Поп и работник

Никогда Хромов не знал, не говорил и не думал о Боге. Есть – есть, нет

– нет. Какая разница? А после блуждания по буреломному непрочищенному лесу сейчас, в этой малой неказистой церквенке, понадеялся Александр Хромов на Господа Бога. На кой он тогда нужен, если не сейчас? В другой раз он и сам справится. А вот сейчас, только сейчас! «Да помоги ты, Господи! Как человека прошу, помоги! Помоги!»

Вечерня кончилась, началась заутреня. На маленький аналой перед сулеей Лешка Ветровский поставил поднос с пятью пышками, рюмку с зерном и стаканчик с елеем.

– Раньше-то всю небось ночь служили, – прошамкала недовольная бог весть кем Шура. – Вечерю монахи отслужат, оголодают, поедят, покушают… И дальше служить!

– Тихо ты! – шикнул на нее Петров, прамахиваясь клюкой.

– Мир ва-ам! – возгласил с амвона отец Валерий, кадя во все стороны. Он раскрыл царские врата, включил паникадило. – От Луки священное чтение…

Сзади раздалось мягкое настое шарканье: Ариадна Евгеньевна поспешала на чтение Евангелия. Не было случая, чтобы она хоть на секунду опоздала. Как будто батюшка по неведомой связи подал жене команду, и та успела вовремя оторваться от готовки. Такую же четкую сработку Бабкин видел в Берлине, куда они со Светланой ездили в прошлом году. Там на главной улице два солдата охраняли вечный огонь. Стояли они друг от друга довольно далеко, а разводились синхронно. Ночью Бабкин с женой пошли гулять по Берлину; огонь ночью не стерегли, и Бабкин разглядел дневной секрет: у места охранника под ногой была металлическая кнопка. Бабкин нажал, а Светка послушала у второго поста: там отозвался чуть слышный звоночек.

– «…И пришли к Нему Матерь и братья его, и не могли подойти к Нему по причине народа. И дали знать Ему: Мать и братья Твои стоят вне, желая видеть Тебя…»

Бабкин увидал, как Хромов еле заметно пожал плечами.

– Чего? – стянув наушники, шепнул он на ухо Хромову.

– Не понял: какие братья? Мамаша-то у Иисуса… не мать-героиня. Бабкин хотел сказать, что и он тоже не понимает, но вместо этого пронес:

– Неисповедимы пути Господни.

Батюшка отчитал Евангелие, матушка тяжело поднялась с колен, оправила зеленую юбку джерси, отряхнула вязаные гетры и поспешила к выходу…

– Глас восьмые! – пророкотал Димка на клиросе и, задав ноту певчим, взмахнул дирижерской палочкой.

– Благослови еси, Господи… – затянул Лешка Ветровский, в похмельной полудреме навалившийся на аналой, вдруг очнулся и заорал на всю церковь:

– Какой восьмый, мудила! Пятый глас!.. Димка замахал с клироса Бабкину:

– Магнитофон выключи!

Бабкин поспешно вырубил магнитофон.

Димка попробовал дирижировать дальше, но хор все равно распался, служба остановилась. Татьяна высунулась – за хоругви и погрозила Лешке кулаком. Из левой двери алтаря не вовремя высунулся озадаченный отец Валерий. Петров бил клюкой в пол. Лешка оторопел, заозирался…

– Господи, прости меня, – затравленно поводя глазами по сторонам, прошелестел он. Потом рванулся, стуча сапогами, к магнитофону, включил, отмотал пленку назад и переключил на прослушивание: по его меняющемуся в ужасе лицу было видно, что магнитофон записал кощунство.

Лешка стянул наушники и, опустив голову, обреченно поплелся в алтарь. В приоткрытую дверь алтаря было видно, как Лешка бухнулся перед батюшкой на колени. Вышел он алтаря поникший и до конца службы стоял перед своим аналоем, опустив руки по швам.

Служба кончилась. Батюшка щелкнул в алтаре выключателем – паникадило погасло. Шура носилась по храму, задувая лампадки. Димка вкруговую прикладывался к иконам.

Из алтаря вышел отец Валерий без облачения, в одном подряснике, накинув на плечи драповое полупальто, и быстро зашагал к выходу. За ним потянулись немногочисленные сегодня прихожане, Певчие кучкой, переговариваясь, шли к выходу. В притворе Лешка преградил им дорогу. Татьяна хотела обойти его. Лешка, глядя в каменный пол, еле слышно пронес:

– Простите, братия, бес попутал.

– Бог простит, – кивнул Димка, и певчие направились к выходу.

Бабкин задержался у Никольского алтаря, выковырнул все огарки лепестков. Несколько лепестков расшатались. Бабкин приподнял канун – тяжеленную бронзовую доску – и попытался с испода подтянуть гайки. Одной рукой не получалось. Хромов шел позади всех и, заметив, как Бабкин мается с гайкой, шагнул помочь.

– Пассатижами надо, – пробормотал Бабкиа.

– Не надо, – сказал Хромов и, прихватив гайку, туго ее затянул.

Подтянув все гайки, Хромов с Бабкиным вышли церкви. Певчие и прихожане уже разошлись, а батюшка все еще стоял на паперти.

– У вас какая болезнь, простите? – спросил он Хромова. Вместо ответа Хромов закашлялся.

– И давно это у вас?.

– Полгода.

– Понятно-понятно, – закивал отец Валерий. – А вы где работаете, если не секрет?

Хромов совсем увяз в кашле.

Бабкин стоял рядом с ними, и ему было неудобно за батюшку. Сейчас приставать будет к больному, чтоб машину помог достать. А какой он доставала? В Москве живет, а ходит в старой телогрейке. Хотя машина батюшке, конечно, нужна, без машины ему никак. Сколько раз Бабкин сам видел: батюшка стоял на шоссе, голосовал, руку поднимал, а никто не останавливался. Хотя все вокруг знают, что поп. Все равно не останавливаются.

Отец Валерий приложил ладонь козырьком к глазам.

– Машина вроде?.. Кого это еще на ночь глядя?..

И действительно: приближающиеся фары полоснули по церковному двору, высветили разбредающихся уже за оградой старух, Петрова и уставились в церковные двери.

Из машины выскочил Толян, отворил ворота.

Хромов осек свой кашель, мягко отпрянул от священника и, скрипнув зубами, исчез в темноте, едва зацепленный назойливым светом Бабкин явственно услышал оставшийся от него на паперти свистящий шепот: «С-суки».

Машина въехала в церковный

– Что случилось? – крикнул отец Валерий, спускаясь с паперти.

– «Скорую» пригнал, – сказал Толян. – Хозяйка велела. Асма у ней. – И, обернувшись к Бабкину, потише спросил: – А чего новенький слинял? Прям с паперти?

Бабкин пожал плечами.

– Убежал, значит, – задумчиво пронес Толян. – Это хорошо.

– Чего хорошо? – не понял Бабкин.

– Да так, – махнул рукой Толян, – не бери в голову. – И крикнул женщине в белом халате, направившейся к трапезной: – Не туда! Она в сторожке.

Вера Ивановна сидела на своей продавленной кровати с железными шишечками, опустив ноги в таз с водой и упершись ладонями в колени. От воды шел пар, голову она свесила вн, костлявые плечи задрались. С уроненных вн жиденьких волос в таз падал пот. Она сипела на одной ноте.

– Душится, – стоя в дверях, сказал Толян.

Женщина в халате на свету оказалась акушеркой Кошелева.