Таблетки от жадности

Я с изумлением слушала ее слова. Для меня лазер был чем-то вроде гиперболоида инженера Гарина, страшным оружием, способным резать металл и крушить бетонные стены. И то, что с его помощью можно изготовить крем-брюле, было для меня открытием.

– Нет, не буду! – санитарный врач решительно отвернулся от десерта. – Это же чистое сливочное масло! А мне вообще его нельзя, у меня желудок больной, тем более сегодня…

– Но, Дмитрий Сергеевич! – на глаза Надежды Андреевой навернулись настоящие слезы. – Ведь мы специально для вас старались! Для вас одного, понимаете, больше ни для кого!

Но на санитарного врача, казалось, это сообщение не произвело ни малейшего впечатления. Он досадливо скривился, брезгливо зачерпнул крохотной чайной ложкой немного крем-брюле, с отвращением попробовал. И тут, как только что у Павлика, выражение его лица изменилось, и он стал жадно поедать десерт. Вскоре тарелка была пуста, и врач с недоумением огляделся вокруг, словно сожалея, что все так быстро кончилось.

– Во силен жрать мужик! – вполголоса проговорил Костя Шилов.

– И выделываться тоже, – поддакнул Павлик. – Как маленький: «Не хочу, не буду…»

Я двинула Павлика под столом ногой, он умолк. Павлик ошибался, думая, что может здесь болтать, что хочет. Конечно, нам санитарный врач был не указ, но, разозлившись, он мог выместить свою злобу на хозяйке ресторана, а было бы совсем неэтично заставлять расплачиваться за собственный злой язык других людей.

– Еще хотите? – умильно спросила шеф-повар у санитарного врача. – Пожалуйста, вот еще. Кушайте, кушайте. Это десерт специально для вас, – повторила она в который раз.

Пока санитарный врач уничтожал вторую порцию крем-брюле, а мы доедали каждый свой собственный десерт, хозяйка ресторана и шеф-повар смотрели на нас с добрыми, счастливыми улыбками, радуясь, что дело их рук доставляет людям удовольствие. Доев вторую порцию, санитарный врач резким движением отодвинул от себя тарелку и стал подниматься из-за стола.

– Все! – воскликнул он сердито. – Больше не могу! Вы уморите меня вашим обедом!

– Но, Дмитрий Сергеевич…

– Говорю же вам, меня сегодня уже накормили перед самым визитом к вам. Да так накормили, сдохнуть можно! Все жирное, масляное, а мне жирного нельзя!

Мы тоже поднялись, растерянные и разочарованные, что пришлось прервать трапезу. Не глядя на нас, санитарный врач направился было к выходу, навстречу возникшему в дверях официанту с очередным подносом. Но вдруг он охнул, болезненным движением схватился за свой внушительный живот. Официант смотрел на него испуганно и встревоженно. – Ох, черт! – проговорил санитарный врач, морщась. – Опять мутит…

– Стойте-ка! – вдруг воскликнул официант, наскоро пристраивая поднос на столе. – Я сейчас! Мигом! – и он стремительно скрылся за дверью.

Он вернулся меньше чем через полминуты, держа в руках винную бутылку с красочной этикеткой и большой стеклянный бокал.

– Вот! – сказал он, показывая бутылку санитарному врачу. – Когда желудок капризничает, нет ничего лучше, как угостить его старым французским бордо. Урожай 1988 года, между прочим! – заявил он с гордостью.

Санитарный врач ошалело посмотрел на него.

– Да вы что, рехнулись, молодой человек? – растерялся он. – Я же за рулем!

– Ну и что? – пожал плечами официант. – После такого обеда от бокала вина голова не закружится.

И он уже наливал вино в бокал, подавая его санитарному врачу. Вино было благородного красно-коричневого цвета и, налитое в бокал, выглядело так чудесно, что мне самой захотелось непременно его попробовать, несмотря на то, что алкоголь я употребляю крайне редко, по большим праздникам и с превеликим отвращением.

– Выпейте, конечно, – сказала хозяйка ресторана. – Вино способствует пищеварению.

Санитарный врач вздохнул и стал пить. И постепенно унылое выражение на его лице сменилось блаженным. Значит, вино и в самом деле было превосходным. Опорожнив бокал, он с вожделением посмотрел на бутылку. Видя это, официант приготовился было налить еще, но шеф-повар остановила его.

– Второй бокал будет уже лишним для человека за рулем! – сказала она, лукаво улыбаясь.

– Да, пожалуй, вы правы, – сказал санитарный врач, точно опомнившись. – Ну, мне пора. Спасибо за все…

Все вместе мы направились к выходу. На ходу врач, пыхтя и отдуваясь, говорил:

– Так, все у вас нормально, никаких серьезных нарушений нет. Не знаю, что это наше начальство на вас взъелось, сверхплановые проверки вам устраивает…

Хозяйка ресторана и шеф-повар вежливо и внимательно слушали его.

– Отчет я потом составлю, – продолжал санитарный врач. – Я в свою записную книжку кое-какие пометки сделал, но не беспокойтесь, это мелочи. Как раз результаты лабораторного анализа придут… Ах, черт! – он вдруг остановился на полдороге и с размаху хлопнул себя по лбу. – Говорю об анализах в лаборатории, а пробы-то и не взял! Стойте, подождите меня здесь! – И, пыхтя как паровоз, толстый санитарный врач поспешил к выходу из ресторана.

