Слуги Карающего Огня

Оглядывался, оглядывался – и проглядел! А когда заметил, едва не поздно уже стало! Только и смог, что ужом метнутся за поваленный ствол, на котором сидел, и швырнуть недочиненный поршень в спящего неподалеку волхва.

А со стороны Хода, и стало быть, со стороны Черного леса, шли вдоль холмов люди. Люди, да не простые, такие, как и описывал их волхв – в черных плащах, лиц не видно, с длинными копьями в руках. Беры, числом шесть.

Луня, выставив из-за березового комля голову, зашептал губами:

– Руй неистовый, Уд могучий, отец-Род, предок-Влес, помогите, не киньте своих на чужбине!

Шык от прилетевшего на грудь поршня проснулся сразу, вскочил, заприметил врагов, пригнулся, но поздно – беры тоже заметили человеческую фигуру на вершине холма, повернули и быстро – и откуда только прыть такая? двинулись к стану родов.

Луня вскинул лук, свистнула стрела, но бер, выцеленный парнем, ловко увернулся, продолжая приближаться. Луня пустил вторую стрелу, потом третью – и все зря, шустры были беры, видать, не в первой им под стрелами стоять, чтоб дивы их мать изволокали!

Шык тем временем возился, что-то доставая из своей котомки. Вот он вскочил, засвистел, заулюлюкал, прокричал злословие и метнул в поднимающихся по пологому склону холма беров горсть камней, обычной речной гальки.

Но вот диво – камешки, подпрыгивая на кочках, вдруг стали расти, увеличиваться и вот уже не голыши – здоровенные валуны катятся на врага!

Беры заметались, стараясь увернуться, но слишком поздно – катящиеся камни подмяли под свои круглые бока одного, второго…

Луня вскочил, потрясая луком – наша взяла! Но нет, не так-то все просто – лишь две фигуры в черных плащах остались лежать на жухлом склоне после колдовского камнепада, остальные увернулись, разорви их Влес, и вновь полезли вперед. Тут, пожалуй, уже и стрелять поздно, пора за меч браться!

Луня выхватил прадедов клинок, цогский кинжал, и с кличем родов бросился на врага – пока те еще не взобрались на вершину, пока еще их можно рубить сверху.

– Ро-од!!! – грозно грянуло окрест. Видать, никогда еще не звучал этот клич у окраин Черного леса, иначе знали были черные беры, что даже вчетвером рода с мечом следует опасаться – порубит!

Луня встретил врага на самом взлобке, лихо крутанул клинком, срубил наконечник у одного копейщика, отбил кинжалом выпад другого. Теперь давить надо, не давать супротивнику опомнится, рубить и рубить, вертя мечом и кинжалом, как лозовыми ветками – пусть от блеска клинков у находчиков в глазах зарябит, так, чтобы и не заметили они, откуда смертельные удары обрушатся…

Не вышло. Беры дружно ударили в копья, Луня чудом отскочил, уступая врагам несколько шагов – и все, теперь они на вершине, теперь он один против четверых на ровной земле, безо всякого превосходства. «Ну, держись, Луня, Мочагов сын, не осрами род свой, родичей, родовичей, родню и родителей!», – успел подумать Луня, выставив клинки и чуть приседая – для упора и остойчивости.

Беры молча бросились в атаку. Тот, кому Луня срубил наконечник, отбросил бесполезное древко и выхватил откуда-то из складок черного плаща узкий топорик с длинной ручкой. Таким против меча орудовать – милое дело, а в случае чего и метнуть можно легкое оружие – тоже удобно.

«Тяжел, ох и тяжел прадедовский меч!», – думал Луня, еле-еле успевая отбивать выпады беров. А тут еще этот, с топориком, в рубку не полез, а встал в стороне и явно примеривался, как швырнуть свое оружие ловчее, чтобы полбашки Луне снести. Эх, пару дружинников Боровских бы сюда, или одного воеводу Скола – вот тогда узнали бы поганцы, кто такие роды!

Луня, чтобы топорометала не попал в него, ушел влево, прячась за наседавшими на него берами, как за живым щитом. Но топорщик тоже не пальцем деланный, перебежал, лихов сын, в сторонку! Ну все, моченьки уже нет мечом махать! Где же, во имя Рода, Шык?! Не уж-то убили Костяную Иглу?!

От этих мыслей Луне вдруг стало жарко. Ослепительное пламя полыхнуло перед глазами, ярость обуяла душу – пусть Шык убит, но тогда он, Луня, спутник и ученик волхва, должен отомстить за родича!

И Луня, зарычав, как бурый медведь-Влес, рванулся на врага, отбил нацеленные в грудь и горло костяные наконечники, кинжалом ударил в руку одного бера, вдвигаясь в их строй, резко прыгнул вперед, и со всей силы рубанул мечом по плечу другого:

– Н-н-на!!!

Бер заорал дурным голосом, шарахнулся в сторону – Луня почти отрубил ему руку вместе с плечом, но тут что-то полыхнуло, на этот раз не в голове, а надо всем холмом, и в тот же миг на Луню обрушился удар такой силы, что в глазах потемнело, руки выронили оружие, ученик волхва упал на пожухлую траву и потерял сознание…

* * *

Очнулся он уже в сумерках. Голову раскалывала тягучая боль, в глазах плавали какие-то круги, во рту был отвратительный привкус блёва, тошнило, шумело в ушах, словно он в бурю оказался в сосновом бору.

