Нефрит

– Теперь вы наши должники. И Колька когда-то обязательно вернется за деньгами. Потому что это деньги семьи. Отдадите с процентами, сколько к тому времени накапает.

Я слушал и не понимал, серьезно брат говорит или нет. А тот продолжал:

– Но чтобы вы не забывали про долг, я оставлю вам метку, да родные и просили меня что-нибудь вам отрезать.

Среагировать я не успел. Валерка схватил Николая за ухо и одним движением отсек его. Нож, похоже, был заточен как бритва, все произошло за одно мгновение. Николай выпучил глаза и задергался всем телом, разбрызгивая кругом капли крови.

Валерка бросил кусок уха на пол и повернулся к смотревшему на него дикими глазами, охраннику. Теперь тот тоже попытался отползти, но только уперся в дергающегося Николая. Брат не стал повторять предыдущую операцию, он просто прижал руку мордоворота к полу и воткнул лезвие в ладонь.

– На память.

Потом вскочил, вытер нож кухонным полотенцем, воткнул в старые ножны и бросил в сумку.

– Пошли!

Я, совершенно ошалевший, как сомнамбула, двинулся за ним.

Последнее приключение ждало нас во дворе. Спустившись, мы несколько минут стояли в подъезде и вышли лишь после очередного звонка на мобильник. На улице, метрах в двадцати от нашего подъезда что-то происходило: через детскую площадку бежал и на всю улицу матерился мужик; перепрыгивая через скамейки и песочницы, от него удирал пацан лет десяти. Я обернулся и понял, в чем дело – знакомый черный «Гелендваген» красовался пробоиной на переднем ветровом стекле. Оно не высыпалось, но трещины от пробоины расползлись по всему стеклу. На тупом капоте лежал булыжник, натворивший все это.

Валерка дернул меня за рукав.

– Не смотри туда. Надо свалить, пока он гоняется за пацаном. Чтобы не заметил, что мы ушли.

Я понял, о чем были звонки перед выходом, значит, все это натворил какой-то Валеркин подельник, чтобы отвлечь внимание шофера-охранника, сидевшего в машине.

Быстрым шагом мы прошли за угол дома, Валерка уверенно направился к машине с надписью «Такси».

– Садись!

Он показал на заднюю дверь, сам же нырнул на переднее сиденье. Таксист, словно только и ждал, когда мы усядемся, рванул с места.

– Не гони. Езжай как положено. – Голос у Валерки был совершенно спокойным, словно это не он несколько минут назад отрезал ухо человеку. – Не хватало нам еще, чтобы менты остановили.

Таксист действительно ждал нас – я, с удивлением узнал в нем того самого парня, что принес рюкзак с «деньгами». Он, как и в прошлый раз, не обратил никакого внимания на меня, Валерке же протянул и пожал руку.

– Перекусим по дороге в мотеле? Или купить чего-нибудь с собой?

Брат на секунду задумался.

– Нет. Уезжаем из Москвы. Пожрем где-нибудь по дороге. До Питера далеко.

Так я понял, что мы поехали в Санкт-Петербург. А еще через день мы спустились по трапу самолета, но уже в Чите. А вечером того же дня мы вышли из Валеркиного «Лендровера» у дома дядьки, в забытом богом таежном поселке. Центре золотоносного, нефритового, пушного и прочая и прочая района. Я понял, что моя жизнь кончилась, еще не успев начаться. Буду, как отец, дядька и прочая родня, горбатиться здесь, пока не загнусь. Прощай, яркая кипящая жизнь столицы, жизнь, полная приключений и возможностей.

Так закончилась одна страница моей жизни, и началась другая. И, как оказалось, приключений здесь на мою долю выпадает столько, что даже московское кипение блекнет перед местными буднями. Обычными буднями обычного добытчика нефрита.

Я перекусил, остаток сала завернул обратно в бумагу и положил в рюкзак. Пора двигать дальше, время идет, а еще никто не знает, что Росомахи больше нет. Я шагал, а мысли о прошлом по-прежнему не оставляли меня. Правда, о дядьке я уже начал думать в прошедшем времени. Эх, дядька, дядька, странный ты был человек – для своих, особенно для родни, ты готов был отдать все, не пожалел бы, наверное, даже жизнь. Семья для тебя была священной коровой. Благополучием семьи ты оправдывал все, даже чужие смерти. Но что хорошо для каждого члена этой семьи, ты понимал по-своему. Ты тянул всю родню в сытое и богатое будущее, не считаясь с желаниями самих родственников. Вся моя жизнь до возвращения в тайгу была определена пожеланиями дядьки, сначала он захотел, чтобы я выучился в столичном престижном вузе и там же поднялся наверх, когда же это, по моей глупости, не получилось, он опять все переиграл.

