Практическая антимагия

До сих пор никто из надзирателей даже не догадывался, что я не всегда коротаю ночи в одиночестве. Потому что в течение целого года призрак вел себя мышью, которая успешно обходила ловушки, расставленные рачительными хозяевами погреба.

– Поведай мне свой сон, – вдруг попросил призрак.

Он прищурился, как от яркого света, и посмотрел мне в глаза, будто пытался увидеть в них мой кошмар. До сих пор он никогда не интересовался моими сновидениями, и его просьба меня насторожила. Примерно настолько, чтобы не сразу пересказывать сон, а прежде поразмыслить над тем, нужно ли это делать. Странно, что призрак появился именно в ту неделю, когда мне стали сниться кошмары, когда я пронюхал об освобождении. С другой стороны, он знал пророчество наизусть, а именно оно – вернее, его конец, – сбывалось во сне.

– Хашантар, – ответил я и сухо пояснил: – Мы бились с ним в ночи.

В подробности собственной гибели вдаваться не хотелось. Хотя я мог без труда описать каждый миг собственного убийства. А сам Хашантар, закованный в доспехи с ног до головы, по-прежнему стоял перед глазами; как, впрочем, и его тварь.

– Он был там не один, – добавил я, с дрожью вспоминая, как шавка Врага разинула надо мной зубастую пасть. – Ему помогала какая-то демоническая тварь, похожая на огромную собаку.

– Бабут, – произнес призрак отрешенно.

– Кто? – не понял я.

– Неважно, – ответил он задумчиво.

И это был его любимый ответ. Мы могли ночи напролет со смехом травить байки, обсуждать жизнь королевства, но как только разговор касался какой-нибудь тайны, связанной с пророчеством или со мной, то…

Призрака опять что-то встревожило. И вновь причину тревоги он не хотел раскрывать. Что за Бабут? Как он был связан с Хашантаром? Почему о свирепой твари ни слова не сказала прорицательница? И самое главное: каким образом таинственный Бабут пролез в мой сон? Если, конечно, это был сон. В истинности последнего я уже начинал сомневаться.

Загадки. Как всегда, одни загадки. И среди всего этого сплетения загадок самой большой оставался сам призрак.

Впервые он появился на третий день моего заточения. И даже способ его появления говорил о том, что призраком он все-таки не является. Беззвучно возник из пустоты посреди темницы, а потом так же исчез. Будь он призраком, наверняка прошел бы сквозь стену или влетел бы в окно.

Имени призрака я не знал. Но он непременно хотел, чтобы я называл его другом. И никак иначе. Много раз я спрашивал, как его зовут, а он в ответ скромно улыбался и вновь говорил: «друг, просто друг». Честно говоря, мне было плевать на его тщательно скрываемое имя. Просто я думал, назовись он, и это прольет свет на его неясные цели. Вполне возможно, друг жаждал моей смерти. Как-никак на его голове сверкал загадочными символами кожаный шлем, похожий на те, что надевают маги перед битвой. А творцы волшбы ненавидели меня не меньше, чем я их. Когда призрак явился в первый раз, я не сомневался, что это происки колдунов и некромагов. Поэтому и хотелось узнать о потенциальном враге как можно больше. Я и теперь не был уверен, друг ли он. Но призрак скрашивал мое одиночество, беседы с ним позволяли не умереть от скуки и порой узнать, что творится за стенами тюрьмы.

– Ты выглядишь другим, – подметил призрак, хотя я особо и не скрывал радость. – Выглядишь счастливым.

Чего нельзя сказать о тебе, подумал я и зарекся говорить о королевском гонце, несущем благую весть. Один раз уже чуть не проболтался.

Призрак не любил отвечать на вопросы, но очень любил их задавать, и я нисколько не сомневался, что скоро последует один из них: дескать, и чего ты так сияешь? Придется убедить призрака в том, что счастливым я выгляжу совсем не из-за прекрасной новости о королевском гонце. А по причине того, что…

– В таверне Митрана сегодня я видел Лилию.

– Мм, – многозначительно произнес призрак. Его холеные длинные пальцы ухватили кончик уса и начали его покручивать. – Теперь понятно. Рад, что твоя дочь жива и здорова, – улыбнулся друг.