– Очнулся, Лунька? – словно сквозь набитую в уши шерсть, донесся до Луни голос волхва.

– Вроде… – еле выговорил он, с трудом ворочая одервеневшим языком: – Наша… взяла?

– Наша, наша! – улыбнулся Шык, подавая Луне мису с водой: – На-ка, попей, вой зело храбрый! Пей-пей. То вода заговоренная, в миг полегчает!

И впрямь – полегчало. Утих шум, прояснилось в глазах, перестали дрожать руки. Луня с трудом сел, потрогал огромную кровоточащую шишку на затылке:

– Чем это меня… звездануло?

Шык протянул Луне тот самый берский топорик:

– Вот этим! Хорошо, хоть обухом приложило, а то бы все, к Маре в гости отправился!

– А где… ну, черные эти?

– Двоих ты положил, а остальных я, молневым заклятием! Считай, повезло нам – с берами ратится тяжко, искусны, собаки, в войском деле! Ну да обошлось – и ладно! Давай-ка, подымайся, на-конь пора, тут оставаться нельзя!

Луня, пошатываясь, встал, и увидел, что тела мертвых беров рядком лежат в сторонке, собранные торбы навьючены на арпаков, а Шык уже сидит в седле. Да, пора в путь, подальше от злосчастного холма…

* * *

Всю ночь Луня провел, как во сне. Жутко болела голова, действие наговоренной воды закончилось, и перед глазами вновь начали плавать цветные круги. Луню тошнило, каждый шаг арпака отдавался в голове вспышкой боли, и пару раз ему уже казалось, что сейчас он свалится под конские копыта и навеки затихнет в холодной дорожной пыли.

Наконец ночь подошла к концу. Шык в рассветных сумерках отыскал годную для дневки поляну и разбил стан. Луня только и смог, что сползти с коня и растянуться на влажной траве. Вскоре он уже спал, и не почувствовал, как волхв перенес его на ложе из лапника, не видел, как он развел костер, достал из котомки пучки лечебных трав, сходил за водой и принялся готовить исцеляющий взвар…

Шык разбудил раненого ученика в полдень. Тусклое, совсем уже осеннее солнышко к тому времени просушило землю, и приятно, не жарко грело укрытого теплым шерстяным плащем Луню. Волхв заставил его выпить полкотелка терпкого, горько-пряного взвара, пошептал над головой наговоры, отгоняющие Лихих Раден, особенно Огню, Ледю, Корчу, Гледю и Глуху.

Вскоре Луня вновь провалился в тяжкую дремоту и спал до вечера. Волхв тем временем приготовил еду, окурил можжевеловым дымом всю местность вокруг стана, чтобы никакая дурная нежить не подобралась близко к раненому, провел не два, а три обережных круга, поел, развесил на кустах вкруг полянки Чуров и улегся спать – в эту ночь путникам, особенно Луне, надо было отдохнуть…

Луня проснулся утром, на диво здоровый и бодрый. Взвар и наговоры волхва сделали свое дело – болезнь покинуло крепкое, молодое тело, шишак на затылке опал, перестала кровоточит рана в его середке, полностью исчезла одурь, утихла дрож в руках и ногах, и вообще, Луня чувствовал себя словно заново родившимся.

Ему безумно хотелось есть, и на цыпочках, чтобы не разбудить спящего волхва, Луня подкрался к котелку, висящему над затухшим костром, и прямо через край, не разогревая хлебова, наелся, пожевал мяса, и почувствовал себя совсем здоровым.

Тут Луня увидал странное ожерелье, лежащее на кусочке кожи возле волхва. Двенадцать узких, не длинных косточек, порядком закопченных и обоженных, связанные вместе кожаным шнуром. Ничего подобного раньше в вещах Шыка Луня не видел, и поэтому он осторожно подкрался к спящему волхву и протянул руку, чтобы взять ожерелье.

Раз! – крепкая рука волхва перехватила Лунино запястье. Шык открыл глаза, сурово глянул на ученика, и неожиданно улыбнулся:

– Что, полегчало?

– Да, совсем хорошо, спасибо, дяденька! А что это?

– Это тебе, заслужил! Надень-ка…

Луня взял ожерелье, пахнущее гарью и паленым мясом, неуверенно повертел в руках, потом надел – и удивился: ожерелье словно давило на на шею, грело и холодило одновременно.

– Дяденька, а все же, что это? – спросил Луня у вставшего волхва.

– Не понял еще… Это оберег, от беров. Они теперь тебя боятся станут больше, чем тех воев, что богов тырят!

«От беров…», – удивленно подумал Луня: «Двенадцать косточек… Шесть трупов, двенадцать рук!». И вдруг он понял – это пальцы, это фаланги отрубленных берских пальцев, по пальцу с каждой руки!

– Я это… Страшно мне, дяденька! – запротестовал Луня, пытаясь содрать жуткое ожерелье.