Рось квадратная, изначальная

– Да ну?! – поразился семряк. – Аркан те за пятку! И жив остался?

– Как видишь. А озеро полное, потому как я, пёсий хвост, долголед ночью же и обронил, – Выжига не стал уточнять, что сам же и бросил его в озеро, выглядело бы это глупо, хоть и сделано было в сердцах.

– А-а. А я-то думаю, дождей-то вроде как не было, а озеро полное… Жаль… Заберёшь небось долголед, аркан те за пятку… Слушай, а оставь его мне, какой долголед-то у тебя? Месячный или годовой? А я тебе скидку на коняг сделаю, а?

Враз взыграла в Выжиге торгашеская жилка, но, поразмыслив, дивное дело, решил не врать. Дзюба на кону слыл честным малым, и коняг ему тогда продал отличных, так что глупо было сейчас хитрить, когда его, Выжиги, судьба от него зависела.

– Суточный, – вздохнул Выжига. – Можно уже и не вылавливать, пёсий хвост, к следующему утру растает. Так что пои своих коняг, ежели надобно.

– Спасибо, брат слав! Мне и этой водицы, аркан те за пятку, на монаду хватит, так что скидку я тебе все едино сделаю!

– Спасибо и тебе, Дзюба. Но, знаешь ли, пёсий хвост, я тороплюсь. Рад бы поболтать, но мне к полуночи в храмовнике надо быть. Приведи коняг, а?

– Что, и браги со мной не выпьешь, аркан те за пятку? – Манг заметно огорчился. – Я ж тут вторую монаду один, совсем одичал без общения.

– Выпью, браток манг. – Выжига решительно тряхнул головой, понимая, что полчаса мало что изменит, а подкрепиться после утомительной ночи и не менее напряжённого утра не мешает, тем более что вся жратва в котомке на строфе осталась. – А ежели найдётся что-нибудь перекусить, пёсий хвост, то и перекушу!

– Замётано, аркан те за пятку! – сразу повеселел ряболицый. – А на моих-то конягах успеешь куда захочешь! Я тебе лучших продам, верь мне! За водицу спасибо!

Минут через десять они уже сидели на траве, разложив скатёрку с нехитрой снедью – сушёное мясо, копчёное сало, зелёный лук, сухари, – и уплетали за обе щеки, не забывая обильно запивать крепкой, ароматной брагой, настоянной на степных травах. Выжига степенно, как и полагается солидному, удачливому торгашу, рассказывал о цели своего путешествия, о Невестином дне и своём сопернике Благуше, коего ему обязательно надо опередить, умолчав, естественно, о сон-траве, а манг мечтательно охал и восхищался, растроганный махровой романтикой подобного предприятия. Рядом переступала с ноги на ногу уже подготовленная пара коняг – один был гнедой, красновато-коричневого окраса, с чёрными хвостом и гривой, а второй – темно-серый в белое яблоко. Оба были объезженные, сильные, выносливые даже с виду – красавцы, а не коняги, и оба стояли в полном снаряжении, при сёдлах. Выжига то и дело поглядывал на них краем глаза, прикидывая, как бы повежливее и побыстрее смыться, не обидев добряка манга, честно сдержавшего слово продать ему лучших скакунов и взявшего за них всего по сорок бабок за каждого. Но манг, весьма неглупый парень, сам ему помог, как только с трапезой было покончено.

– Ну как, аркан те за пятку, отдохнёшь ещё чуток или в путь тронешься? Гнать тебе со всей мочи придётся, чтобы к полуночи успеть, но шансы хорошие.

– Поеду, – кивнул Выжига и поднялся, стряхивая со штанцов крошки. – Спасибо за хлеб-соль, браток манг.

– Ну, прощай, браток слав. Удачи тебе в пути!

– И тебе тоже, браток манг, удачи.

– Постой! – вспомнил манг. – А с камилом-то твоим что делать, ежели объявится? Он же, аркан те за цятку, немалых бабок стоит? Поди, полный залог заплатил?

– Поймаешь – катайся сам! А мне возиться некогда, пёсий хвост!

– Так бабки же. – Манг от изумления даже руками всплеснул. Ещё бы – один камил стоил не меньше трех справных коняг, и если бы не щадящие условия залога, по которым при возврате строфокамила в стойло в добром здравии возвращалась большая часть внесённой суммы за вычетом дорожной мзды, то подобная «неотложка» разорила бы любого путешественника.

– Плевать! – Выжига нервно дёрнулся при мысли о строптивом камиле, радуясь случаю от него избавиться.

Затем лихо вскочил на гнедого рысака, пнул пятками гладкие конячие бока и пустился в галоп, а следом, в связке, за ним двинулся заводной серый.

И понеслась степь-дорога навстречу – снова…

Глава семнадцатая,

в которой бандюки натыкаются на Благушу, да и на Ухаря в придачу

Не позволяй твоему языку опережать твою мысль.

