Были для пацана

–Ух ты, какие классные, попробуй, салабон, – кивнул он мне.

Я замотал головой. И вообще у меня вместе с эрекцией начало подниматься и негодование. Её же насилуют, она же, как бы девушка Толи стала, а её трогает Юрка, и Коля, похоже, тоже собирается что-то сделать с ней!? Я ещё покипел мозгами и оттолкнул руки Юры:

– Да хватит её трогать, это девушка Толика, не трогайте её!

Толя поперхнулся, Юра остолбенел, уставившись на меня немигающим взглядом, а Колян заржал хорошим, добрым, а не обычным своим глумливым смехом.

– Эй, мальчик, иди сюда, дай я тебя поцелую, защитник ты мой дорогой, – обратилась ко мне Маша интонацией сестрёнки. И тоже засмеялась.

Но я совсем потерял контроль, вскочил в проход и попытался оттащить от неё Колю, схватив его каменный бицепс с портретом какой-то улыбающейся бабы. Коля чуть приподнялся с сиденья, и резко всадил мне в грудь свинцовый кулак с правой. У меня словно сердце остановилось, дыхание перебило, я отлетел вперёд и, споткнувшись о приступок «подиума» водительского угла, плюхнулся на попу. Белов не сильно толкнул меня ладонью в спину:

– Хватит тут кувыркаться, я так не могу управлять автобусом.

Я, наконец, продышался, стёр выдавленные кратковременным удушьем слёзы и опять попытался напасть на Колю, но меня за шею поймал гигантский питон бицепса Толи. Он как котёнка затащил меня на свои колени, продолжая душить, я двумя руками пытался отжать его локоть, но не мог даже остановить медленное сжатие своей шеи, и когда я уже стал хрипеть, дёргаясь во все стороны, а глаза снова заволокло слезой и болью, Толян чуть ослабил смертельного питона и своим монотонным голосом сказал:

– Не дёргайся, я одиннадцать человек задушил этой рукой. Сиди здесь, не дёргайся, сказал, убью. – И легким полупинком катапультировал меня на соседнее с ним сидение, к окошку.

Я тёр шею и проталкивал воздух через какие-то камни в горле, мне казалось, кадык у меня образовался не наружу, а внутрь. Я ёрзал, пытаясь посмотреть, что там с Машенькой делают или нет!? А Толян, дотянувшись до пепельницы на торпеде, сел обратно и как-то уже по-дружески положил мне свою пудовую руку на плечи:

– Ты дурачок, молодой совсем. Её никто не насилует, пойми это. Она проститутка и ей самой это нравится. И ты сейчас пойди, кинь ей палочку. Че девку не драл что ли ещё?

Что такое «кинуть палочку» я не знал, вернее, знал, но не твёрдо, то ли это значило один раз всунуть в женщину свою письку, то ли совать до тех пор пока поллюция не придёт, а если придет, то куда? Неужели прямо в неё? Но в любом случае я понял его предложение. И отверг тотчас, хотя внутренний голос мне шептал – попробуй, если ей действительно нравится, она же поцеловать тебя сама хотела. Она так прекрасна, я за то, чтобы только целоваться с ней и потрогать её груди, готов отдать свой мотоцикл Паннония насовсем! Но я стесняюсь, и ещё не решил для себя, насилуют её или нет. Возможно, я просто боюсь быть побитым, а может, просто понимаю, что мне с ними не сладить. Эти мысли успокоили меня.

Толя тоже снова погрузился в себя и окаменел, глядя в никуда, словно остекленелоглазый крокодил, готовый в любую секунду стать резким и смертельно опасным.

А мои мысли вернулись в школу в восьмой класс. Годом раньше у нас появилась оригинальная учительница химии, она же и биологии, Захарова, которая как-то быстро вышла замуж за худосочного очкарика трудовика Власова и стала Власовой, за что ей огромное спасибо, ибо очкарик этот почему-то сразу ушёл из школы. Трудовик Власов по прозвищу Волос был ненастоящий – разве у настоящего трудовика могут быть тонкие пальцы и белые руки? И учил он только электротехнике. До него был Асломазов армянин или азер, Асломаз, короче, он был настоящим, но смешным – «отьвертка надо держать за рючка, а не за сам отьвертка, и нажимать, да? нельзя простё тяк крутить, да?» А после Волоса пришел Сан Саныч, ноги колесом, ботинки протоптаны мизинцами наружу, осанка фривольного военного. Лучшим из учеников он разрешал называть себя «товпрапорщик». Вот это самый настоящий трудовик – руки огромные, пальцы ловкие, всё в его руках кипело и делалось само собой, молоток гвозди и рейки летали как у жонглёра в цирке, ящик для почтовой посылки он делал за пять минут. У нас была халтура – практика после уроков, и нам даже деньги платили за ящики, то ли 30 копеек, то ли 15 за штуку.

