Хитрости Локка Ламоры

Локк подошел к Воровскому наставнику, восседавшему на деревянном троне. Новички поднялись с пола и беспорядочно топтались взад-вперед, пока старшие из сирот Сумеречного холма не начали их строить, отдавая нехитрые распоряжения. Через считаные минуты маленький Локк и Воровской наставник остались наедине.

– Видишь ли, дружок мой, – заговорил старик, – всех новых своих чад, прибывающих на Сумеречный холм, мне приходится отучать от некоторых предрассудков. Ты знаешь, что такое предрассудок?

Ламора помотал головой. Его круглое личико облепляли сальные тускло-каштановые волосы; разводы помидорного сока вокруг рта подсохли и стали походить на грязные потеки. Старик подался вперед и осторожно вытер ребенку губы и щеки рукавом своего потрепанного синего камзола. Мальчик не отшатнулся.

– Это значит, что всем детям сызмалу внушали, что красть нехорошо, а потому в разговорах с ними мне приходится прибегать к разным недомолвкам и околичностям, покуда они не свыкнутся с мыслью о допустимости воровства. Ясно? Однако ты, похоже, не скован подобными предрассудками, поэтому мы с тобой можем говорить прямо. Ты уже крал раньше, верно?

Малыш кивнул.

– И до чумы тоже?

Снова кивок.

– Я так и подумал. А скажи-ка, голубчик… ты ведь лишился родителей еще до нашествия черного шепота, да?

Мальчик опустил голову и опять кивнул, едва заметно.

– То есть ты уже научился… гм… сам о себе заботиться. Ну, тебе нечего стыдиться. Возможно даже, благодаря своему опыту ты сумеешь снискать известное уважение в нашем братстве – вот только надо бы испытать тебя на деле…

Вместо ответа Ламора достал что-то из-под драной рубашонки и протянул Воровскому наставнику. На раскрытую ладонь старика легли два маленьких дешевых кошелька – замызганные мешочки из жесткой кожи, затянутые потертыми шнурками.

– А это у тебя еще откуда?

– Стражники, – прошептал Локк. – Они брали нас на руки и несли.

Наставник отпрянул, будто ужаленный гадюкой, и недоверчиво уставился на кошельки:

– Ты стянул кошельки у городских стражников? У желтокурточников?

Малыш кивнул, на сей раз с видимым воодушевлением:

– Ага, они брали нас на руки и несли.

– Боги мои… – выдохнул Воровской наставник. – О боги… Да ты нас всех без ножа режешь, Локк-в честь-отца Ламора. Просто режешь без ножа.

5

– Он нарушил Тайный уговор в первую же ночь, как вступил в братство, нахальный маленький паршивец! – Воровской наставник удобно сидел в саду на крыше храма, держа в руках просмоленную кожаную кружку с вином; вино было дрянное – страшно кислое, перебродившее почти в уксус, – но оно служило обнадеживающим признаком, что сделка еще может состояться. – Такого никогда не случалось – ни до, ни после.

– Кто-то научил мальчишку обчищать карманы, но не предупредил, что желтокурточники неприкосновенны. – Отец Цеппи поджал губы. – Любопытно, очень любопытно. Наш дорогой капа Барсави был бы рад свести знакомство с твоим подопечным.

– Я так и не выяснил, кто натаскал мальца. Он заявил, что сам всему научился, но это чушь собачья. Пятилетние дети играют с дохлыми рыбешками да конскими говешками, Цеппи. Они не изобретают тонких приемов карманного воровства по своей прихоти.

– А как ты поступил с кошельками?

– Да помчался обратно на сторожевую заставу Горелища и лизал там башмаки и задницы, пока язык не почернел. Объяснил капитану, что один из новичков просто не знал о заведенных в Каморре порядках, и вернул украденное с изрядной доплатой, моля о великодушном прощении и милостивом снисхождении.

– И они приняли извинения?

– Деньги всегда веселят душу, ты же знаешь. Я набил оба кошелька серебром до отказа. Вдобавок дал каждому из тамошних стражников на выпивку, чтоб на всю неделю хватило, и мы условились, что они выпьют пару-другую стаканов за здоровье капы Барсави, которого совсем не обязательно… гм… беспокоить такими мелочами, как тот факт, что преданный ему Воровской наставник сел в лужу, позволив пятилетнему карапузу нарушить чертов уговор.

