Девушка, которая играла с огнем

Жизнь Нильса Бьюрмана полностью изменилась за последние два года. Первое время после визита Лисбет Саландер он был словно парализован, не способный ни думать, ни действовать. Он заперся дома, не отвечал по телефону и не поддерживал контактов со своими клиентами. Две недели спустя Бьюрман взял больничный лист. Текущей корреспонденцией занималась секретарша в его конторе, она отменяла назначенные ранее встречи и пыталась отвечать на вопросы раздраженных клиентов.

Каждый день, хотелось ему того или нет, он видел свое тело в зеркале в ванной. В конце концов он снял зеркало.

Нильс Бьюрман вернулся в контору лишь к началу лета. Рассортировав клиентов, он направил большинство из них к коллегам. Себе он оставил предприятия, юридические дела которых можно было вести по переписке, без личного участия. Фактически его единственным клиентом оставалась Лисбет Саландер – каждый месяц Бьюрман должен был подавать сводку ее экономического положения вместе с общим рапортом в управление опекунского совета. Он делал в точности, как она требовала, – писал вымышленные рапорты, свидетельствующие о том, что она не нуждается в опеке.

Каждый рапорт приносил горечь напоминания о ее существовании. Но что было делать?

Лето и осень Бьюрман провел в размышлениях, сопровождавшихся параличом действия. В декабре он наконец взял себя в руки и отправился в отпуск во Францию, где зарезервировал время для посещения клиники косметической хирургии под Марселем, чтобы посоветоваться с врачом, как лучше всего удалить татуировку.

Доктор удивленно осмотрел его обезображенный живот и наконец предложил способ лечения. Наилучшим вариантом виделась лазерная обработка, но площадь поврежденной кожи оказалась столь велика, а проникновение иглы – столь глубоким, что доктор предложил серию пересадок кожи. Правда, это было дорого и требовало много времени.

За прошедшие два года Бьюрман видел Лисбет Саландер всего один раз.

В ту ночь, когда она напала на него и подчинила себе его жизнь, она также взяла себе запасные ключи от его конторы и квартиры. И сказала, что собирается следить за ним и появляться, когда он меньше всего этого ожидает. Десять месяцев спустя Бьюрман уже почти решил, что это была пустая угроза, но все же не осмелился поменять замки. Ее условие было недвусмысленно четким: если она хоть раз застанет его с женщиной в постели, то сделает достоянием гласности девяностоминутную запись насилия, которое он над ней совершил.

Однажды в середине января, спустя почти год, Бьюрман вдруг проснулся в три часа ночи, не соображая отчего. Он зажег лампу на прикроватной тумбочке и чуть не заорал от ужаса, увидев Лисбет у изножия кровати. Она была словно привидение, внезапно материализовавшееся в его спальне. Ее бледное лицо ничего не выражало, а в руках она держала этот проклятый электрошокер.

– Доброе утро, адвокат Бьюрман, – наконец произнесла она. – Извини, что на этот раз разбудила.

«Господи, неужели она здесь и раньше бывала, пока я спал?» – подумал он.

Нильс Бьюрман так и не понял, был ли это блеф. Он откашлялся и открыл рот, но она жестом прервала его.

– Я вот почему тебя разбудила. Скоро я уеду на долгое время. Ты же должен продолжать писать рапорты о моем благоденствии по-прежнему каждый месяц, но вместо отправки копий на мой домашний адрес посылай их на мой адрес в Hotmail. – Она достала из кармана куртки сложенный кусок бумаги и положила на край кровати. – Если управление опекунским советом захочет со мной свидеться или мое присутствие зачем-либо понадобится, пиши на этот электронный адрес. Понял?

– Понял…

– Заткнись. Не хочу слышать твой голос.