Так вот, биологичка Власова Наталья, отчество забыл, в восьмом классе ввела раздельное занятие для девочек и мальчиков по тем заветным страницам анатомии, где голые в чертёжном разрезе дядьки и тётьки были отведены на самостоятельное изучение. Посещаемость этих дополнительных занятий была 110%, так как из других школ приходили. Я помню весь краснощёкий класс мальчишек, помню её румянец и странно сверкающие глаза, и то, что можно было спросить вообще всё, что хочешь знать о мужчинах и женщинах. Но литературу, которую она рекомендовала почитать, я не читал. Прочёл лишь одну книгу «Суламифь», но ничего конкретного не запомнил, так, в розовом тумане что-то о «ласке богов», меня с ума сводило то, что можно и нужно языком лизать у женщины там.... и как это лучше делать. А ещё помнил, как все ржали, хотя смеяться она нам не разрешала, это единственное требование было – не смеяться, но тут даже она сама посмеялась, когда парень из параллельного класса спросил чётко так, внятно: «А, правда, что Некрасов был гомосек сексуалист?» Кто-то заржал сразу, кто-то вслед за Власовой, а когда она поправила, что это одно слово, то и все остальные стали ржать.

Из теоретических познаний в действительность меня выдернули громкие, звонкие пощёчины и странные вскрикивания Маши, вроде как весёлые. Я перевернулся, встал на коленки, через спинку сиденья разглядывая происходящее. Это оказались не пощёчины, а шлепки по попе. Коля поставил её в позу провинившегося ребенка и толкал Машину попку своим торсом, при этом периодически наказывая её шлепками, словно за то, что никак не может через нее перепрыгнуть. А она смотрела в глаза Юрцу, и лицо её не выражало ни гнева, ни страданий. Юрик гладил её по голове, что-то шептал и пытался засунуть палец в её красивый рот.

Потом этот тертый зэчара удумал что-то «богопротивное», вынул свой член (я его хорошо разглядел в свете фонарей с трассы) – мерзко толстый, огромный, сделал его ещё более противным, смачно сплюнув себе в ладонь и растерев слюну по блестящей, невероятного размера головке, и неожиданно аккуратно, как будто только что не шлепал провинившуюся Машу, а как примерный комсомолец уважительно сует листок голосования в красную урну на выборах, стал засовывать свой оплёванный член в Машину урну голого сования. А она вдруг выгнулась и застонала по-настоящему громко и отчаянно, а, не игриво повизгивая как от шлепков. Я подумал, что у Коли какой-то необыкновенный член, в тюрьме переделанный этими выдумщиками зэками, и от слюны он распух, и ей стало больно. Коля не спешил, прижался вплотную к ней, его живот нависал над ее попой, закрывая её божественно красивые закругления, и поглаживая по спине, стал её жалеть – тихо, тихо, девочка, тихо тихо… А потом опять стал двигаться, наращивая темп. Машенька резко вскидывала голову от каждого его толчка, и на её лице стала появляться полу улыбка, и она вдруг хрипловато сладко проворковала: «Мдаа, даа…» Видимо, мазохистка, – подумал я. Я уже знал, что есть садисты и мазохисты, как в мультике про придворных подлиз, просящих пионера, попавшего во дворец, ещё и ещё стегать их попы розгами.

Юрка аж встал на сидении, перегнувшись на спину Маши, и что-то пытаясь разглядеть в месте слияния тел. А Коля поймал его за шею:

– Опаньки, Юрка, вот ты и попался, давай, давай, ща я тебе на пассатижи навалю!

Юра вырвался, оттолкнув руку Коли.

–Иди ты в жопу, придурошный, дай посмотрю, ты её прям в очко, да?!

–По тухлой вене, по тухлой вене, – пыхтел Коля и мерзко щерилась его кошачья морда. Он снова стал шлёпать Машу, и она уже во весь голос стонала и бормотала: «Ну, еще, ещё, я сейчас уже, да да да!»

А чего сейчас-то? – думал я. Предчувствие такое, что сейчас она их всех взорвёт или раскидает по салону, вдруг став невероятно сильной – что-то наливающееся силой и властью я чуял в её интонации.

От этих шлепков и стонов проснулся детина Попов, вылез по спящим телам в дверной проём спального отсека и, протирая кулаками глаза, прохрюкал сонным голосом:

–Ого, вот это да, нефига себе учебная тревога! А дембеля позвать в падлу что ли? Дайте воды попить, – он стал шарить на полу, разыскивая стеклянную бутылку с минералкой.

– Аамммм! – простонала Маша, а через несколько толчков и Коля издал рычание -мяуканье сытого помойного кота и замер, конвульсируя грудью в куполах.

