Пророк Темного мира

— Тихо-тихо, паря… Тихо… — скороговоркой, будто лошадь, утишил его возчик, достал из-за пазухи клочок бумаги, не спеша обернулся: — Посвети-ка, Бойша Логсын! Пришло время слово заветное читать… — В мятущемся свете огневицы звучным голосом прочел возчик три непонятных слова: — Нагар-ысь! Змар-ысь! Евтарп-ысь!

И едва замолчал он — зашумел, завыл ветер, заскрипели ели, соря хвоей, сизый туман поплыл отовсюду, окружая путников. Вот туман по колено, вот по пояс, вот по грудь уже…

— Ну, почитай, пришли! — выдохнул дрогнувшим голосом Архип и, спрятав бумажку с колдовским наговором, ступил меж двух неохватных елин, растущих из одного корня. Бойша поспешил за ним — и охнул, увидев, где очутился.

Перед ними расстилалась большая, с версту на полторы, поляна, по краю окруженная лесной стеной. На закатном, гибельном краю ее угадывался голый торфяник — озерца воды, кочки, тоненькие стволики иссохших на корню елочек.

У болота, сквозь чудные сумерки, что ночь собой заменили, виднелись остатки деревни — просевшие избы, пьяно шатнувшиеся в разные стороны плетни и прилегший на бугре частокол.

— К-р-р-а-в! К-р-р-а-в! — прокартавил с сухой березы ворон, птица злая. Бойше почудилось, будто крикнул он: «К-р-р-ови! К-р-р-ови!»

У подножия березы и начинался погост бармов — холмики глинистой земли, оплывшие за века, и у каждого — тонюсенькая ольшинка на ветру ветвями машет.

Чуть поодаль — с десяток холмиком побольше, наподобие горочек небольших. Поглядел на них Бойша — и кольнуло его в самое сердце. Вроде знак какой, а к добру ли, к худу — кто знает?

Архип, уверенно отмахивая рукой, пошел прямо к крайней могиле, вкруг которой непонятно зачем кто-то неведомый тонких колышков набил — вроде забора.

«Эван! — подивился Бойша. — На кой ляд забор-то такой? От ежей, что ли?» И еще подумал: «Вот она, значит, какая, деревня бармов. Не обманул возчик, вывел. И слово сказал, от беды уберег. Ну, теперь только бы до богатства добраться да ноги унести…»

Приятное виденье опять посетило приказчика: бежит по путеводной плеши конь «Самсон», пыхает огнем в летучем пузыре смердуний дух, туго выгибается подвесной парус, а на передке в белой мерлушковой шапке стоит Бойша под ручку с молодой женой и в трубу зрительную глядит…

Спохватившись, подвысил Бойша мешок, из которого черен лопаты торчал, и побежал следом за Скворцом. А тот уже у чудного заборчика остановился, нагнулся и — невиданное дело! — почтительно, шапку сняв, постучал в крохотную, не больше печной заслонки, дверцу.

«Это он к кому ж?» — не понял Бойша, но вдруг ударила с темных небес синяя молния, затрещал воздух, дохнуло холодом, земля зашаталась, и вырос из могилы человек. Голый, худой. Глянул на него Бойша — и дышать забыл. Обмер. Понял — все, пропал…

Росту в том человеке было две сажени без малого. Кожа желтая, сухая, вся струпьями. Кое-где на голове, босой, словно колено, полопалась кожа, и кость белая в те прорехи торчит. Жутко…

Еще разглядел Бойша: висит у человека до земли мочалом седая борода, ноги мосластые, на руках ногти в трубочки, как береста, завернулись. Старик, древний, разве что мхом не порос. Но глядит — будто насквозь глазами-угольями прожигает! Чаровник чащобный, сам Атям, не иначе! А ведь и не чаровник он вовсе. Незнать! От такого не спастись, не вырваться…

— Вот, дедушка… — кланяясь, зачастил Архип. — Слово мое крепкое. Обещал я откуп — принимай! Возвертай руку мою и обещанное золотишко не позабудь…

— Пришел. Привел. Вижу, — сказал дед, и почудилось Бойше, что в голосе его скрип веток древесных слышен. Шагнул старик вперед, у заборчика своего остановился. Ветер шевелил его бороду, разбойничьим высвистом пел в ветвях сухой березы.

— Держи свою руку! — каркнул колдун, и увидел Бойша, как летит по воздуху человечья рука. Подлетела она к Архипу — и враз приросла на пустом месте. — А вот и золото твое! — захохотал Атям, и тотчас полезли из могил своих мертвецы-бармы. Какие в одежке ветхой, какие — и вовсе без ничего, голые черные кости. И каждый нес Архипу меру с сокровищами, вываливая их у ног соляным столбом замершего возчика.

Деньги золотые и серебряные, жемчуга, чаши, каменья на подвесах — все наземь летело, и вскоре уже по колено в богатстве сказочном стоял Архип Скворец. А бармы все шли и шли, все несли и несли Буртасову казну.

— Постой, старик! — закричал Архип, силясь вырвать ноги из сверкающей груды. — Не снести мне за раз столько! Пощади! Довольно! Пощади!

Но незнать лишь смеялся в ответ, скаля длинные желтые зубы. Выл ветер, неслись по черному небу рваные белесые тучи, звенело мертвое золото, погребая под собой возчика.