– Итак, – промолвил Безглазый священник, – то были первые часы твоего знакомства с моим таинственным мальчишкой – нежданным подарком судьбы, так сказать.

– Я премного рад, что ты уже называешь маленького гаденыша своим, Цеппи, поскольку у меня на него ну никакого терпения не хватает. Даже и не знаю, как сказать. Одним моим детям нравится воровать, другие вообще не задумываются, хорошо это или плохо, а есть и такие, которые воруют противно своей воле, ибо понимают, что у них просто нет другого выбора. Но на моей памяти еще никто – никто, повторяю, – не был настолько охоч до воровства. Если Ламора будет валяться с располосованным горлом и лекарь попытается зашить рану, этот маленький поганец украдет у него иголку с ниткой и сдохнет, радостно хихикая. Он… слишком много крадет.

– Слишком много крадет, – задумчиво повторил Безглазый священник. – Уж чего-чего, а такой жалобы я никак не ожидал услышать от человека, который живет обучением детей воровству.

– Можешь смеяться, – вздохнул Воровской наставник. – Но в этом-то вся соль.

6

Текли месяцы. Миновали парфис, фесталь и аурим, и на смену туманным летним грозам пришли проливные зимние дожди. За семьдесят седьмым годом Гандоло наступил семьдесят седьмой год Морганте – Отца города, бога Петли и Лопаты.

Число сирот из Горелища заметно сократилось: восемь бедолаг, не обнаруживших способностей к деликатной и интересной работе, предложенной Воровским наставником, закончили свои дни в петле на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Но жизнь продолжалась, и все остальные были слишком поглощены своей собственной деликатной и интересной работой, чтобы особо переживать по поводу товарищей.

Братство Сумеречного холма, как скоро узнал Локк, жестко делилось на два клана: уличники и домушники. Последние, меньшие числом и более искусные в воровском деле, промышляли только после заката: забирались на крыши, спускались по дымоходам, отмыкали замки, проникали за решетки и крали все подряд – от монет и драгоценностей до шматов свиного сала, оставленных без присмотра в кладовых.

Дети же из уличников рыскали по площадям, улицам и мостам Каморра в дневное время, причем всегда работали группами. Старшие и более опытные (хватуны) ловко обчищали карманы и прилавки, а младшие и менее умелые (заманухи) отвлекали внимание – надрывно звали своих несуществующих матерей, разыгрывали всяческие припадки или метались взад-вперед с криком «Держи вора!», пока хватуны убегали со своей добычей.

Каждого сироту, вернувшегося на кладбище после вылазки в город, обыскивал старший и более сильный ребенок. Все украденное или добытое иным способом передавалось вверх по иерархии влиятельных членов братства, кулакастых и напористых, и в конечном счете оказывалось у Воровского наставника, который по получении дневного дохода всякий раз отмечал плюсами или минусами имена в своем точном мысленном списке. Дети, принесшие прибыль, получали свой ужин; всем прочим приходилось потрудиться позже вечером с двойным усердием.

Ночь за ночью Воровской наставник – обремененный кошельками, ожерельями, шелковыми платками, железными пуговицами и прочими ценными предметами – проходил по извилистым тоннелям Сумеречного холма. Подопечные тихо подкрадывались из темных закоулков или пытались отвлечь внимание разыгранными спектаклями, чтобы стянуть у него хоть что-нибудь. Всякого, кого он хватал за руку, ждало немедленное наказание. Воровской наставник предпочитал не лупцевать проигравших в подобных учебных играх (хотя мог и отстегать хлыстом под настроение), а заставлять их пить чистое имбирное масло из фляжки, под насмешливое улюлюканье остальных детей. Каморрское имбирное масло – гадость редкостная, на вкус ничуть не лучше (по мнению Наставника), чем тлеющая зола ядовитого сумаха.

Упрямцев, отказывавшихся открывать рот, переворачивали вверх ногами и вливали масло через нос. Одного такого урока, как правило, хватало навсегда.