Чафкнуло что-то вынимаемое из жопного организма Машеньки. Коля выругался и, выдернув минералку из руки Попова, пошёл к двери Икаруса, встал на ступеньки и стал поливать себе на член минералкой. В воздухе запахло еще и какашками.

– Слышь, Рязань, пиндюрочку подкинь, чего-то потребовал помойный кот у Юры.

Тот и сам, хихикая, уже рылся в кармане за водительской спинкой, потом извлёк оттуда полубелую тряпку, которой вытирали руки после заправки бака из вечно мироточащего солярой пистолета, и протянул её Коле. Тот стал вытирать свою обслюнявлено-обкаканную дурень. Я никак не мог понять – очком вроде называют жопную дырку у мужиков и письку у женщин? Или Маша обкакалась? Фу, противно. Юра порылся ещё в кармане за Беловым, нашёл чистую тряпку и протянул её Маше. Та старательно вытерла себе белую попу, с едва заметными в мелькании света из окна отпечатками ладоней Коли, и лениво, как-то блаженно, уселась на сидении, вытянув скрещённые голые ножки на пол. Взяла с сидения Колину пачку с сигаретами и почему-то не сама вытащила сигаретку, а попросила достать Юру, держа пачку снизу двумя пальцами. Он достал ей сигаретку и галантно дал прикурить Колиной зажигалкой.

Попов, ворча, нашёл другую бутылку Нарзана и, прихлёбывая, стал толкать рукой кого-то из спящих:

– Сима, подъём! Симё–ён, подъём, говорю!

Ваня перебрался ко мне поближе и позвал на второй ряд сидений. Я и сам хотел уже с кем–то поделиться своими вопросами, чтобы, наконец, найти своё место на этой тарелке разврата. Осторожно перелезая через Толяна, я опасался, что крокодил перекусит мне горло, но он «спал» с открытыми глазами, не шелохнувшись и не двигая прицелами зрачков. В дверях автобуса Коля кряхтел и закуривал сигареты Белова. Я подсел к Ване. Он зашептал мне на ухо:

– Дим, ты как, будешь трахать её?

– Неа, Вано, не хочу.

–Да ладно, я очень хочу, но боюсь, не получится. Вдруг я промахнусь мимо манды? Эти меня засмеют тогда, лучше не рисковать.

–А манда и очко одно и то же?

– Ты че, ха–ха! – Ваня был красным, и его губы нервно дёргались, пытаясь то улыбнуться, то сделаться серьёзными. – Да я сам точно не знаю, отец всегда матери ночью говорит: «Хороша у тебя манда, а очко ещё лучше». Я через стенку всегда слушаю как они трахаются, когда он с нами живёт.

Попов допил Нарзан, встал, почти упёршись головой в потолок, одёрнул футболку и провёл зачем-то руками по поясу, будто там был ремень. Потом хлопнул в ладоши и подсел к Маше, прямо на пачку сигарет, они хрустнули, он ругнулся и откинул их на противоположные седушки.

– Ну чё, мать, давай, порадуй дембеля ВДВ!

Маша неприязненно глянула на эту бравую детинушку и лениво раздвинула ноги, отдав бычок Юре, тот открыл форточку и выкинул его в шум ветра. Попов стянул с себя штаны и, взяв Машу за левую ногу, рывком повернул поперёк сидений. Она оказалась лежащей, он закинул её левую ногу на спинку сидения, а правую себе на плечо, и стал что-то делать рукой (как онанируют, я не знал ещё, хотя похабное движение и слово «дрочить» не раз слышал и видел от хулиганья школьного). Довольно быстро детина стал всаживать в неё свой армейский зад.

В это время разбуженный им Сима вылез из спального отделения, подсел за нами на третий ряд и, откашлявшись, спросил:

– Мальчишки, а откуда здесь женщина?

– Да вот на дороге стояла, Коля её затащил в автобус, напоил и они её трахают, – ответил Ваня.

– Как затащил, силой?

– Да нет, она вообще-то сама заскочила, говорит, в лесу её кто-то чуть не изнасиловал.

– А где её вещи?

– А на ней только плащ был. Коля ей денег дал.

– А она взяла или он ей в карман сам засунул?

– Нет, сама взяла.

– А, ну тогда всё нормально, – Сима тихо встал, нашёл свою сумку на полке под потолком, порылся в ней, достал какой-то патронташ из бумажных брикетиков и, оторвав один, убрал остальное обратно. Потом взял с сидений, где валялась мятая пачка сигарет, почти пустую бутылку с водкой, нашёл на полу стакан, вытер его носовым платком из кармана, и налив себе водки, выпил, пробормотав что-то типа молитвы.