные выводы сама, без подсказок.

И та сделала. Уяснив, что ее жизнь развивается по уже апробированному сценарию, повела себя неожиданным для Анатолия образом. Несмотря на молодость, оказалась достаточно зрелым и решительным человеком, чтобы не повторять чужих ошибок. К Толику не вернулась, и в его паспорте появился очередной штамп о расторжении брака.

Потом он был женат еще и еще, но его очередных жен Татьяна не знала. Имевшая много общих знакомых Зина периодически доносила подруге вести об изменении семейного статуса бывшего мужа, но Таню это не интересовало. Пусть живет, как хочет, ей-то что?

Как-то ранней весной шла мимо своей бывшей альма-матер, уткнувшись взглядом в черный, обнажившийся из-под снега асфальт, стараясь не смотреть на красивое старинное здание, с которым было связано столько надежд. Поскользнувшись на пятачке серого льда, чуть не сшибла высокого авантажного мужчину, идущего навстречу. Скороговоркой извинившись, продолжила путь, так и подняв глаз, но была остановлена сильной рукой. Мужчина схватил ее за локоть и насмешливо воскликнул:

– Танечка! Не нужно сбивать меня с ног! Пусть даже от восторга после долгой разлуки!

Она подняла голову, узнала своего институтского руководителя и засмущалась. От нее столько ждали, а она… Профессор с неудовольствием отметил ее болезненный вид, затравленный взгляд, и строго сказал:

– Таня, насколько я знаю, вы бросили писать. Это плохо, очень плохо. Господь дал нам талант не для того, чтобы мы зарывали его в землю. Вы помните эту притчу?

Татьяна уныло кивнула головой. Осведомленность Юрия Георгиевича не удивляла – он всегда всё знал о своих любимцах. Ей стало совсем нехорошо. Она знала, что он прочил ей большое будущее. Но вот не получилось.

Отведя ее в сторонку, чтобы не мешать прохожим, мэтр горячо продолжил:

– Таня, давайте-ка возвращайтесь в нормальную жизнь. Я знаю о вашем разводе, но сколько можно хандрить? Вы, кстати, в курсе, что муниципалитет выделил мне новую мастерскую в чудном старом особняке? Почти двести квадратов! Простор, свет, высоченные потолки! Там уже работают знакомые вам Миша с Сашей. Есть и другие мои выпускники. Приходите и вы. Насколько я помню, вы никогда не были мизантропом и вполне можете работать в дружеской компании. Мне хочется собрать под своим крылом всех своих учеников, подающих надежды.

Не раздумывая, она с благодарностью согласилась. Это было счастьем – прийти в огромный светлый зал, пропахший масляными красками, крепким кофе и табаком, слушать споры молодых художников и писать, писать.

Мастерская действительно была великолепной – в верхнем этаже старого особняка, с пятиметровыми потолками, насквозь пронизанная светом и той особой аурой, что бывает только в присутствии настоящих талантов. Татьяна начала истово, как в молодости, работать, отдавая любимому занятию каждую свободную минуту.

Когда снег полностью сошел и подсохли лесные тропы, Юрий Георгиевич стал вывозить свою дружную когорту на пленэр. Намазавшись репеллентами от клещей, беззаботной гурьбой выезжали на машине преподавателя, затем рассредоточивались по облюбованным уголкам, и писали. Кто что.

Татьяна любила простые русские мотивы – одинокую печальную березку на опушке леса с безнадежно опущенными ветвями или гордую сосну, прячущую за чопорной гордостью боль и разочарование.

Юрий Георгиевич никак не комментировал ее картины, пока она не написала маленькое прозрачное озерцо в окружении церемонных колючих елок. Он долго рассматривал уже готовую картину, потом вздохнул.

– Танечка, вы стали настоящим художником. Без всяких скидок на возраст. Может быть, я насыплю вам соли на еще не зажившие раны, если скажу, что развод пошел вам на пользу, как полноценной творческой личности? В вашем таланте появилась глубина и страстность, которой не было прежде. Да и мастерства прибыло. Хотя пока всё уж очень печально. Но это пройдет, попомните мои слова. А Толик что? Пустышка. Блестящая снаружи и гнилая внутри. Но это вы и без меня знаете. То, чем он теперь занимается, и есть его предел. На большее ему рассчитывать нечего.

