С высоты птичьего полета

Автобус наш удивительный: дымчатого цвета, с перепадом по высоте; он не велик и не мал; с отлетающей в сторону дверью. Теперь он упорно втягивается в уличный коридор к малозаметному подъезду гостиницы «Лондр» – «Лондон».

Мы прилетели к вечеру. Прямо из самолета по коридору-хоботу мы угодили в цокольную часть аэропорта Шарль де Голль. Плоская лента металлического эскалатора нырнула в темный тоннель, и на огромных подвешенных как елочные игрушки шарах вспыхнули яркие рекламные картины. Что это? Изображения, казалось, проступают изнутри. Только обернувшись видишь лучи проекторов в шарах с обратной стороны, экранами для которых шары следующие. С такими несложными «новинками» мы позже встречались не раз, но эта была первая.

Затем, постепенно привыкая, ты всюду ждешь нового. Шершавые стены тоннеля выглядят декоративными. Я к ним доверчиво протянул руку и ободрал пальцы. Так и появился из тоннеля на свет, слизывая кровь. В аэропорту запомнилось ещё пересечение круглого внутреннего колодца по прозрачному пеналу – желобу. Рядом в подобных прозрачных желобах плоские металлические эскалаторы тянули в разные стороны прибывших и улетающих.

По дороге с аэродрома сначала недоумеваешь: где же Париж? По сторонам проносятся однообразные складские помещения, предприятия, парижские «черёмушки», и хотя в сравнении с нашими они способны дать сто очков вперед, но ты-то ждешь иного и несколько разочарован, но это только парижский рабочий вход.

И открываются улицы – каменное очарование, где индивидуален и красив каждый встреченный дом, но все они сливаются в потрясающий ансамбль, и нет слов. Парадные большие улицы, и улицы поменьше, и вот, наконец, наша маленькая Ожеро.

Оставив в номере вещи и наскоро ополоснув руки и лица, торопимся из гостиницы. Стемнело, горят фонари. Сворачиваем раз, ещё раз и вдруг – невероятно, но факт – перед самым нашим носом, всего-то в сотнях метров от нас, из-за высоких ближайших домов открылась светящаяся Эйфелева башня.

Идем вдоль газонов Марсова поля. В желтом свете фонарей гоняют мяч по траве молодые французские парни, а башня вся светится перед нами. Целых пять лет реставраторы готовили ей сверкающее вечернее платье. И вот с наступлением Нового, 1986 года зажегся новый наряд «пастушки облаков». Голосом Катрин Денёв – Марианны образца 86 года – разлетелись с башни поздравления на тридцати языках. И теперь вечерами башня – словно из раскаленного металла. Она выглядит так, словно успела чуть остыть, и через потемневший «налет» проступает её золотое сияние.

У ног-опор её основания – толпы туристов. Фотографируются чаще у памятника – бюста инженеру Эйфелю. Снизу, под башней, кажется, что она всеобъемлюща и охватывает тебя. Ввысь по наклонным плоскостям, словно в иное измерение, уносятся желтые лифты. Они увозят не только туристов. Башня, увы, бьет рекорды по количеству самоубийц, но чтобы отправиться вверх, нужно оплатить последний проезд.

Говоря техническим языком, башня – КГК, крупногабаритная конструкция, но прошлого века. Видовая площадка «Салютов» и станции «Мир» в тысячу раз выше. Люди селили богов на небе, полагая, что их неземное положение само по себе уже сулит им бездну могущества. Наступило время реальных внеземных сооружений, и мы по этому поводу здесь, и не с пустыми руками, а с опытом сооружения надоблачных конструкций.

С далеких времен человечество утверждало себя крупными сооружениями. Мегалиты и кромлехи, пирамиды и зиккураты, знаменитые семь чудес света, современные высотные дома Манхэттена и Дефанса, а теперь космические КГК.

Через Сену идем по другому наземному крупногабаритному сооружению – Иенскому мосту. Мосты близки космическим конструкциям, особенно висячие, и мостик, сплетенный из лиан в джунглях Берега Слоновой Кости или подвешенный в ущелье Катманду, пожалуй, их более близкий родственник, чем самые современные конструкции из стали и стекла.

