Железный волк

Тронули. Зацокали копыта. Князь ехал впереди, а эти четверо за ним. Мимо Софии, мимо Зовуна, мимо конюшен – в Шумные Ворота, в Окольный Град. Там по Гончарной ехали, потом взяли налево, на Босую, и – вверх по ней. Неспешно, шагом. Сбруя бренчит, лаги скрипят. И перестук копыт, и перестук копыт, и перестук копыт…

Тишь! Никого. Как вымерли – за стенами, за тынами. А смотрят ведь! Гадают, шепчутся – неужто он… да как он… что… Князь усмехнулся. Молчишь, посад, вот то-то же! И дальше тоже смолчишь. Да, камень я, да, преткновения. Камень, отринутый строителем, стал во главе угла. И кто взойдет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит. И было так. И будет! Неспешно, шагом, только шагом. Кто скоро едет – не туда приедет, не то узреет и не то обрящет. Да, мне всего семь дней дано, но зато верных семь! А сколько вам, того никто не знает. Кому-то, может, десять лет отпущено, а кому-то прямо в этот миг, когда он к щели припал, глазеет на меня, конец придет! Смейся, Любим, болтай, Ширяй, Ставр, Сухой…

Сухой! Третьяк, выжлятники… Вспомнив о них, князь сердито поморщился. Ложь, думал он, жив я, а Хозяин убит, и это всё Ширяй наплел, а не они, он, только он! Он для того и ездил на ручей, чтобы потом, вдруг если что… А я – живой, и вам меня не взять! И крест на мне, и я еду к владыке, ибо скрывать мне нечего! И он, владыка ваш и пастырь ваш, вам еще скажет все как есть, он не солжет, не должен, не посмеет!

Вот и приехали. Ворота у владыки были нараспашку, а в них стоял чернец. Князь придержал коня, спросил у чернеца:

– Владыка у себя?

– Так, это… он… – растерялся чернец.

– Здесь, нет?!

– Здесь, господарь, вот только…

Но князь не стал дальше слушать, а вздыбил коня! И направил во двор! Чернец метнулся в сторону. А князь – к крыльцу. Служки забегали.

– Взять! – крикнул князь.

И ринулись они к поводьям, впились в стремя. Князь медленно, важно спустился на землю. Глянул на отроков. Те тоже спешились, стояли, оробев. Оно и понятно – ведь как-никак, а боязно: владыка, осерчав, бывает крут! Князь приказал:

– Митяй, будешь за старшего. Ждать здесь, не отходить.

Митяй кивнул. Князь, осенив себя крестом, стал подниматься по ступеням.

В сенях было темно, окна еще с зимы закладены. Всеслав с опаской ступил раз, второй – и зацепился за ведро, чуть не свалил его, перекрестился. Дальше прошел – на ощупь, в дверь направо; там, помнится…

Он не ошибся – там была светлица. В светлице келарь Мисаил, ключник Лаврентий, иноки. И свечи, свечи, свечи, образа; дух приторный. Спасаются, гневно подумал Всеслав. А бес, он вездесущ. Вон сколько вас, а я один вошел – и все сразу к стене! Да что я, кто воистину?! Всеслав поднял руку…

И словно чары снял, все сразу же повеселели! Лаврентий, старый лис, вскочил из-за стола, залебезил, расшаркался. Другие подхватили, загундосили. Вишь, подобрели как! И свет в глазах, почтение. В другой бы раз…

В другой! Князь чинно выслушал приветствия, кивнул, строго спросил владыку. Лаврентий взялся провести. Пошли сперва за печь, после по лесенке – вниз, вниз, еще раз вниз, а теснота какая, Господи, думал Всеслав, не лесенка, а тараканий лаз! Он спускался с оглядкой, ссутулившись, чтобы ненароком лоб не расшибить…

И, наконец, они пришли к владыке. Там было сыро и темно, как в склепе. Иона же, прямой как жердь, чинно сидел возле окна, читал Писание. Увидев, кто к нему пришел, он удивленно поднял брови, хотел было что-то сказать… Но тут же передумал, промолчал – и снова повернулся к книге. А князь, грызя губы, подумал: Пресвятый Боже, что есть жизнь? День на дворе, весна, мне уже всего пять дней осталось, а ему, может, даже и этого не будет… А вот сидит, ему здесь хорошо, он не спешит! А я стою перед ним, как холоп. Зачем я здесь?..

