Уверение Фомы. Рассказы. Очерки. Записи

Справа от ворот холодильника обнаружилась ещё одна дверь. И пока цыган торкал ключ в замочную скважину, Олег молча дивился его душевному здоровью, прокручивая ещё и ещё, как отчётливо соскакивали с губ цыгана: «тело», «катафалк», «гроб». Или «ежедневная смерть – не смерть»?

– Одевать сами будете? – Вопрос адресовался Олегу, в обеих руках державшему одежду.

Неизвестно, сколько бы Олег трепыхался, наколотый на взгляд цыгана, но сзади сдавленно прозвучало ирино «нет».

– Понял. Вещи, знажить, кладите сюда.

Цыган, уже в белом халате, указал на большой деревянный стол рядом с эмалированной ванной. – В газете – что?

– Бельё. А вот – туфли.

– Лады.

– Тут… это… – Ирина протянула цыгану электробритву. – Может, вы?

– Понял. Сделаю, знажить, а как же. – Он отодвинул портьеру, отбросил дверной крючок и толкнул фанерную створку. – Ожидайте, товарищи.

Они вышли в просторный кафельный холл со стеклянной стеной.

В центре гипнотически, монолитно возвышался бетонный параллелепипед, обложенный чёрной керамической плиткой. Андрей, с неизменным брючным пакетом под мышкой, выходил последним, но споткнулся в дверях и трудно спланировал на стул рядом с Олегом.

– Это скока ж их отсюда уже стартовало?

«Пожалуй, финишировало».

У противоположной стены уже извергался матёрый. Его слушательница, присев на краешек стула, зябко ёжилась и кивала.

– Парень один… знакомый… приехал с Севера. Взял дом за двадцать тыщ, «Жигуль». Ну, всё как положено. Недели две назад подъезжает к дому, выходит из машины. Бац! Лежит! Парализовало левую руку и левую ногу. А через два дня – всё. Схоронили. Главно, тридцать пять лет! Ну как это? А?.. Или вот. У моего шуряка…

За стеклянной стеной стоял заснеженный сад. Не дыша, будто боясь сронить с себя белую благодать. Лишь изредка вспархивала пичуга и с ветвей осыпался зубной порошок. По тропинке за угол прошла группа студентов мединститута, хохоча, дурачась в снегу. Как в немом кино: только гримасы, дрыгающиеся конечности, вскинутые головы, снег, статичные деревья. Звук пробился неожиданно, но, видно, кто-то изрядно напутал, потому что фонограмма была не к этому сюжету, и никак не вязалась с видимым: за фанерной дверью зашумела вода, посыпались шаги, позвякивание, металлический скрип колёс, приглушенные голоса, кашель. Зажужжала электробритва. Там вершилось какое-то немыслимое действо.

Олег попробовал пошевелить в ботинках пальцами, но пальцев уже не было.

Сморкаясь в платок и выдыхая пар, Андрюха констатировал:

– Не очень жарко.

Он наконец положил брюки на стул.

– Походим, погреемся?

Вокруг железного куба, рыжевшего за сараем, толклись вороны, деловито выхватывая из куч мусора лакомые перлы и с опаской оглядываясь.

– Каркни, а?

Олег каркнул. Воронье рвануло ввысь, впечатываясь в белесые небеса знаками неведомого писания.

– Ты им что сказал?

– Каркаю непрофессионально. Как получится. Однажды в парке каркнул, а они как стали надо мной кружить! Тьма собралась! Носятся, орут! Я, наверно, какой-то крик беды выдал. Просьбу о помощи. Так стыдно стало!.. Они погорланили и разлетелись. Но двоих оставили патрулировать. На всякий случай.

– Во заразы! А я читал, один профессор, да как бы не нобелевец Конрад Лоренц, стал вожаком у гусей. Изучил более двухсот сигналов по-ихнему. Нормально, да?

Когда они проходили мимо большой масляной лужи, отворилась дверь сарая, и оттуда с лаем выкатились две лохматые шавки. А следом за ними показался высокий старик.

– Вы эту, малую, не трогайте! У ней ндрав дурной. Грызанёть. А то – заходите погреться. Чего его – на морозе?

– Спасибо, отец. Мы попозже. – Ответил Олег, постукивая ногой об ногу и глядя, как Андрюха подкрадывается на полусогнутых к меньшей собаке:

– Собацю-у-ра…

Шавка оскалилась, отбежала и залилась лаем, запрокинув голову и закатив глаза. Потом зевнула и, остаточно взлаивая, бросилась со своим кудлатым товарищем за приоткрытую дверь кирпичной будки, напоминавшей трансформаторную.

В три огромных прыжка Олег достиг двери и ударом ноги захлопнул её.

– Опа-нна! – заорал Андрюха и тоже ринулся к будке, но из-за распахнувшейся двери уже выстрелили два шерстяных комка и поскакали по снежной целине, взрыхляя её носами.

– Лисы Аляски! – восхитился Андрюха. – Моя жизнь среди эскимосов! – Он огляделся. – Слушай, я ж тут бывал! Ну!.. Вон тот корпус вишь? Друга моего из общаги скорая забрала с почечными коликами. Сказали, что в двадцать шестую больницу. Мы пришли. Вечер. Темень! Ходим вокруг, а всё закрыто. Ну, один полез через окно туалета на первом этаже – всё узнать. А мы вдвоём остались. Холодно. Давай кидать снежки, кто на крышу закинет. Пуляем себе. А на третьем или четвёртом этаже открывается в туалете окно и мужик какой-то выглядывает. А у друга моего, тоже, кстати, Олега, как раз снежок с руки срывается. Прикидываешь, прямо в морду тому летел! Но чудак оказался с хорошей реакцией. Пригнулся. А снежок так и влип в потолок над ним! Мы – выпали! Чуть кишки не поотрывались от хохота! Не, ты ощущаешь ситуацию? Заходишь в сортир, открываешь окно… Ночь, снег, тишина, природа! И вдруг – снежок в харю!

Андрей умолк внезапно, будто внутри у него сгорел предохранитель или кончился механический завод. Он цвиркнул слюной сквозь зубы и веско подвёл итог своему новому ощущению:

– Маразм крепчал…

– Я думал – уболная! А тут – мусолка…

Обернувшись на голос, Андрей с Олегом увидели Свинаря, выходившего из «трансформаторной».

– А пошшёл ты, козляра! – Неожиданно зло просипел Ан-дрюха и громко бросил в приближавшегося, – Дмитрий Денисович, вас Гондурас не беспокоит?

– Тлепло!

Свинарь взял Олега под руку.

– А где Илина? Как тут дела? – И, проследив неопределенный взмах олеговой руки. – Пошли взглянем.

Трио двинулось под деревья по хрустящей тропинке.

– Ты по-плежнему живёшь на квалтиле?

– Живу.

– А скока плотишь?

– Семьдесят в месяц.

– Ну и делут, гады! А к Флягину ходил насчёт малосемейки? А то, может, в коопелатив?

– А ещё лучше – дом за двадцать тысяч! – встрял Андрюха.