Бьюрман стиснул зубы. Он вообще не осмеливался с ней связываться, потому что в противном случае она обещала ознакомить с фильмом средства массовой информации. Уже несколько месяцев опекун продумывал, что скажет ей, когда Лисбет с ним свяжется. Ему было ясно, что сказать в свое оправдание фактически нечего, и единственное, что ему оставалось, – это взывать к ее великодушию. Если бы Лисбет дала ему шанс высказаться, он попытался бы убедить ее, что действовал в состоянии временного умопомрачения, что он раскаивается и хочет искупить свою вину. Он был готов ползать перед ней на коленях, лишь бы растрогать ее и тем самым отвести опасность, исходящую от нее.

– Я должен сказать… – жалобно начал он, – я хочу просить у тебя прощения.

Лисбет подозрительно прислушалась к его неожиданной мольбе, потом наклонилась над спинкой кровати и смерила его ненавидящим взглядом.

– Слушай, ты, скотина. Я тебя никогда не прощу. Но если будешь вести себя как надо, отпущу тебя на все четыре стороны в день, когда моя недееспособность будет отменена.

Она выждала, пока опекун не опустил глаза. «Она заставляет меня ползать на коленях», – подумал он.

– Все, что я сказала тебе год назад, остается в силе. Если не подчинишься моим условиям, сделаю фильм достоянием гласности. Попробуешь связаться со мной не так, как я тебе сказала, обнародую фильм. Если погибну от несчастного случая, о фильме станет известно. Тронешь меня еще раз – убью.

Бьюрман верил ей. Места для сомнений или переговоров не оставалось.

– И вот что еще. Когда я тебя отпущу, можешь делать, что хочешь. Но до того дня не смей даже показываться в марсельской клинике. Поедешь туда и начнешь курс лечения – получишь новую татуировку, только я набью ее тебе на лоб.

«Черт, как она пронюхала?..» – подумал он.

В следующую секунду ее уже не было. Бьюрман услышал легкий щелчок, когда она поворачивала ключ во входной двери. Вот уж точно, будто привидение.

С этого мгновения он возненавидел Лисбет Саландер столь пламенно, словно в его мозгу запылал раскаленный металл. Он стал одержим жаждой уничтожить ее. Он представлял себе, как она умирает, как он заставляет ее ползать перед ним на коленях и как она молит о пощаде. Но он будет неумолим. Он представлял себе, как стиснет руками ее шею и станет душить, пока она не задохнется. Или как выдавит глаза из глазниц, вырвет сердце из грудной клетки. Как он сотрет ее с лица земли.

Удивительно, но в этот самый момент Бьюрман почувствовал, что к нему возвращается способность действовать, что он поразительным образом обрел душевное равновесие. Он все еще был одержим Лисбет Саландер, и на ее существовании фокусировалась каждая секунда его бодрствования. Но он осознал, что вновь способен рационально мыслить. Чтобы уничтожить ее, ему нужно привести в порядок свой разум. Так в его жизни появилась новая цель.

В тот день, когда он перестал представлять ее смерть, но начал планировать ее.

Микаэль Блумквист прошел всего в двух метрах за спиной адвоката Нильса Бьюрмана в кафе «Хедон», лавируя между столиками с двумя стаканами обжигающе горячего кофе с молоком, и направился к Эрике Бергер. Ни он, ни Эрика никогда не слышали об адвокате и не обратили на него никакого внимания.

Сморщив нос, она отодвинула пепельницу, освобождая место для стаканов. Микаэль повесил пиджак на спинку стула, придвинул пепельницу на свой край стола и закурил. Эрика терпеть не могла табачный дым и бросила на мужчину страдальческий взгляд. Тот деликатно выпустил струю дыма в сторону.

– Я думала, ты уже бросил, – сказала она.

– Временный рецидив.

– Я буду избегать сексуальных партнеров, пахнущих дымом, – пообещала она и очаровательно улыбнулась.

– No problem, есть и другие девушки, не столь капризные, – возразил Микаэль и улыбнулся в ответ.

Эрика осуждающе возвела взгляд к потолку.

– Так в чем у тебя дело? Я ведь встречаюсь с Чарли через двадцать минут. Мы идем в театр.

Чарли – это Шарлотта Розенберг, Эрикина подруга детства.