– Точнее сказать, просто жива. Ты не представляешь, что они с ней сделали.

Призрак вопросительно уставился на меня. Он вообще заметно оживился с тех пор, как я сообщил о дочери. К чему бы? Неужели он как-то был связан с ее похищением? Или знал похитителей?

– Магии в ее теле больше, чем во всех колдунах c острова Черепахи, – поспешил пояснить я, вспоминая яркие разноцветные облачка, вылетающие в распахнутые двери. – Они обращаются с ней как с животным.

– Кто?

– Некромаги, – нехотя ответил я и добавил с упреком: – Можно подумать, ты не знаешь.

Призрак ничего не сказал, продолжая покручивать кончик уса. Но и не нахмурился. Словно пропустил упрек мимо ушей, как и намеки о том, что пора бы ему покинуть темницу.

Я сидел как на углях. Ни намеки, ни упреки не действовали на призрака; он решительно не желал улетать из темницы, куда в любой миг мог заглянуть бдительный тюремщик, проверяя, не прокусил ли я себе вены от безнадеги, не просочился ли сквозь решетку.

– Ей всего лишь десять, – вздохнул я. – А она уже знает, что такое рабский ошейник. Кстати, ты так и не нашел способ его снять?

Призрак помотал головой.

– Так я и думал. – Я оттянул ошейник двумя пальцами. Год назад ему было тесно на шее, теперь благодаря местной кухне он свободно прокручивался, и я практически не замечал королевскую игрушку. А игрушка эта стоила целой орды стражников. Даже больше. С последними я бы как-нибудь разобрался. С рабским ошейником – нет. Идеальный охранник.

– Мне пора, – наконец сказал призрак.

Я с грустным видом покивал – мол, понимаю, дела-дела, но надеюсь, ты еще прилетишь, или как ты там перемещаешься.

– Да хранят тебя небеса.

– И тебя, – торопливо проговорил я, изнывая от нетерпения увидеть, как он испарится.

Призрак сузил глаза и поглядел на стену, как будто увидел что-то сквозь нее. Чему лично я ничуть бы не удивился. Подозреваю, у него было еще много скрытых способностей, которые и не снились эленхаймским магам.

Он заколыхался, словно отражение в неспокойной воде, и наконец-то исчез, оставив меня наслаждаться счастливым одиночеством.

Я с облегчением вздохнул. Впервые мне хотелось избавиться от собеседника, и впервые было все равно, куда он упорхнул. Раньше даже упрашивал его остаться и постоянно думал, в какое загадочное место он направляется после моей темницы. Теперь было не до него. Оживленное приятной новостью сознание рисовало то чарующие прелести свободы, то скачущую во весь опор лошадь королевского гонца, то встречу с Лилей. Без картин крайне жестокой и кровавой расправы с некромагами тоже не обходилось.

Призрак исчез вовремя. Еще немного, и его бы заметил один из надзирателей, чьи башмаки только что простучали за дверью; он появился именно с той стороны, куда перед отбытием пялился старый друг. Совпадение или нет?

Я зевнул и, разминая мышцы, подошел к зарешеченному оконцу, чтобы немного глотнуть свежего воздуха. Никогда не понимал, зачем эту круглую дырку в стене пробили так высоко от пола, да еще и решетку установили. В нее не то что не пролезешь – кулак едва пройдет. Простой человек при всем желании не сбежит. Хотя, если провести тут лет пять, при такой-то кормежке…

Мысли о трапезе кипели куриным бульоном, шипели мясом, запекаемым в сыре, и пенились винно-пивным водопадом. Я ухватился за шершавые прутья и подтянулся, вдыхая свежий воздух.

По словам Блама, мне еще повезло. Тюремщик уверял, что в некоторых темницах не было даже дырки в стене. Ну а я при желании мог любоваться океаном, повиснув, как сейчас, на решетке. Она, кстати, была хоть и стара, но установлена, похоже, намертво; ни один из прутьев не дрогнул под тяжестью тела. Наверняка гномы ковали, а может быть, и к строительству тоже руки приложили – коридоры-то словно под их рост сделаны. Блам, как потомственный барарский тюремщик, сказывал, что в стародавние времена на месте Барара крепость стояла, а при его предке, Балламаре Хлысте, ее за ненадобностью в тюрьму перестроили.