И я вернулся домой, чтобы стать его ближайшим помощником и учеником. А для того, чтобы теперь отрезать мне путь назад, Валерка и натворил все это – отрезанное ухо, раненный охранник и прочее. Все это было лишним, он явно смог бы меня увезти из Москвы просто так, без всей этой кровавой греческой трагедии. Лишь через годы я понял, что это был концерт для меня, чтобы я никогда уже не пробовал вернуться в столицу. Эти враги были сделаны врагами только из-за меня, и придумал все это наш главный кукловод Афанасий Иванович Гурулев.

Я немного отошел от реки и поднялся на небольшой взлобок. Надо было оглядеться, осторожность никогда не помешает, а в свете последних событий это теперь просто обязательно. Раз уж решились убить Росомаху, то, скорей всего, будут и всю семью давить до конца.

Лагерь отсюда не видно, он спрятан в распадке метрах в ста от реки, выше по течению горного безымянного ручья. Чтобы не могли разглядеть с вертолета. Но отсюда можно было разглядеть отворот к базе от тропы, идущей вдоль Витима. Я застыл, вглядываясь в подлесок, и тут же понял, что и здесь дело плохо. Ветерок, временами начинавший дуть вдоль реки, принес запах беды. На меня пахнуло гарью. Это была именно гарь, вонючий спутник остывающего пожара, а не тот приятный запах дыма, которым наносит от костра. Я невольно присел и тихо сполз с голой вершины. Конечно, запах пожарища ветерок мог принести и не от лагеря, тайга постоянно горит, но я даже не стал пытаться себя обмануть, в душе сразу возникла уверенность, что вместо базы я увижу только угли.

По-хорошему, надо было сразу уходить, ведь на базе могли оставить и засаду. Если все это творят китайцы, то засада даже обязательна, они все делают тщательно, не то что наши бандюки. Но я не мог уйти, не убедившись, что лагерь разгромлен, – сомнения потом просто изгрызли бы меня. Сделав хороший крюк, я обошел распадок и забрался на сопку, выше базы, там, наверху, была лысая проплешина, и оттуда, если знать, куда смотреть, что-то можно было разглядеть.

Все оказалось так, как я и думал, – в оптику прицела «Сайги» сквозь лапник сосен и лиственниц проглядывали почерневшие остовы изб. Я долго – наверное, с полчаса – разглядывал лагерь и окрестности, но ни разу не заметил ничего живого. Чуть шевелились только ветки, движимые ветерком, курился редкий дымок над прогоревшим жильем, да играл на перекате ручей, из которого мы брали воду. Больше тянуть нельзя, надо идти туда, может, найду какой-нибудь след, указывающий на виновников всего случившегося. Время неумолимо поджимало – уже прошло почти полдня со времени смерти дядьки, я еще не связался ни с кем из родни, они не знают, что произошло здесь, а я не знаю, что творится там, в жилухе.

Все еще настороже, я спустился с сопки и остановился за кустом, на границе между лесом и нашей базой. Здесь запах горелого остывающего дерева был очень сильным, но пахло не только углями. Паленый запах горевших шкур и продуктов вызывал тошноту. Я еще раз оглянулся, отодвинул ветку и решительно шагнул вперед – хватит уже осматриваться, никого здесь нет.

Но это оказалось не так, совсем недалеко от того места, где я стоял, лежал человек. А подойдя ближе, я разглядел, что он не один. Оба трупа лежали за обгоревшим остовом бани, поэтому я и не разглядел их сверху. Лучше бы я не спускался сюда, подумал я, отворачиваясь от ужасной картины. Обоих мужиков перед смертью пытали, лица были распухшими так, что глаз не видно. У обоих разорваны рты и выбиты зубы. На обнаженных по пояс телах следы порезов и огромные ожоги, похоже, жгли факелом. Людей не добивали, нет следов ни от пули, ни от ножа, похоже, после того, как они потеряли сознание, их просто бросили умирать.

С большим трудом – слишком обезображено было лицо – я узнал одного из мертвых. Это был наш рабочий, из местных, но не из родни. Для всяких грязных работ, не связанных с добычей и перевозкой нефрита, дядька специально нанимал таких – опустившихся алкашей, не имевших ни родни, ни знакомых. Этого все звали Аркашкой. Не фамилии, ни отчества. Не знаю даже, настоящее ли это имя или просто кличка. Возраста он тоже был неопределенного, может, тридцать, а может, пятьдесят – водка давно состарила его. Бедный Аркашка, подумал я, от него-то что хотели узнать? Он, кроме бани и кухни, не знал не о чем.