    Апофегмы

– Махина чешет последний перегон, а это значит – без остановок до самого храмовника, – деловито и абсолютно трезво (куда только все выпитое подевалось, самого-то Благушу и с одного глотка изрядно вело, больно уж ядрёное оказалось пойло) излагал Ухарь свой план. – Рыжие наверняка начнут действовать сейчас, пар им в задницу, значит и нам надо поторапливаться. Чтобы спокойно грабить, надо остановить Махину, так всегда делается, можешь поверить моему опыту (на взгляд Благуши, это заявление было двусмысленным), а мы им этого сделать не дадим! – И махинист для пущей убедительности прихлопнул пятернёй по столу, прихлопнул аккуратно, так как силу свою осознавал и старался её соизмерить, но чарки все равно опасно подпрыгнули, а стол загудел вместе с полом махинного отделения. – Мы поставим составу парусные щиты, пар ему в задницу, отцепим его от Махины и пустим своим ходом. Ветер сейчас попутный, вагоны должны сами дотянуть до храмовника, причём довольно шустро дотянуть, судя по инструкциям Бовы Конструктора. Вот заодно написанное и проверим. А мы на Махине прибавим ходу, прибудем раньше и навострим власти встречать гостей, за что и хапнем полагающиеся нам за них наградные бабки, верно? Ну, как тебе мой план, пар в задницу?

– Да вроде ничего так, оторви и выбрось… – Благуша озадаченно почесал затылок, пытаясь разобраться в сказанном. – А что за парусные щиты?

– Погоди, сейчас сам увидишь, надо только кое-что предварительно сделать.

Ухарь решительно поднялся, едва не уткнувшись головой в потолок, и шагнул к торчавшему посреди Махины паровому котлу. Нагнулся, подвинул поближе ящик с горюч-камнем, затем открыл стальную задвижку и, кинув пару лопат в ревущую топку, с невозмутимым видом захлопнул снова.

Благуша же мигом оказался рядом, растопырив уши и раскрыв глаза во всю ширь. Интересно ему было устройство Махины, в диковинку. Непонятно, конечно, но все равно интересно. Впрочем, у него была ясная и толковая голова. Когда Ухарь угостил котёл горюч-камнем, он обратил внимание на большой белый циферблат, прикреплённый к чумазому стальному боку водогрейки, на котором дрогнула и поползла было к красному пределу большая чёрная стрелка, но, видимо, мощи не хватило, и стрелка замерла, подрагивая на достигнутой отметке, словно нос взявшего след охотничьего пса.

Ухарь хмыкнул:

– Не хочешь повторить? Ещё пару лопат надо.

– С удовольствием, оторви и выбрось! – Благуша действительно был не прочь причаститься таинств движения самой Махины, а чёрной работы он никогда не чурался. Надо, так надо! – А что мы делаем?

– Давление повышаем, пар те в задницу, – непонятно ответил Ухарь, снова распахивая задвижку.

Благуша ловко подхватил прислонённую к котлу лопату, набрал и отправил в бушующий огнём зев жирную порцию горюч-камня.

– Ещё?

– Угу. Кидай, пока не остановлю.

В топку полетела следующая порция, за ней ещё и ещё, так что парой обещанных лопат дело не ограничилось. Припахал его Ухарь, сообразил Благуша, просто-напросто припахал, как салагу. Но он не обиделся. Все равно было интересно.

– Закрывай! – громко скомандовал Ухарь.

Благуша тут же отставил лопату и попытался лихо захлопнуть задвижку, как это только что делал на его глазах махинист, и тут же с криком отдёрнул руку, замахал в воздухе, охолаживая – на пальцах багровел моментально заработанный ожог.

– Вот и мой золушок так поначалу обжигался, – философски заметил Ухарь, имея в виду своего некстати заболевшего помощника. – Протри окоселовкой, до свадьбы заживёт. – И легко, голой рукой прикрыл дверцу, будто и не чувствуя жара.

Благуша, шипя от боли, укоризненно покачал головой.

– Мог бы и предупредить, оторви и выбрось!

– Да забыл, – простодушно пожал плечами махинист, неотрывно глядя на циферблат. – Мне-то температура задвижки до лампады!

Стрелка на хитром механизме снова, как живая, рванулась вверх и пересекла красную черту.

– Ага! – удовлетворённо сказал Ухарь, быстро-быстро закручивая какой-то штурвальчик на котле. – Преисполнилась утроба духом водицы животворной! – И пояснил: – Это я клапан перекрыл, что за свисток отвечает, теперь пар, не отыскав привычного выхода, рванёт по вновь открытому пути – вдоль вагонов поверху, по специальной магистрали, чтобы поднять и распустить щиты парусов. – Ухарь неожиданно расхохотался: – Представляю, какая паника разразится сейчас в вагонах, когда загромыхает железо над головами седунов! Но сначала надо снять предохранители. А ну пойдём со мной, брат слав. – И богатырь Ухарь двинулся в сторону двери, а Благуша за ним, решив не обращать на обожжённую руку внимания, хотя это было непросто.

Они вышли в тамбур…

Махинист распахнул неприметную боковую дверцу, встроенную в зад Махины, и, присев на корточки, принялся что-то химичить. Благуша пытливо заглянул через плечо. Пальцы махиниста ловко скручивали опломбированную проволоку и поворачивали какие-то многочисленные рычажки – который вправо, который влево, а какой и просто на себя – как только все помнит?!

– Осталось два, – заявил Ухарь, закончив возиться с мелочью и взявшись за самый огромный рычаг, растущий из пола ниши справа почти до самого верха. – Этот ставит парусные щиты… тот гребень, что поверху состава идёт, наверняка видел…

– Ага, – кивнул Благуша, заинтригованный происходящим на его глазах действом.