Со временем даже сироты с обожженными имбирем языками и глотками осваивали азы карманного воровства и незаметного отъема товаров у зазевавшихся купцов. Воровской наставник воодушевленно объяснял детям устройство камзолов, дублетов, сюртуков и поясных кошельков, сообразуясь со всеми последними веяниями моды, и обстоятельно растолковывал, что? можно срезать, что – оторвать, а что – вытащить проворными пальцами.

– Не следует тереться об ногу жертвы, как трахучий пес, или хвататься за руку, как потерявшееся дитя. Даже полсекунды телесного соприкосновения зачастую оказываются перебором. – Наставник плавным жестом изобразил петлю на шее и высунул язык. – Чтобы выжить, вы должны неукоснительно соблюдать три священных правила. Во-первых, всегда убеждайтесь, что внимание вашей жертвы надежно отвлечено – либо заманухами, либо какой-нибудь посторонней херотенью, вроде драки или пожара. Для нашей работы нет ничего лучше пожаров, дорожите такими подарками судьбы. Во-вторых, сокращайте – до последнего возможного предела сокращайте – время непосредственного соприкосновения с жертвой, даже когда ее внимание отвлечено. – Он скинул с шеи воображаемую петлю и хитро улыбнулся. – И в-третьих, сразу же, как сделали свое дело, смывайтесь прочь, даже если жертва молчит как пень. Чему я учил вас?

– Стянул – беги куда попало, – хором говорили ученики. – Замешкаешь – пиши пропало!

Новенькие сироты прибывали по одному и парами; каждые несколько недель кто-нибудь из детей постарше бесследно исчезал с холма. Локк догадывался, что подобные исчезновения свидетельствуют о неких дисциплинарных мерах почище имбирного масла, но никаких вопросов не задавал, поскольку занимал слишком низкое положение в иерархии братства, чтобы любопытничать или получать достоверные объяснения.

Что же до его обучения, то на следующий день после прибытия на холм Локка зачислили в клан уличников одним из заманух (в качестве наказания, подозревал он). Уже через два месяца он, благодаря своим незаурядным способностям, перешел в разряд хватунов. Это считалось большим шагом вверх по иерархической лестнице, но Ламора, похоже единственный на всем холме, предпочитал работать заманухой еще долго после того, как получил право оставить это занятие.

В пределах холма Ламора держался угрюмо и замкнуто, но на городских улицах, в роли заманухи, просто оживал. Он придумал пользоваться пережеванной апельсинной коркой, изображая рвоту. Если другие заманухи просто хватались за живот и стонали, то Локк расцвечивал свои выступления тем, что изрыгал желто-белое месиво под ноги намеченным жертвам (а когда пребывал в особенно капризном настроении, так и прямо на сапоги или подолы).

Другим его замечательным изобретением стал прием с длинной сухой веткой, спрятанной под штаниной и крепко привязанной к щиколотке. Резко падая на колени, он переламывал ветку с громким хрустом, после чего испускал душераздирающий вопль, неизменно привлекавший сочувственное внимание всех окружающих, тем паче если дело происходило в непосредственной близости от колес какой-нибудь телеги. Выполнив намеченное, Локк избавлялся от внимания толпы при помощи своих товарищей, которые подбегали и кричали, что отнесут его домой к матушке, а уж матушка вызовет к бедняге лекаря. Разумеется, способность ходить возвращалась к нему за ближайшим углом.

Маленький Ламора столь быстро освоил и усовершенствовал репертуар заманух, что Воровской наставник счел нужным еще раз побеседовать с ним с глазу на глаз – после того, как Локк изловчился незаметно перерезать карманным ножичком пояс у одной молодой дамы, вследствие чего с нее, на потеху честному народу, свалилась юбка.

– Послушай, Локк-в-честь-отца Ламора, – сказал старик, – на сей раз обойдемся без имбирного масла, не бойся, но мне бы очень хотелось, чтобы в своих уловках ты отказался от излишней театральности в пользу простой практичности.

Мальчишка молча смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу.

– Ладно, скажу прямо. В последнее время заманухи выходят в город не работать, а глазеть на твои представления. Так вот, содержать собственную театральную труппу никак не входит в мои планы. Прекрати строить из себя великого актера, не заморачивай голову моим подопечным, пускай они возвращаются к своей обыденной работе.

После этого разговора какое-то время все шло тихо-гладко.