Зимний пейзаж с покойником

– Прямо с гитарой?

– А тут есть еще с кем? Ложись, ложись! Да не на живот, а наоборот. Класс!

Арик, увидев, что бард полез на белоснежный с позолотой диван, забеспокоился.

– Стойте, вы обивку запачкаете! – вскрикнул он. – Я сейчас что-нибудь подстелю. Береженого бог бережет.

Он порылся в комоде и нашел зеленое полотенце для ног. Игорь Петрович лег на полотенце и снова запел:

Нам осталась одна остановка
На трамвае, не помню каком.
С крыши голубь взлетает неловко,
Да буянят коты под окном.
Эх, сказать бы тебе все, что хочется, —
Слов горяч расписной каравай!
Гром колес наконец-то доносится:
Это едет последний трамвай.
По проспекту несется, безумец,
Ошалелый вечерний рогач,
Как Нептунов, искрится трезубец
И летит, как саврасовский грач…

«Он не знает, что я здесь. Это хорошо, – думал бард, перебирая струны; пел он автоматически – как-никак в этом году его популяр нейшему творению про трамвай стукнул двадцатник. – Но что он сделает, когда увидит меня здесь? И когда узнает, что Ульяна?.. Сказать ему сразу все, как есть, или помучить?»

Еще полчаса назад он никого мучить не собирался, но теперь самые дикие желания и планы забродили в его мозгу. Даже Можжин почувствовал это.

– Ага, глаз горит! – шумно радовался творец клипа.

Он приближал фокус камеры к лицу Стрекавина так, чтоб видны были лишь блестящие глаза барда и золотой завиток дивана.

Затем он потребовал:

– Ну-ка, Игорь, приподнимись! Еще, еще! Прижмись щекой к той вон шелковой хрени!

Игорь Петрович прижался и почувствовал, что бдительный Арик успел подложить на подушку бумажную салфетку. Он открыл рот, чтобы запеть, но тут же зажмурился: особняк производителя маргаринов основательно тряхнуло. Окна озарились слепящим огнем. Через секунду огонь стал редеть, меркнуть и рассыпаться розовыми искрами.

– Это Санька дурит, сынок Еськова, – пояснил Арик. – Пироман хренов! Как он дома, так у нас фейерверк.

– Такого сына я бы порол не переставая, – заметил Можжин. – Но плевать – мы профессионалы, работаем в любых условиях. Давай пой, Игорь!

И Игорь пел.

– Молодца! – веселился Можжин. – Теперь только на лестнице пару-тройку секунд доснимем – и по коням!

– Может, пивка? – предложил Арик. – У меня, а?

– Это само собой!

Для съемки на лестнице Арик включил люстру – целую груду лампочек, обвешанную хрустальными слезами. Теперь можно было как следует разглядеть холл. Оказывается, крупные, в облаках и березках, пейзажи красовались тут на стенах. Сам Арик тоже стал гораздо виднее со своей кудрявой шевелюрой и пронзительными карими глазками.

Бард ударил по струнам. Ступая с достоинством, то есть не афишируя рваную пятку, он громко запел:

Мы сейчас с ветерком откатаем
Наш последний совместный маршрут,
А потом разойдемся, растаем —
Только ангелы нас помянут!

Он очень хотел, чтоб его услышали в комнате с елкой. Он желал, чтобы оттуда высыпали те, кто там сидит, – все эти девочки с тонкими ножками на шпильках, все эти любители побренчать вилками у сильных мира сего. Пусть выйдет и сварливая дама, отмерившая творцам клипа полчаса, и он тоже пусть выйдет, ничего не подозревая. И вот тогда…

Как ни старался Игорь Петрович, никто из веселящихся – уважаемых, беспечных, не босых, но в туфлях и ботинках – не вышел. Никто не отозвался! Наверное, хозяева и гости просто не расслышали слабого голоса барда: в комнате имелась собственная музыка, к тому же компания шумела, а под окнами взрывались петарды.