И что Лаврентий?! Князь обернулся, глянул на Лаврентия. Тот, словно только этого и ждал, смиренно закивал, перекрестился, отдал земной поклон и вышел. Когда его шаги затихли, князь плотно закрыл за ним дверь, строго откашлялся и подошел к Ионе. Тот продолжал читать. Читал он тихо, едва слышно. А может, он и не читал, а так, на память повторял. Он это мог! Все удивлялись и не верили, и он тогда возьмет, Писание закроет… и дальше – слово в слово! – говорит и говорит и говорит; устанешь, его слушавши, а он всё говорит и говорит. «Как это? – спросят. – Почему?» А он: «Во мне это, мое, и поэтому все помню». Ха, помню! Ну и что? А помнит ли он, пес, кем был, когда сюда пришел?! Чернец бродячий, сажа босоногая! Вот почему…

А, спохватился князь, пустое это всё! И сел на лавку, осмотрелся. Только смотреть там было почти не на что: лампада, крест, божница. И бревна серые. Плесень на стенах. А этот знай себе бубнит. Что, интересно? Князь прислушался…

Однако не понял ни слова – Иона читал для себя. Да он всегда такой – всё для себя. Всеслав еще немного помолчал, чтобы гнев совсем уже унялся, и только потом сказал:

– Владыка! Я к тебе. За утешением!

Иона перестал читать. Губы поджал. Переспросил, не глядя:

– Что?

– За утешением.

– За утешением! – Иона усмехнулся. – А голос княжеский!

– Вот в том-то и беда, – и князь громко вздохнул. – Опять меня гордыня одолела. Устал я от нее. Совсем устал!

Иона понимающе кивнул, закрыл Писание, задумался. Слаб был владыка, немощен. И бороденка редкая, и руки высохли… А брови длинные, седые, глаз из-под них почти не видно! «Все помню, – говорил, – все знаю». А вот молчит… И князь тогда сказал – чуть слышно:

– Я утром ждал тебя, ты не пришел. Меня опять скрутило.

– Вижу. Знак на тебе, – и заморгал владыка.

– Знак? – вздрогнул князь.

– Знак. Примирись, Феодор. Спеши. Дел у тебя – ого!

Советчик, сердито подумал Всеслав, доброхот. И он как все! И… Зверь это, не князь, зверь закричал:

– Иона! – князь вскочил. – Ты это брось! Ты не юродивый, не ворон. Ты пастырь мой. И мною же поставлен! И я тебя…

Иона засмеялся – тихо, звонко. Сказал, смеясь:

– Сядь! Сядь! Охолонись, Феодор!

Князь резко сел, почти упал на лавку. Глаз у него дергался, щеку свело…

Иона же кротко сказал:

– Дай руку, князь.

Дал. И затих. Они сидели и молчали. Всеслав смотрел на стену, думал: слаб, немощен владыка, стар. Чужой он здесь; когда пришел он к нам, никто его не знал, никто не жаловал. Это потом уже, поди, лет только через семь, его приблизили и рукоположили. А потом… Опять еще лет через семь, а то даже и больше, это когда преставился владыка Феофил, стояли вечем у Святой Софии, обедня шла, все ждали жребия. Усопший, отходя, назвал в преемники Иону и еще двоих – своих, исконных, полтесских, – а далее, сказал, как Бог велит, жребий решит, тому из них и быть по мне владыкою над вами. И вот мы ждем…

– Идет! Идет! – вдруг закричали с паперти.

Вышел слепец. И вынес жребий на Иону! Возликовали мы. Хоть знали, что Иону Киев не одобрит, Киев Никифора-менянина желал. Но ведь они об этом напрямую не сказали, а только прислали грамоту, а в ней были слова: это великий грех, когда епископа всем миром выбираете, когда не Провидение, а жребий вам указчик. Но отстояли мы! Вече сказало: «Быть ему владыкою!», а ты сказал: «Быть по сему!» – и с тем отправили в Киев послов, при них были великие дары, потом еще дары, еще… И отступился Киев, приняли Иону, ибо тогда был Полтеск заодин! Когда-то был… И князь, поморщившись, сказал:

– Иона!

– Что? – глухо отозвался тот.

– Так! Пусто на душе. Слыхал ведь, что они болтают?

– Слыхал. Поэтому и не пошел к тебе. На хворь сослался.

Сказал – и опустил глаза Иона. И так всегда, зло подумал Всеслав: чуть что, он сразу в сторону. И тем он и берет. А ведь легко-то как! Ведь ни вериг, ни власяниц тогда не надо, и ни чудес тебе, ни исцелений, а только будь кроток, будь как воск, и все к тебе потянутся, все – даже жребий и митрополит… Нет, зверь, лежи, молчи! Я сам! И князь сглотнул слюну, сказал как мог спокойнее:

– Хворь! Говорили мне. Но хорошо ли это? Ведь бросил ты меня. Любим еще молчал… А эти взлаяли! Мол, я уже не я, а тень; мол, умер я. Слыхал?

– Как не слыхать!

– А скажешь что?