Перед нами Триумфальная арка. Сюда, на бывшую площадь Звезды, выходит дюжина улиц: сверкающие Елисейские поля и темноватое авеню Фоша. Везет нам на французских военных. Наш «Лондон» на улице Ожеро, в другие приезды нас будут селить на улице Камбронна, а от посольства вблизи Булонского леса мы будем ходить пешком по улице Фердинанда Фоша.

Чем объяснить любовь французов к военным? Тихая мирная Ожеро. Её назвали в честь Пьера Франсуа Шарля Ожеро, прошедшего путь от сына лакея до маршала Франции. В отечественных энциклопедических справочниках в его биографии присутствует компрометирующая черта – «выделялся своим стяжательством и грабежом оккупированных областей».

Генерал Пьер Камбронн при Ватерлоо командовал гвардией. Считалось, что ему принадлежат крылатые слова: «гвардия умирает, но не сдаётся». Правда, Новый (начала нашего века) энциклопедический словарь под редакцией почетного академика К. К. Арсеньева лишил Камбронна авторства знаменитого изречения.

Маршал Фош отличился в первую мировую войну, но запятнал себя организацией интервенции в молодую Советскую Россию. В Париже много памятников военным, воплотивших мемориальную любовь к своим защитникам и завоевателям.

Венки у вечного огня. В реестре наполеоновских побед на стенах триумфальной арки – наши родные города. У Александра Безыменского есть стихотворение, написанное в военном 1944 году:

Я брал Париж. И в этом нету чуда!
Его твердыни были мне сданы.
Я брал Париж издалека. Отсюда.
На всех фронтах родной моей страны…

Оккупация Франции во вторую мировую войну завершилась в несколько дней. По настоянию Гитлера подписание акта капитуляции состоялось в музейном белом салон-вагоне, том самом, в котором в девятнадцатом году маршал Фош диктовал условия перемирия побежденной Германии. В нем в 1940 году Кейтель подписывал акт о безоговорочной капитуляции Франции, а пять лет спустя ему пришлось ещё раз подписывать безоговорочную капитуляцию, уже свою. Оккупанты прошли в Париже под Триумфальной аркой, и Гитлер, помахивая снятой лайковой перчаткой, не удержался пройтись Елисейскими полями.

Тех, кто ушел, никем не заменили,
А тех, кто пал, ничем не воскресишь!
Так, не пройдя по Франции ни мили,
Я проложил дорогу на Париж.
Я отворял парижские заставы
В боях за Днепр, за Яссы, Измаил.
Я в Монпарнас вторгался у Митавы,
Я в Пантеон из Жешува входил…

Можно ли верить в возмездие? По закону исторической справедливости три фашистские дивизии, захватившие Париж, были разбиты затем под стенами Сталинграда.

Движемся Елисейскими полями. Только причем здесь поля? Разве что памятником бережного отношения к названиям. Так называли рощу, через которую проложили затем авеню, ставшую центральным проспектом города. Трудно сознанию, зачатому в сумерках энергетического кризиса, представить зрелище огненной реки, электрического фейерверка с шедеврами рисующего света. Даже одной витрины с набором дежурной необыкновенной красоты казалось достаточно, чтобы поразить воображение. Но их здесь – не одна, а сплошной сверкающий ряд.

Поток машин. Знаменитые рестораны и кафе, иногда с партером наружных кресел. Мраморные столики порой теснят по-воскресному праздничный поток. У кинотеатра «Триумф» небольшая очередь. Но не у касс. У них свободно, там, получая билеты, расплачивается единственный человек. Остальные ждут в стороне, у встроенных в тротуар перил. Тут и там продавцы-арабы стучат о тротуар надутыми разрисованными пластиковыми «шарами» – бревнами. Удар и бревно взмывает над головами прохожих на высоту в несколько этажей. Контрастно с бездумно гуляющей толпой выглядят полицейские. Они по виду – при деле и вооружены до зубов: выпирают из кобуры огромные револьверы, а за спиной и в руках расчехленные винтовки и автоматы.

Ослепительный отрезок Полей сравнительно невелик. Мы идем их продолжением, тихим, обсаженным деревьями, и затем по мосту Александра III пытаемся замкнуть кольцо. Этот мост, носящий имя русского царя, самый разукрашенный, хотя сам царь неприметен в отечественной истории. Правитель – деспот, правитель-реакционер, но в его царствование был заключен русско-французский союз.

Стосемиметровый одноарочный мост обильно украшен фигурами. Несимметричными ледяными глыбами выплывают из-под него прогулочные корабли. Прозрачный стеклянный верх позволяет любоваться окрест в любую погоду. Рядами встроенные в борта прожекторы освещают ночные дома. До и после корабля они в темноте, но там, где движется светящийся прогулочный айсберг, дома рельефней, чем днём. Остается только посочувствовать обитателям парижских набережных.

Наш район тих и готовится к рабочему дню. Окна моего номера смотрят на улицу. Подхожу к окну: на противоположной стороне в окне вижу распластавшегося в кресле упившегося или уколовшегося человека. Включаю телевизор. Попеременно смотрю то концерт, то футбол. Затем, так и не найдя обычной подушки, подкладываю под голову длинный валик и, разметавшись на широкой двуспальной постели, занимающей две трети комнаты, проваливаюсь в сон.

Без иллюзий

С утра пораньше выходим на тихую Ожеро. Спешат ранние прохожие, вытянув палку-поводырь, идет слепая девушка. Негры-уборщики в ярких зеленых комбинезонах с красными поясами моют тротуар. Убирать его удобно. Он сделан с наклоном. Вода из шланга от миницистерны, ползущей по тротуару, стекает в канавку проезжей части и дальше в уличный сток. У подъездов сигналят красными крышками полиэтиленовые мусорные контейнеры на колесиках. Все, что не вместилось, упаковано в пластиковые мешки и коробки. Подходит машина-уборщик, мусор проглочен. К магазинам подъезжают фургоны, встроенные подъемники опускают контейнеры на колесиках. Они касаются тротуара и легко катятся вовнутрь.

Семь часов, а многие магазины открыты: булочные, овощные, продовольственные. Вдоль тротуара на выносных лотках расставляют цветы. О цветах разговор особый. Удивляешься их красоте. Идем вдоль газонов, причудливо остриженных кустарников, клумб, и, словно в сказке об аленьком цветочке, никто с цветами здесь не возится, не поливает, не стрижет, а между тем все ухожено и замечательно выглядит.

По тротуару движемся осторожно – не угодить бы в собачий кал. Дворов здесь, кажется, нет. Собак выгуливают по тротуарам. Собаки разные, ведут себя чинно. Сторонимся на всякий случай. Ведь голова набита прочитанным: «на 55 миллионов французов приходится 9 миллионов собак. Ежегодно около полумиллиона французов покусано их четырехногими друзьями».

Солнце едва задело верхушки крыш. Утро – не время иллюзий, да и откуда им быть в наш просвещенный век? Крыши, крыши, над ними голая Эйфелева башня. Впрочем, и вовсе не Эйфелева, ведь настоящая фамилия Эйфеля – Боникхаузен.

По утверждению справочника Мурра и швейцарской газеты «Констрюир», автор проекта башни – Морис Кехлен из Цюриха, а Александр Гюстав Эйфель – его шеф, как теперь принято говорить – представитель административно-командного аппарата.

Кехлен подчинялся Эйфелю и возглавлял в эйфелевом Обществе металлических конструкций проектное бюро. Он предложил построить высотную радиомачту и подготовил эскиз её, расчеты, чертежи. Сначала Эйфель отнесся к проекту холодно. Однако проект был отправлен на очередную выставку декоративного искусства с его подписью как руководителя Общества. Проект привлек всеобщее внимание. Но строительство башни оспаривалось. Петицию о запрете «варварского сооружения» подписали триста видных деятелей Франции. Среди них Гуно, Мопассан, Дюма-сын.

Согласились башню воздвигнуть временно. 31 марта 1889 года руководителем Общества металлических конструкций А-Г. Эйфелем (таким был его псевдоним) был поднят национальный флаг на трехсотметровой макушке башни Всемирной выставки.

Башня стала самым притягательным сооружением выставки. Плата за её смотровые площадки вскоре компенсировала расходы на строительство. Её не решились сносить. Она обессмертила имя Эйфеля, сделалась символом Парижа, а настоящий автор, «её отец», был забыт. Кехлен на 23 года пережил своего нещепетильного патрона и умер в безвестности в 1946 году. Впрочем, как утверждал Наполеон, «выиграл сражение не тот, кто дал хороший совет, а тот, кто взял на себя ответственность за его выполнение и приказал выполнить».

Башня стала символом. У подножия ее начинаются многие манифестации – прогрессивные, умеренные, самые реакционные. Недавно здесь промаршировали муниты – агенты Ассоциации за унификацию мирового христианства.

Перед приездом Горбачева в Париж (того самого первого официального в западные страны, «…чтобы снимать наслоения предыдущих лет…»), как утверждает журнал «Нувель обсерватер», муниты зафрахтовали дирижабль для сбрасывания листовок. Около миллиона долларов было истрачено сектой Муна на срыв встречи в верхах. Однако встреча прошла успешно, и наш совместный космический проект – один из её плодов.

Направляемся к Сене. Это от нас недалеко. Справа Дом инвалидов. По-французски название для нас странновато – Отель Инвалидов. Отель для одного. В саркофаге из цельного красного карельского мрамора (а французы пишут – из финского) покоится прах Наполеона.

Подходим к Сене. Через Сену в пределах Парижа перекинуто более тридцати мостов. Самый старый из них Пон Неф – Новый мост, построенный ещё при Генрихе IV. А действительно новый – Александра III заложен в 1896 году, во время пребывания в Париже Николая II. Он очень наряден. Идём по нему, разглядывая множество позеленевших фигур. Столбами опорами он чуточку родственен нашему Крымскому мосту.

Ну как не вспомнить здесь ВГИКовский маленький просмотровый зал, где мы познакомились с «Аталантой» Жана Виго. Именно в нём наряду с героями, на равных участвовали и парижские мосты. Да, фильмы не раз и не два водили нас на свидание с Парижем. И с Эйфелевой башней в «Париж уснул», в «Воображаемом путешествии» с химерами Нотр-Дама. «Большая прогулка» подарила нам Париж с высоты птичьего полёта. Так и тянет добавить к ним клеровский «Под крышами Парижа». Но нельзя, у Клера – павильонный фильм. И если из всех выбирать, то самое сильное впечатление оставили у меня мосты Виго.

Спешим к себе, на нашу скромную Ожеро. Восемь французских букв передают ее название и всего пять – русских.

Нас ждет красивый автобус. Начинается первый рабочий день. Заезжаем за медицинской группой. Она разместилась неподалеку, в маленькой гостинице «Божанси». Автобус въезжает в узенькую рю Дувивьер. И здесь слева и справа, залезая колесами на тротуар, выстроились ряды по-французски кургузых автомобильчиков.

Выделяется крошка «остин», имеющий старомодно-элегантный вид.

Владельцы спешат, выводя автомашины из ночных шеренг. На бульварах машины выстроились в три ряда.

У богатых собственные гаражи и въезд. Суют специальную магнитную карточку в щель у ворот или подмигивают фонарем фотоэлементу и «сим-сим» – автомат распахивает створки ворот или уносит их в сторону.

По утрам синеблузые полицейские, обычно женщины в синих форменных платьях и авантажных шляпках, которые у нас отличили бы самых смелых модниц, подкладывают под дворники машин квитанции. Что это: штраф, предупреждение или установленная за парковку на улицах плата? Не знаю. Дворники некоторых машин прижимают вороха бумаг.