Как ни странно, но эти утешительные слова расстроили Татьяну. Почему раньше никто ей не говорил, что ее избранник – пустой человек? Если бы до свадьбы ее предупредил об этом тот же Юрий Георгиевич, которого она беспредельно уважала, она бы крепко подумала, прежде чем ставить свою подпись на брачном свидетельстве. Эх, если бы повернуть время вспять!

В один из чудных летних дней мэтр, пройдя на середину мастерской, гордо вскинул руку, требуя внимания, и торжественно провозгласил:

– Дети мои! Надеюсь, моя новость не станет для вас непосильным искушением. Первого октября я еду в турне по Европе с выставкой наших картин, которые после ее закрытия будут распроданы широкой публике. Так что готовьтесь, дети мои! Заканчивайте, что не закончено, доделывайте, что не доделано! Скоро вы начнете покорять мир! – И обыденно добавил: – В вашем распоряжении остался один месяц!

Татьяна внимательно просмотрела свои картины, выбрала более-менее законченные, всего вышло десять, писанных маслом, и несколько акварелей. На всех печальная русская природа. Прищурив глаза и склонив голову набок, оценила впечатление. Н-да… Сплошное уныние.

Вернувшись в общежитие, переоделась в домашний безрукавый халатик с яркими белыми ромашками. Повертелась перед зеркалом и пришла к неутешительному выводу – что-то надо с собой делать. Мало того, что кислая вся, как перестоявший кефир, так еще и мышцы обвисли, стали вялыми и дряблыми. С детских лет занималась в разных спортивных кружках, в институте – аэробикой, а вот теперь обо всем забыла. Это всё последствия депрессии! Пора за волосы вытаскивать себя из затянувшей трясины.

Решив, что завтра же начнет посещать спортивный клуб, достала пастельные краски, приколола к мольберту лист ватмана и задумалась. Душа чего-то просила, но вот чего? Закрыла глаза и попыталась сосредоточиться.

Мысли начали принимать странную, почти осязаемую форму. В голове возник некий образ, еще не оформившийся, но очень желанный. Рука потянулась к ватману и сама собой начала набрасывать пастелью сначала неуверенные, а потом всё более четкие контуры симпатичного домика с верандой и мансардой, стоявшего в глубине запущенного старого сада. Это весна. Нежная зелень, голубое небо и прозрачный свет. Возрождение. Выход из долгой зимней спячки.

Целую неделю по вечерам не заходила в мастерскую к Юрию Георгиевичу, усердно трудясь над своим домиком. Основной сюжет оформился сразу, а вот над деталями пришлось потрудиться. В субботу, пристально рассмотрев свое творение и сделав пару заключительных штрихов, увидела, что получился удивительно привлекательный дом. Именно в таком ей хотелось прожить всю оставшуюся жизнь.

Показывать картину никому не стала. Купила дешевую пластмассовую рамочку контрастного с общим тоном темно-коричневого цвета, вставила в нее лист и повесила над маленьким журнальным столиком, стоявшим у окна. Иногда, в редкие свободные минуты, сидя за столиком с кружкой чая в руках, придумывала, что же должно быть внутри такого чудного жилища.

К октябрю приготовила все картины, кроме, естественно, «Дома в заброшенном саду», и принесла в мастерскую. В последний день сентября довольный усердием своей дружины профессор упаковал выставочные картины, устроил для друзей маленький прощальный вечер, и вместе с женой, Верой Ивановной, хорошо владеющей английским и французским, отбыл по маршруту Хельсинки-Стокгольм-Брюссель. Оставшаяся команда, набравшись терпения, осталась дожидаться известий.

Глава четвертая

В субботу в гости к Татьяне приехала младшая сестра. Анастасия с отличием закончила медакадемию, работала отоларингологом в центральной городской больнице их родного города, замуж вышла за хорошего парня, растила двоих детей, и по всем параметрам считала себя вполне состоявшимся человеком. На этом основании считала себя вправе учить жить непристроенную сестру. Вот и сейчас, едва успев снять пальто, оглядела скромную обстановку комнатки, и начала:

– Таня, ну почему ты оставила всё совместно нажитое имущество этому козлу? Ведь вы работали оба, покупали всё вместе! Хотя бы телевизор забрала! Новехонький «Самсунг»! – и с сожалением посмотрела на пустовавший журнальный столик, на котором бы так хорошо смотрелся указанный приборчик.

Никогда не любившая тупо пялиться в экран Татьяна резко вздохнула и постаралась ответить мирно: