Опасный попутчик

Пальцы до боли сжали рукоять револьвера. Мирослав Ефимов затравленно оглянулся на приближающихся преследователей. Надо решаться. Открыть огонь по ним? Утопиться? Застрелиться? Или так и стоять, как корова на бойне, ожидая своей участи?

Ждать участи? Хуже нет ничего. Его всегда притягивало движение, а не анемия. Что может быть красивее, чем сгореть ярко, в пламени борьбы?.. Борьба – лишь она делает человека человеком. Кто не борется – те и не живут. Так говорил его кумир товарищ Апанасьев. И сам сгорел, как свеча.

С детства Мирослав ненавидел обыденность и обыденных людей. Он сбежал из крестьянского зажиточного дома в Запорожье, потому что его магнитом притягивал наполненный страстями и азартом большой мир. Его тянул водоворот событий, которые потомки назовут историей. С головой окунаясь в него, он добровольно вступил в ряды РККА, а потом и в войска ОГПУ, за что был проклят родней. Но ему всегда казалось, что этого мало. Душа жаждала чего-то более возвышенного. Она стремилась к подвигу.

С этой пламенной жаждой пошел он по комсомольской линии. Внушая что-то людям, он и сам горел этой своей неистовостью. Он был создан для того, чтобы поднимать массы на подвиги и свершения.

Больше всего ценил эти его таланты товарищ Апанасьев, пребывавший на комиссарской должности в полку войск ОГПУ. И он начал приближать к себе пылкого и романтичного паренька. Принялся аккуратно работать с ним. Стал сперва ненавязчиво, поверхностно, потом все глубже объяснять ему всю суть исторического момента.

Именно он открыл Мирославу глаза на весь ужас творящегося вокруг. Объяснил, логично и исчерпывающе, что товарищ Сталин проводит убийственную политику для мирового коммунистического движения. Бессмысленно воюет с собственным народом, тратя все силы на бесполезные коллективизацию и индустриализацию. И это вместо того, чтобы воевать с мировой буржуазией и сжечь этот самый народ в благородном племени мировой революции. Давно забыты заветы Ленина и Маркса, строится не коммунизм, а советская бюрократия, ничем не лучше царской и какой-нибудь буржуазной. Те же фискальные органы, тот же надзор и контроль, те же самые призывы больше работать и терпеть, только теперь уже не ради блага зажравшегося буржуя, а для мифического советского государства.

Потом были подавления крестьянских восстаний в бескрайних казахских степях и в седых горах Северного Кавказа. Мирослав стрелял в кого-то, не зная, попадал ли. И опять ему задавали неприятные вопросы знающие товарищи: «А чем мы сейчас лучше царских сатрапов? Почему не даем национальным меньшинствам свободу, а несем закабаление?»

Однажды Мирослав отпустил в горах предводителя восставших Абдуллу Каримова. Тот бежал от преследования и вышел как раз на сидящего в засаде бойца. Абрек поднял послушно руки, понимая, что не успеет ничего сделать – пуля прилетит раньше. Сделал жалкую попытку уговорить своего врага:

– Отпусти! Я за свой народ! Ты за свой народ! Что нам делить?

Мирослав подумал. Вспомнились внушения и разъяснения товарища Апанасьева. И возник неудержимый порыв в мятущейся душе: «Довольно разговоров! Пришла пора поступков!» И на этот поступок он сейчас решился.

– Иди, – кивнул он абреку.

Абдулла и пошел, едва передвигая ноги, все ожидая выстрела в спину. Но его не последовало.

А товарищ Апанасьев тогда Мирослава похвалил:

– Молодец. Знаешь, когда стрелять, а когда не стрелять.

– Врагов мировой революции я готов стрелять всегда, – уверенно и твердо произнес Мирослав. – В любых количествах.

– Похвально, – ласково улыбнулся Апанасьев. – Тогда в кругу единомышленников будешь называться Сансоном. Знаешь, кто это?

– Шарль Анри Сансон, – как на уроке оттарабанил Мирослав. – Королевский палач, который казнил потом и своего короля Людовика, стал главным палачом Французской революции.

– Вот именно. Тем и вписал себя в историю. А нам пришла пора начать казнить кое-кого из своих королей.

Да, товарищ Апанасьев не раз говорил, что рано или поздно на террор Сталина придется ответить еще более жестоким и масштабным террором Истинной Революции. И очень часто ссылался на товарища Троцкого и его приспешников. Ежу понятно, что если бы правил не Сталин, а Троцкий, то не было бы этих крестьянских, национальных бунтов и их подавлений. И уже разгорелся бы пожар мировой революции, а угнетенный пролетариат взял бы Бастилию во Франции. Или нет уже этой Бастилии давно? Да оно и неважно. Что-то да взяли бы обязательно.

Постепенно Мирослав, будучи от природы смышленым, начинал понимать, что с мировой революцией так просто и быстро не получится. Но вдолбленная ему троцкистская ненависть к большевикам только росла. При этом логика в его голове работала выборочно, добавляя в списке претензий к власти негативные факты и отбрасывая напрочь противоположные. Он предпочитал не видеть, что борцы за национальное освобождение и против коллективизации на деле чаще оказывались обычными бандитами и грабителями, резали большевиков безжалостно и отвечали за это по закону. В эту логику не укладывалось, что без государственной жесткой системы хаос неизбежен. Он видел во всем только ненавистные деяния сталинских сатрапов.

Любой психиатр поставил бы соответствующий диагноз из сложных латинских слов, который бы сводился к одному – Мирослав просто свихнулся на почве ненависти к действующему режиму и нереализованных амбиций. Но доброго врача рядом вовремя не оказалось. И, направляемый комиссаром Апансьевым, он все глубже погружался в мрачный выдуманный мир, где верхушка ВКП(б) плетет зловещие планы, как извести истинных коммунистов и продать мировому капиталу дело революционного пролетариата.

Товарищ Апанасьев взял с него обязательство идти по верной дороге до смерти – своей или врагов. Уже собирался ввести в курс дела, познакомить с членами подпольного сообщества, которое называл уважительно «организация», да помешало ОГПУ.

Однажды взяли и товарища Апанасьева, и всю организацию. Выяснилось, что называлась она «Революционная военная комиссия», пустила достаточно глубокие корни в армии и даже в войсках и органах ОГПУ. Армия вообще была вотчиной Троцкого, он расставил на ключевые должности множество своих людей, и до сих пор там его влияние ощущалось очень сильно. Время от времени в РККА проводились чистки. При этом чаще выявленных антисоветчиков не арестовывали, а просто выпирали со службы на вольные хлеба. Иногда накрывали подпольные организации, как эта пресловутая «Комиссия».

Товарища Апанасьева поставили к стенке, равно как и пятерых его сообщников. С остальными членами организации трибунал обошелся куда более мягко, отправив в заключение на срок от пяти до десяти. Некоторых освободили – наверное, тех, кто всех и сдал. У Мирослава даже возникла шальная мысль поквитаться с предателями, но он благоразумно отодвинул ее до лучших времен.

Конечно, это был сильный удар. Товарищ Апанасьев уважал Мирослава. Он видел в нем продолжателя его дела – во всяком случае, хотелось в это верить. И даже не сдал его ОГПУ. При этом в одну из последних встреч проинструктировал: мол, если что пойдет не так и нависнет опасность, немедленно уходить на гражданку. Внедряться в партийные органы. Делать карьеру. И создавать новую организацию. Однажды к нему, замаскированному подпольщику Сансону, ждущему своего часа, придут. Придут с паролем, который нужно заучить, как верующий заучивает «Отче наш».

Вот и создавал он свою организацию. Назвал ее просто и доступно для преданной делу революции молодежи – «Путь Ильича». Хотя, честно говоря, по путям Ильича у него были вопросы. Но назвать «Путь Троцкого» – это оттолкнуть пока что сомневающихся людей, еще не избавившихся от сладкого морока сталинской пропаганды.

За полтора года его организация выросла до полутора десятков человек. И хотя большинство из них являлись просто любителями почесать языком и поратовать за светлое будущее, были и те, кто способен на поступок.

А сам он был готов на поступок? Всегда считал, что готов. Что его праведная ненависть однажды выплеснется поступком, который удивит весь мир. Каким поступком? Террором!

Да, революционное дело можно решить только террором. Недаром же товарищ Апанасьев настойчиво твердил – только террор, только физическое устранение ключевых фигур противника, главных ренегатов.

Личный список этих ренегатов у Мирослава был длинный. На первом месте Сталин. Потом Молотов, Ворошилов, Калинин – много целей. Очень много. Ну и по мелочам были, типа директора его кожевенной фабрики имени Володарского – настоящий же предатель, из пролетариата похлеще царских управляющих соки выжимает со словами: «Стране нужна наша продукция». Стране нужны истинные революционеры!

Мирослав устал ждать. Вести от затаившихся соратников все не приходили. Пароль никто ему не говорил. И все чаще стучала в голове мысль: пора начинать бороться самостоятельно и в полную силу. Хотя товарищ Апанасьев предупреждал, что самый быстрый и верный способ сгореть – действовать безоглядно, без указания более мудрых и высоко стоящих товарищей. Но где эти товарищи? А он здесь. И время идет. Время просто утекает сквозь пальцы. А сатрапия укрепляется, и скоро ее уже не сдвинет ничто.

Мирослав проживал в отдельной комнате в огромной коммунальной квартире недалеко от Кремля. Так и не удосужился жениться, ограничиваясь редкими связями с подругами по борьбе. Но личная жизнь его была совсем неважна для дела.

Он стал постоянно прогуливаться вдоль Москвы-реки и у Кремля, присматриваясь. Может, увидит кого-то из тех самых ренегатов. Говорят, сам Сталин и его прихвостни часто там расхаживают. Эх, бросить бы в лучших традициях «Народной воли» взрывное устройство в них. Только вот нет у него взрывчатки. Зато есть револьвер. И он стал брать его с собой, держа ладонь на рукояти. Надеялся на счастливый случай.

И вот такой случай представился. Столкнулся он с этой компанией на улице около Боровицких ворот. Глаз будто прилип к человеку в солдатской шинели и в картузе защитного цвета. Рядом с ним шел рыжебородый мужчина в темном пальто и в кепке – этот был Мирославу незнаком. А вот типа в шинели он моментально узнал по многочисленным портретам. Это был Сталин! Он показался ниже ростом, чем должен быть. Шел медленно и вдруг уперся почти в упор в Мирослава глазами. Сзади него человек пять – наверное, охрана.

Все это было на расстоянии вытянутой руки. Мирослав даже задел плечом рыжебородого.

Это был судьбоносный момент. Выхвати сейчас Мирослав револьвер да разряди в эту ненавистную фигуру в солдатской шинели – и мир изменится как по волшебству. Больше одного выстрела вряд ли успеет сделать – скрутят. И надо стрелять точно. Стрелять метко… Надо стрелять!

Но он оцепенел в этот миг. Никаких сил не было, чтобы сделать судьбоносное движение. Рука, которая сжимала револьвер, вообще отказывалась повиноваться. Это было просто колдовское наваждение.

Сталин еще раз мазанул по нему, казалось, ироничным взором и вернулся к разговору.

Момент почти упущен. Можно еще развернуться и попробовать выстрелить в спину. Хоть и охрана рядом, но еще можно успеть. Или не успеть, но хотя бы попробовать. Но рука не слушалась – и все…

Пока он терзался нелегкой борьбой с собой, вся компания стала вне досягаемости. Поэтому Мирослав просто сплюнул на землю и быстрым шагом устремился в сторону Большого Каменного моста. А на середине моста услышал за собой топот и окрики.

Обернулся и увидел в отдалении двоих преследователей – один в милицейской форме, другой в партикулярном платье. Приближались они быстро.

Как они опознали в нем врага? Да черт его знает! Но опознали же!

И что теперь делать? Самоубиться или погибнуть в схватке? Но ступор, не позволявший нажать на спусковой крючок, не проходил. Мысли метались. И вдруг всех их подавила одна четкая и ясная – он не готов умереть.

Конечно же, он счастлив отдать жизнь за мировую революцию. Спалить всего себя, своим телом став для нее топливом. Но только не здесь. И не сейчас.

Ведь сейчас что главное? Не попасться! Выскользнуть. Уцелеть. А потом будет новая борьба. И она будет еще ожесточеннее.

Действовал он быстро. Главное свидетельство его злых намерений – револьвер в кармане. Стремительным движением он выбросил вперед руку. Разжал пальцы. И оружие упало в мутную воду Москвы-реки.

После этого съежился, ожидая, что его собьют с ног. Заломают руки. Он будет все отрицать. Настаивать на своей невиновности. Оружия нет, значит, нет и основного вещественного доказательства.

Замерев в ожидании, он так и продолжал стоять, впившись пальцами в гранит моста и завороженно смотря в воду в ожидании неизбежного.

Топот достиг апогея… А потом начал стихать.

Осторожно обернувшись, Мирослав увидел, что те двое продолжают быстро идти дальше по мосту. К одной известной им цели. И эта цель – явно не террорист-революционер Сансон.