Гиблое место

– Будет тебе от черкасов награда, в мошне не унесешь, – сердито сказал Алексашка. – Спи давай.

– Нет, ты меня, малый, послушай, если даже награду не получим, то от тех татей послабление будет. Давай, пока он спит, свяжем его, а там видно будет. Утро вечера мудренее. У него, говорят, денег не считано, – продолжал смущать Алексашку невидимый соблазнитель.

Мне этот разговор совсем не понравился. Торговцев было четверо, и у них у всех были ножи. Начнись драка, пырнут в темноте и тесноте, и вся недолга. У меня было только два сомнительных преимущества, я был один, и любой нападавший был для меня врагом, и, второе, я вовремя проснулся.

Стараясь не шуршать одеждой, я повернулся на бок и нащупал лежащий вдоль стены ятаган. Однако достать оружие не успел. Снаружи в двери загрохотали кулаком. Храп спящих людей, как по команде, прекратился. Время было опасное, мало ли что могло случиться.

Стук повторился. Все по-прежнему лежали на своих местах, никто не спешил встать, отворить двери и узнать, кто сюда ломится.

– Эй, православные, есть кто живой! – раздался с улицы громкий, можно даже сказать, трубный голос. – Впустите слугу Господа!

– Кого это еще несет нелегкая, – недовольно сказал хозяин, но встал и, разворошив угли в очаге, зажег лучину. – Иду, иду! – крикнул он нетерпеливому гостю, продолжавшему стучать кулаком в дверь. – Ишь, господний слуга, свалился на голову.

При свете лучины я рассмотрел купца, склонившегося над лежащим на соседней лавке молодым мужчиной, как несложно было догадаться, «Алексашкой». Во время вечернего застолья он один вел себя отстранений и, кажется, не произнес ни слова. Видимо, из-за этого я не опознал его по голосу.

Между тем, хозяин вышел в сени и вернулся со священнослужителем, одетым в крестьянский армяк, из-под которого до полу свисала мокрая, грязная ряса. На его голове косо сидел мятый клобук. Сам служитель был весел и пьян. Перекрестившись на иконы и благословив лежащую паству, иерей чему-то громко расхохотался, повалился на голую лавку у стола, вытянулся на ней во весь рост и... уснул.

«Явление попа народу» было таким внезапным и неожиданным, что никто не успел и слова сказать. Оторопевший хозяин стоял посреди избы с горящей лучиной и удивленно рассматривал странного священника. Воспользовавшись ситуацией, я незаметно вытащил ятаган из импровизированных ножен и положил к стене, вдоль лавки, на которой спал, Мне показалось, что этого никто не заметил.

– Интересно, откуда он такой взялся? – налюбовавшись спящим священником, удивленно выговорил хозяин и, загасив лучину, вернулся на свое место.

Все затихло, и было слышно только сопение заснувшего служителя Господа. Я решил не спать до утра и тут же заснул.

Почувствовав, что кто-то возится около меня, я, не открывая глаз, протянул руку к рукояти сабли, но нашарил только шершавую бревенчатую стену. Оружия на месте не было. Меня прошиб холодный пот, но глаза я не открыл и, притворяясь спящим, повернулся на бок, спиной к стене. Сквозь несжатые веки я рассмотрел, что в избе светло, и четверо гостей стоят около моей лавки. Было похоже, что меня разоружили, и, вообще, я попался. Было непонятно, почему меня не связали сонного. Я нарочито почмокал губами и сделал вид, что снова крепко заснул.

– Спит, – удовлетворенно прошептал инициатор акции.

– Надо скорей батюшку отсюда спровадить, а то, не ровен час, донесет, – негромко сказал самый старый купец.

– Так, может, и попа, того... – поделился вслух своими сакраментальными мыслями Алексашка. – Семь бед, один ответ...

– Грех божьего человека обижать, – вмешался в разноречивый спор старший мужик. – Скор ты больно на руку.

Я опять зачмокал губами. Мужики насторожились. Я наблюдал за ними из-под век, придумывая, как мне вырваться, У одного в руке был кистень, остальные оказались безоружным. Впрочем, дело от этого не менялось. Стоило мне попытаться вскочить, как купцы сплющат меня одним своим весом. Оставалось надеяться на чудо, случайную помощь и тянуть время.

Минут двадцать я неподвижно лежал, а противники молча стояли надо мной. Хозяев, судя по всему, в избе не было, только один шумно спящий священник. Наконец купцам надоело ждать, когда я проснусь, и они начали пререкаться между собой, что делать дальше. Говорили тихо, близко склонившись головами, и на меня не смотрели. Я рискнул воспользоваться ситуацией, вскочил с лавки, бросился к дверям. Однако противники оказались резвее меня, и двое тут же повисли на руках. Я вывернулся, сбил подсечкой с ног одного, оттолкнул второго, однако упавший успел схватить меня за ноги и повалить на пол. Тут же насели остальные купцы и так зажали, что ни о каком сопротивлении можно было не думать. Я попытался выползти из-под кучи-малы, но за ноги меня мертвой хваткой держал инициатор нападения и, чтобы зря не тратить силы, я прекратил сопротивление.