– Меня беспокоит наша практикантка. Она – дочка какой-то твоей подруги, у нас уже две недели и проработает в редакции еще восемь недель. Я ее уже просто не выдерживаю.

– Я заметила, что она бросает на тебя плотоядные взгляды, но надеюсь, что ты, естественно, ведешь себя как джентльмен.

– Эрика, девушке семнадцать лет по паспорту и десять по уму, да и то с лихвой.

– Видимо, она под впечатлением от встречи с тобой, и ей, вероятно, свойственно идолопоклонничество.

– Вчера вечером, в половине одиннадцатого, она позвонила мне в домофон и хотела подняться ко мне с бутылкой вина.

– Ух ты! – воскликнула Эрика.

– Вот так-то. Был бы я лет на двадцать моложе, не мешкал бы ни секунды. Но ты подумай: ей семнадцать, а мне скоро сорок пять.

– И не напоминай. Мы же ровесники.

Микаэль Блумквист откинулся на спинку стула и стряхнул пепел с сигареты. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что дело Веннерстрёма придало ему звездный статус. За прошедший год он получал приглашения на разные празднества и помпезные мероприятия из самых невероятных мест. Было очевидно, что его приглашали для того, чтобы вписать в круг своих знакомых. Теперь при встрече с ним обменивались поцелуями те, с кем раньше он едва здоровался за руку, а также те, кто хотел бы изображать из себя его верного друга и соратника.

Это относилось не к его коллегам-журналистам – их он уже хорошо знал и был с ними либо в отличных, либо в плохих отношениях, – а главным образом к так называемым деятелям культуры, актерам, ведущим разных теледебатов и полузнаменитостям. Это было престижно – заполучить Микаэля Блумквиста в качестве гостя на презентации или на частном обеде. Приглашения и попытки вовлечения то в одно, то в другое мероприятие сыпались на него целый год. У Микаэля уже вошла в привычку формулировка: «Был бы очень рад, но, к сожалению, уже занят на другом мероприятии».

Это, конечно, была палка о двух концах. К неприятным моментам относилось усиленное распространение сплетен. Один знакомый вдруг позвонил, озабоченный слухами о том, что Микаэль обращался к врачам за помощью по поводу наркотической зависимости. На самом деле весь его наркотический опыт сводился к тому, что он подростком выкурил пару сигарет с марихуаной, а лет пятнадцать назад попробовал кокаин вместе с одной голландской девушкой, певшей в рок-группе. У него было больше опыта в потреблении алкоголя, но он напивался всего несколько раз на ужинах или вечеринках. В ресторанах и барах иногда заказывал крепкое пиво, но охотно пил и некрепкое. В домашнем баре держал водку и несколько подаренных бутылок виски, но доставал их до смешного редко.

Микаэль был холост, и о его случайных связях и романах было хорошо известно как в кругу его знакомых, так и за его пределами, что давало повод к сплетням. Его многолетний роман с Эрикой Бергер часто служил поводом для досужих домыслов. За последний год эти байки пополнились новыми: что он порхает из кровати в кровать и пользуется своей известностью, чтобы перетрахать всех, кого встретит в стокгольмских ресторанах. Один малознакомый журналист даже спросил у него как-то, не следует ли Микаэлю обратиться за помощью к сексопатологу, и добавил, что один известный американский актер уже наблюдался в клинике в связи с таким же недугом.

У Микаэля в самом деле было много мимолетных связей, иногда одновременных. Почему – и сам не знал. Он отдавал себе отчет в том, что выглядит неплохо, но к неотразимым себя не причислял. И все же ему часто доводилось слышать, что в нем есть что-то притягательное для женщин. Эрика Бергер как-то объяснила ему, что он излучает уверенность и надежность и обладает способностью внушить женщине, что она привлекательна своей слабостью и безыскусностью. Оказаться с ним в постели было нетрудно, безопасно и необременительно, а кроме того, непритязательно и приятно в эротическом отношении, как это и должно быть, согласно мнению Микаэля.