– Теперь ко мне пошли! Под ноги только глядите, лестница крутая, – предупредил Арик и быстро потушил люстру.

После яркого света не видно было ни зги, но Можжин с Ариком стали ловко спускаться куда-то вниз, в адские потемки.

Игорь Петрович заартачился:

– Я не хочу пива. Нет, нет, и водки тоже не буду! Я тут, в холле посижу.

– Игорь, не дури! – крикнул из темноты Димон. – Я же знаю, ты без водки часа не живешь. Что с тобой? Зашился, что ли? Или закодировался?

Ничего подобного Игорь Петрович не делал. И пил он умеренно. Можжин все врал!

Раздраженный бард плюхнулся на банкетку у вешалки.

– Я подожду вас тут, – сказал он и ухватился за края банкетки руками, чтоб Димон из самых хороших побуждений не потащил его куда-нибудь насильно. – Мне тут одна хорошая мысль в голову пришла. Наверное, родится песня. Надо не упустить настроения!

Можжин такому нелепому объяснению не поверил – он сам был творцом, но никогда при этом не нуждался в уединении и от пива никогда не отказывался.

Зато Арик посмотрел на Игоря Петровича с пониманием.

– Бывает, – сказал он. – У нас сейчас Самоваров Николай Алексеевич бильярдную делает. Тоже большой мастер, только по дереву – может, слыхали? Вот и он никакого общения не выносит, когда работает. Большой чудак! Все творческие люди не вполне адекватны, по себе знаю. Тем более тут песня, а не деревяшки.

Можжин только фыркнул:

– Черт с тобой, Игорь! Сиди тут, кукуй, как дурак. Но если передумаешь, мы снова тебя не позовем!

Друзья спустились в подвальные глубины, а Стрекавин остался один. Его глаза быстро привыкли к полутьме. Он с любопытством разглядывал просторы холла и считал выходящие сюда двери. Их было целых семь. Правда, при дотошном рассмотрении самая большая дверь оказалась камином.

Холл Игорь Петрович нашел каким-то недоделанным, пустоватым, хотя все предметы тут были очень крупные, добротные, дорогие. Резная вешалка уходила под самый потолок – куртки съемочной группы, сиротливо висящие на ней, казались жалкими, детскими (хозяйские гости, похоже, разделись где-то в другом месте). Напольные часы в углу походили на шифоньер. Они тикали громко, как в микрофон. Банкетка, на которой сидел Стрекавин, смогла бы приютить на ночлег двоих, а то и троих.

Внезапно сбоку, в густой тени, Игорю Петровичу почудилось что-то темное, громадное и страшное. Бард похолодел. Чем дольше он всматривался, тем крупнее и безобразнее казалось ему это нечто. Он собрался с духом и встал. Войдя в сумрак, он с удивлением нащупал жесткошерстное медвежье чучело с вытянутыми вперед лапами. К когтю одной из лап неловко прицепилась вязаная шапочка, на другой лапе висел зонтик.

«Пошлость какая», – подумал бард.

Ему было досадно, что он струхнул. Он вернулся на банкетку и притаился в тени вешалки. Множество неясных звуков большого дома достигало его музыкального уха. Он даже различал проникающий откуда-то снизу беспечный хохот Можжина и хлопанье его дружеской руки по спине Арика. Что еще было слышно? На вечеринке с елкой царила дискотека 80-х и нетрезвые остроты, во дворе пару раз глубоким басом рявкнул Мамай. Петарды хлопали все реже. На верхнем этаже что-то непристойно-мерно скрипело, и рэп не пресекался ни на минуту.

Игорь Петрович помахал рукой перед носом, отгоняя эти докучные звуки, как мух. Ему надо было сосредоточиться и обдумать свои действия. Еськов не знает, что он здесь, – это хорошо. Стало быть, возможен эффект разорвавшейся бомбы. Никто сейчас ничего не видит и не подозревает… Зато он всех слышит и видит! Он выберет момент и выйдет из своего укрытия, но пока просто слышит и видит…