Я глубоко вдохнул прохладный, наполненный влагой воздух и отпустил прутья решетки. На ладонях остались пятна ржавчины и мелкие ссадины, на шершавых прутьях – следы моей хватки.

Скука смертная. Время ползло черепахой; желудок привычно бурчал в ожидании скудного обеда; хотелось пить. Заняться, как обычно, было нечем, и я вернулся на лавку. Она заменяла и стул, и стол, и кровать. Ее сколотили в незапамятные времена, так что сидеть, и тем более лежать на ней было далеко не безопасно. Но выбирать в темнице было не из чего. Либо холодный каменный пол, покрытый пылью и мышиным дерьмом, либо узкая, по-простецки сколоченная лавка, которая не развалилась лишь потому, что я заботился о ней как о верном больном друге.

Оказывается, даже такое занятие, как уход за старой лавкой, в определенной ситуации может развеять скуку. Скажи кто-нибудь год назад, что я буду с радостью замазывать кинхасской смолой трещины на старой деревяшке и протирать ее соком прожорки, спасая от паразитов, счел бы его полным идиотом.

Лавка знакомо заскрипела. Я вытянулся на ней в полный рост, привычно сунул руки под голову и бездумно уставился в потолок, подсвеченный магическими огнями. Как светлячки, сбившиеся в стайку, они парили под ним в ожидании воли своего творца. Мне было достаточно покрутить пальцем, чтобы они закружились в танце, или, сложив ладони вместе, слепить из них огромный сияющий шар – получить персональное солнце. Но мне давным-давно надоели такие игры, так что я просто лежал и равнодушно смотрел на огоньки, как ребенок – на надоевшую игрушку.

По коридорам с шершавыми стенами гуляло эхо, гоняя знакомые звуки: позвякивали цепи, скрежетали ржавые механизмы замков, доносились приглушенные голоса, иногда крики – в общем, звучала привычная для Барара музыка. Музыка боли, страдания и отчаяния. Все было, как и вчера, как и позавчера, как и год назад, когда меня, Анхельма Антимага, заточили в тюрьму у южных границ Асготского королевства.

«…После пребывания на той стороне нужно отдыхать не меньше трех суток. По возвращении желательно омыться горячей водой с лепестками красной мухоедки и колючками кинхасса, чтобы улучшить кровообращение. В период отдыха для восстановления сил рекомендуется как можно больше есть мяса и рыбы. Также следует пить крепкое вино, дабы его пары уничтожали всякие потусторонние частицы…» – вспомнился отрывок из книги Джима Великолепного.

Сколько ни писалось предупреждений относительно частоты потусторонних путешествий, я, не удержавшись, опять решил прыгнуть. В этот раз не пришлось мучиться в раздумьях о конечном месте полета. Путь лежал на известный постоялый двор.

…Ладони превратились в ледышки, холод, взбираясь по рукам, настырно полз к плечам; дрема с минуты на минуту должна была обернуться крепким сном – свободой для каждого загробного путешественника. Далеко внизу бушевал океан, куда я готовился прыгнуть с высокого обрыва, созданного исключительно воображением. Оставалась самая малость до того, чтобы вновь устремиться в таверну Митрана, когда побитым псом заскулила дверь темницы.

Обрыв, поросший по моему желанию травой, превратился в зеленое пятнышко посреди голубого полотна океана, как если бы я прыгнул выше облаков. Нарушая все мыслимые правила возвращения, я резко разлепил тяжелые веки. И тут же увидел, как с неба на меня падает серый потолок. Будь руки не деревянными, я бы точно ими прикрылся. Выглядело натурально. Но то было первое последствие нарушенных правил потустороннего путешествия. Следом за «упавшим» потолком кровь яростно ударила в голову, заставив перепонки звенеть колокольчиками, а дырку в стене – раздвоиться.

Чему быть, того не миновать, мелькнула мысль перед тем, как я грохнулся с лавки лицом в пол.