– Ишь, какой резвый! – кажется, с оттенком уважения сказал единственный знакомый мне по имени купец, Алексашка. – Только шутишь, от нас не уйдешь!

Меня подняли на ноги, плашмя швырнули назад на лавку и начали заламывать руки, собираясь связать. Я лежал, прижатый лицом к рогоже и ничего не видел.

– Ты, батюшка, чего? – прокричал надо мной обиженный голос и тут же перешел на вой.

– Не по-божески, разбойники, поступаете! – рыкнул сверху, как бы с небеси, густой, низкий глас.

Я почувствовал, что одна рука у меня освободилась. Извернувшись, освободил и вторую и, вывернувшись, ударил кулаком снизу вверх между чьих-то широко расставленных ног. Опять раздался вой, и еще одним противником стало меньше. Было похоже, что силы постепенно уравновесились. Я вскочил на ноги и от души врезал в челюсть подвернувшемуся под руку зачинщику заговора. Он оказался мужчиной крепким и только мотнул головой, а у меня от удара онемели костяшки пальцев. Тогда я пошел другим путем, пнул его подошвой сапога по голени, после чего добавил крюком в висок. Только теперь он охнул и опустился на пол. В это время батюшка как щенка мотал по избе здоровенного Алексашку. Был иерей уже в одной рясе, бос, гриваст и походил не на православного священника, а на бога Нептуна.

– За что это они тебя, – неожиданно спокойным, даже сонным голосом поинтересовался он, швырнув Алексашку в угол комнаты.

– Казакам хотели отдать, – не лукавя, ответил я спасителю, – те за меня, вроде, премию назначили.

– Так это ты их погромил? – с уважением спросил священник. – Слышал.

– Было такое дело, – скромно признался я. – Они сами полезли.

– Сам-то кто, слышу по говору, не нашенский?

– Нашенский.

– Говор у тебя будто другой, – не поверил он.

– В наших местах все так говорят.

– Ну, кем хочешь, тем и называйся. Немцы и свены по-другому изъясняются, – согласился он. – Куда путь держишь?

– В Москву.

– Попутчиком будешь, – решил священник. – Пешком идешь?

– Нет, я на лошади.

– Это хорошо, по очереди будем ехать.

Я пока не очень разобрался в местном произношении, но мне всегда казалось, что священники больше упирают на букву «о» и любят славянские слова, всякие: «сыне», «око», «длани», у моего же иерея был самый обычный лексикон, хотя небольшой акцент и присутствовал.

Познакомились. Спасителя, как и меня, звали Алексеем, только в старославянском варианте, через «и», Пока мы разговаривали, побитые купцы понемногу оживали.

– Эй, друже, – обратился я к самому старому и уравновешенному из них, – вы куда мою саблю дели?

– В сенях спрятали, – миролюбиво ответил купец.

Меня всегда удивляет способность русского человека после драки дружелюбно относиться к бывшему противнику. Возникает чувство, что все плохое у нас делается не взаправду, а понарошку. Поиграли, мол, в плохих, и будет, на самом-то деле мы все добрые и хорошие.

Я надел свой высохший за ночь кафтан, нашел спрятанный за бочкой с водой в уголке сеней ятаган и отправился на конюшню.

Жеребец, узнав меня, коротко заржал. Я сунул ему в мягкие губы круто посоленный кусок хлеба, который припас для него вчера вечером. Пока конь, кивая головой, расправлялся с лакомством, я его оседлал и вывел во двор. Хозяева так и не появлялись, и серебряную монетку за постой я оставил в конюшне, на видном месте.

День выдался прохладный, но солнечный. Оставив лошадь во дворе, я зашел в избу за спутником и вещами. Поп уже бражничал с недавними противниками.

– Садись за стол, – пригласил он, не успел я войти в горницу. – Мужики покаялись и угощают.

Я не стал ломаться, выпил за компанию кружку медовой браги и закусил пшеничным калачом. Торговые люди выглядели смущенными, заискивающе улыбались, спешили соглашаться со всем, что говорил опохмелившийся поп, но, как я догадывался по их скользким взглядам, жаждали взять реванш.

Чтобы не вводить добрых людей во искушение, я свернул застолье и уговорил иерея покинуть теплую компанию. Отец Алексий оказался покладист и не стал пенять, что я оторвал его от медовухи. Мы вышли во двор, и поп без спроса взгромоздился на моего Гнедка, с которого начал трубно восхвалять Господа за ясный день, за хлеб насущный и за то, что мы живем на святой Руси.

Похоже, Алексий был забавным, веселым и бесшабашным человеком. Мне нравилось слушать его полуязыческие молитвы, слегка сдобренные старославянскими оборотами.

– Отче Алексий, – спросил я его, когда мы миновали околицу и попали в голый, светлый лес, – ты, собственно, кто, священник или монах?