Однако мы не стали ждать его возвращения и тоже последовали к выходу. Нам пора было возвращаться, и то, как санитарный врач берет пробы, снимать на видеокамеру было совершенно ни к чему. Оказавшись на пышущей жаром, ярко освещенной солнцем парковке, мы стали укладывать телеаппаратуру в нашу «Волгу», а врач тем временем полез в свой «Фольксваген», вытащил оттуда довольно обшарпанный на вид чемоданчик и, наскоро заперев машину, поспешил обратно в ресторан. А я за ним, велев ребятам прятать аппаратуру и возвращаться в ресторан: с хозяевами надо было попрощаться по-человечески.

Войдя в узкий коридор – швейцар ресторана опять куда-то исчез, – санитарный врач вдруг снова охнул, покачнулся и прислонился плечом к стене.

– Что, опять плохо? – участливо осведомилась я.

– Да, – проговорил он, морщась с досадой и тяжело дыша. – Это от еды. Как поем жирной пищи, мутит. Я сам врач, знаю, что надо диету соблюдать, да какая тут диета при этакой работе!.. Вы же видели, как они ко мне пристали… Ешь, и все! И так каждый раз.

Он вытащил из кармана пиджака коробочку с лекарством, и я успела разглядеть исключительно латинский шрифт надписи на коробочке – значит, лекарство было импортным. Из коробочки извлек большую красную таблетку в глазированной оболочке, сунул ее в рот и, морщась, проглотил, грустно и устало вздохнув. Вид у него был такой несчастный, что говорить ему, что есть надо просто меньше, и тогда все будет нормально, мне показалось бестактным.

– А они, как нарочно! – продолжал он, кивая в сторону ресторана. – Жиры, сливочное масло. Все, что мне нельзя, они все туда понапихали!.. Одно это крем-брюле чего стоит! Для моего желудка это настоящий стрихнин! А отказаться нельзя, обижаются…

– Но вы могли бы съесть чуть-чуть, – осмелилась-таки вставить я. – И никого бы не обидели, ни хозяев ресторана, ни вашего желудка…

Санитарный врач грустно кивнул.

– Да, вы правы, – согласился он. – Я и сам это понимаю. Только ничего не могу поделать. Видите ли, я патологический обжора. Я не могу съесть чуть-чуть. Или совсем ничего, или – до тошноты…

Я смотрела на него скептически, на языке так и вертелась фраза Павлика: «Да брось выделываться, мужик!» Взглянув на меня, санитарный врач еще более грустно улыбнулся.

– Вы, конечно, мне не верите, – сказал он. – Но ей-богу! Начинаю есть, и будто дьявол во мне просыпается! И ем, пока не съем все. Или пока ложку из рук не вырвут.

Мы вернулись в уютный банкетный зал, где обедали. Хозяйка, шеф-повар и обслуживавший нас официант стояли там, где мы их оставили, и о чем-то беседовали. При нашем появлении они умолкли, Андреева спросила участливо:

– Ну, как ваше самочувствие, Дмитрий Сергеевич?

– Нормально, – ответил врач довольно сухо. Казалось, он не ждал сочувствия от людей, заставивших его столько съесть.

– Так… Позвольте, я возьму пробы блюд на анализ, – сказал он.

Он пристроил принесенный чемоданчик на одном из стульев, открыл его. Внутри оказался ряд странного вида широкогорлых пробирок, укрепленных в деревянном штативе. На каждой из пробирок был изображен черным фломастером какой-то иероглиф, и каждая была заткнута черной резиновой пробкой.

Санитарный врач одну за другой стал доставать из чемоданчика пробирки, специальной стеклянной лопаточкой зачерпывать понемногу из каждого блюда со стола и раскладывать по пробиркам. Таким образом были взяты на пробу и рыбный суп из фарфоровой супницы, и спагетти, и рисовые крокеты, и жаркое с сыром-брынзой, и лечо, и мое яблочное пюре, и взбитые сливки с ананасами. И немного крем-брюле, доставившего столько мучений санитарному врачу, он не забыл упаковать в пробирку. А затем, оглянувшись на стоящего рядом официанта, сказал:

– Вино, которым вы меня угощали, я тоже хотел бы взять на анализ.

– Ах, пожалуйста! – с готовностью отозвался официант. – Вот бутылка.

Санитарный врач натренированным движением перелил немного вина из бутылки прямо в пробирку, не уронив при этом ни капли. И я снова удивилась и восхитилась благородным красно-коричневым цветом напитка, заискрившегося в узкой стеклянной емкости пробирки.

– Ну так, пожалуй, все! – сказал санитарный врач, оглядывая стол. Он уложил пробы обратно в чемоданчик, закрыл его и, ни на кого не глядя, направился к выходу. Ресторанные работники, и я вместе с ними, поспешили следом.

Мы вышли на улицу, и жаркое послеполуденное солнце снова опалило нас своими лучами. Санитарный врач тяжело вздохнул, глядя в небо на дневное светило, – своего бессердечного мучителя. Мы все видели, как у врача на лбу заблестели капельки пота. Он подошел к своему «Фольксвагену», открыв ключом дверь, сунул внутрь салона чемоданчик с пробами, собираясь садиться. Вся наша компания стояла вокруг него, веселая и счастливая оттого, что это испытание закончилось благополучно. Несмотря на жару и палящие солнечные лучи, подошедшая хозяйка заведения продолжала говорить ему что-то радостно-благодарственное, но истекающий потом и изнывающий от жары санитарный врач, казалось, едва слушал ее. Вдруг я заметила, как к ресторану подъезжает еще одна машина и припарковывается у входа.