Вот уже по микитки он в сокровищах. Вот уже по шею. А вот и скрылась под сверкающей грудой Буртасовых богатств плешивая голова Архипа Скворца.

— Поща-ади-и-и-ы! — простонал в последний раз возчик и затих. Некоторое время шевелилась еще блистающая гора, потом скатился с нее под ноги Бойше зеленый камешек-смарагд, что еще изумрудом зовется. Большой, с яйцо курячье, вспыхнул звездным лучом на прощание и канул в мутной лужице.

И в тот же миг исчезли мертвецы, а золотая груда глиняным холмиком обернулась, осела, набок скособочилась. И понял тут Бойша, откуда и другие такие же горушки взялись. Понял — и совсем с надеждой распрощался…

Тут как раз и тишина наступила. Ветер улегся, тучи расползлись. Вызвездило. Посмотрел Бойша на старого незнатя и заплакал. Взмолился из последних сил, на колени пав:

— Отпусти, дедушка! Не за корыстью ведь шел я к тебе… Отпусти…

— Отпустить? — вроде призадумался старик Атям, а потом руки к Бойше протянул — и принялись они расти, и росли до той поры, пока не достали до приказчика и в рубаху на груди не вцепились. — А что за себя дашь? — проскрипел незнать.

Совсем плохо стало Бойше. От страха круги перед глазами загуляли.

— Да что дать-то я могу? Нет у меня ничего. Добро — хозяйское, одежонка — плохенькая, палат не нажил, даже семьи у меня нет…

— Самое дорогое давай! — закричал старик.

— Да окромя жизни нет у меня ничего… — прошептал итер, а в голове словно колоколец серебряный зазвенел: «Талинка! Талинка! Прощай, душа моя, не свидеться нам боле…»

— Талинка… — вымолвил незнать, словно пробуя слово на зуб, и заледенел Бойша, руки-ноги отнялись. — Талинка… Талинка… — все повторял Атям, а глаза его жгли Бойшу, в самую душу заглядывали. Наконец проскрипел старик: — Вижу — не врешь. Самое дорогое она для тебя! Давай ее…

— Да не могу ж я ее дать! — зарыдал Бойша, в холодные стариковы руки вцепился. — Не моя она! Отцова дочь, и чужому обещана-отдана!

Незнать задумался, головой закрутил, пробормотал, вроде тихо, но Бойша услышал:

— Как так? Умом, что ли, тронулся? Самое дорогое — а не его…

Долго думал дед Атям. Бойша уже и ждать устал. Безразлично ему все вдруг сделалось, спать захотелось. Скорей бы уже кончал его хозяин древнего погоста…

— Каждый человек владеет чем-то, каждый что-то дать может! — закричал вдруг незнать, ногой топнул: — Думай! Сроку тебе — пока звезда Керемет не погаснет на небе. Если не придумаешь — тебя возьму, кровь выпью, жилы вытяну, мясо съем, кости сгрызу, остальное волкам брошу. Думай!

Покосился Бойша на звезду, что старик назвал, — горит на восходе, у самого окоема, красный огонек, переливается. А ночь-то уже к исходу! Скоро, скоро солнышко начнет путь свой, и лучи его затмят звезду Керемет…

Начал Бойша думать. По-любому выходило — сам он на растерзание незнатю отдаваться должен.

— Дедушка! — позвал тихонько старика Бойша. — А тебе-то вот самому чего надобно? Может, я службу какую отслужу?

Противно, тоненько захихикал Атям, руками так грудь приказчику сдавил, что кости затрещали.

— Все вы про одно толкуете! Ничего отдавать не хотите, а всё отслужить стараетесь! Вот и глиняшка этот взялся привести ко мне за себя другого, а чтобы не позабыл он про свое обещание, руку я у него отнял, сказал, что ворочу, когда придет он, и награду щедрую посулил. Когда б не жадность его — живым бы отсюда ушел. Ну, готов ли так же отслужить? Приведешь другого?

Сперва обрадовался Бойша, хотел крикнуть: «Да, готов! Приведу!», а потом понял — никогда он не сможет так, как Скворец, созлодейничать. Небылицы плести, головы дурить, жизнь свою выкупая. Да как жить-то после этого? И тут же встала перед глазами Талинка… Получалось: не согласись он на условие незнатя — всему конец.

— Да… — упавшим голосом сказал Бойша, но тут же вновь голову вскинул: — А может, диковину тебе какую? Или зверя? Птицу? Еду? Питье?

Снова захихикал старик:

— Как есть умом ты подвинулся, парень! Погляди на меня — я три сотни лет без малого в этой глуши живу, один, какая диковина мне надобна теперь, а? Думай! Восход близко, погаснет звезда — и ты погаснешь…

«Три сотни лет! — повторил про себя Бойша. — Один! Ни разговором себя потешить, ни словом обмолвиться… Авось не обидит незнать выкупника, не убьет».

— Звезда гаснет! Торопись! — каркнул Атям.

И, набравшись храбрости, сказал Бойша то, что самим дедом Атямом было ему подсказано:

— А не хочешь ли, дедушка, чтобы я какую иную девицу тебе доставил? Ну, убьешь ты меня, загубишь душу зазря. А так и я жив останусь, и тебе польза большая. Помогать тебе будет она, разговорами тешить. Ведь, поди, скучно тебе? Тоскливо? А?