Я присел и вгляделся во второго мертвеца. Этот явно был не наш. Хотя лицо превратилось в сплошной распухший синяк, можно было разобрать, что у него монголоидные черты лица. Бурят или орочон? С нами работали несколько человек из бурят и из эвенков. Этих дядька брал только по расчету: бурятов – потому, что в районе главная крыша была ментовская, а вся милиция была насквозь бурятской – что поделаешь, национальная республика; эвенков же, по-местному, по-простому – орочонов, брал потому, что эти знали тайгу как свою ладонь и могли провести караван с грузом через любой перевал.

Черные жесткие волосы тоже ни о чем не говорили, что у бурят, что у эвенков были такие же. Я перевернул труп – на спине тоже следы пыток, но здесь я увидел кое-что, что давало хоть какую-то зацепку: во всю спину – его не смогли скрыть даже ожоги – был вытатуирован разноцветный дракон. Блин! Неужели китаеза?! Даже если так – я ведь ставил китайцев на первое место в списке подозреваемых, – то кто и за что пытал его? Свои, что ли? Все совсем запуталось. Если же напали не хунхузы, то тогда откуда взялся этот китаец? На нашей базе? Блин! Был бы жив дядька, тот бы явно разобрался, он обо всех местных заморочках был в курсе.

Я встал, похоже, больше здесь мне ничего не узнать. Надо проверить схрон с товаром и уходить. После увиденного на базе я стал всерьез беспокоиться об остальной родне, ведь большинство из них работало на Росомаху. Тут в тайге, конечно, еще не дошло до нравов девяностых, когда убивали всю семью вместе с детьми, но кто знает. В деле крутились такие бабки, что можно было ожидать всякое, тем более если появились какие-то новенькие бандиты. И конечно, я переживал за Сашку. Хотя и в совсем другом ключе, чем о родне.

Сашка – Александра Владимировна Филипова – это было то, что примирило меня и с потерей Москвы, и с жизнью в тайге. Как попала такая красавица в наше забытое богом захолустье, об этом ведал только сам тот, кто забыл наш край сразу после того, как его создал, ну и еще министерство здравоохранения нашей республики. Саша была медсестрой, присланной вышеупомянутым министерством в нашу районную больницу. Не знаю, что такое они пообещали ей, чтобы она сразу после медучилища отправилась к нам в тайгу. У нее не было тут ни родных, ни знакомых, так что появление ее здесь нельзя объяснить даже этим. Да и деньги тут платили ненамного большие, чем в любом другом районе ближе к цивилизации. Сама же она говорила, что просто хотела посмотреть тайгу, поскольку родилась и выросла в одном из степных районов Забайкальского края. Мне, конечно, в такое не верилось – на что тут смотреть? Тайга она и есть тайга: лесной океан и горы, целая страна гор. Это если летишь к нам на самолете – летишь, летишь часами, а леса и горы внизу все не кончаются. Ну и еще реки, это да – таких прозрачных, таких красивых рек я не видел нигде. Чуть выезжаешь за Байкал, все – прозрачная вода исчезает, в реках дальше на запад, уже никогда не разглядеть дна.

Это красиво, но не настолько же, чтобы поменять город с его удобствами и развлечениями на деревенскую жизнь. Поскольку райцентр хоть и тщился показать себя чуть ли не городом – как же, все районное начальство собрано здесь, вся районная власть, – на самом деле недалеко ушел от обычной деревни.

Познакомились мы совершенно случайно. И его величество случай здорово помог мне, так считал я, а остальные, в том числе даже дядька, считали, что я чудом ушел от смерти. И выговаривали мне за тот раз столько, что чуть плешь не проели.

В нашем краю, краю потомственных старателей, ссыльнопоселенцев, каторжан, от которых произошла местная гопота, и современных приезжих, прибывших в надежде оторвать длинный рубль, очень легко получить звездюлей прямо на улице. И при этом за так, просто не понравилось лицо. За бо?льшую провинность, как, например, не отданный вовремя карточный долг, легко можно было получить нож в живот. Нравы у населения были простые, и разборки никогда не переносились на законную основу. Даже за украденный мотоцикл или корову приходили разбираться к подозреваемому сами, никогда не привязывая к этому делу слуг порядка.

Эта вот простота нравов и позволила мне произвести самое выгодное впечатление на Сашку. Она и в самом деле была очень красивой девушкой, сразу выделявшейся из любой толпы. Мне до сих пор непонятно, как ее пропустили рекруты модельных агентств. Понятно, что до столичных городов далеко, но в республиканской столице тоже есть подобные заведения. В нашем поселке, когда она шла по улице, все мужики, любого возраста, невольно поворачивали за ней голову.

Местные переростки, закончившие школу, но нигде не работавшие великовозрастные лоботрясы собирались почему-то возле центрального универмага. Там была небольшая заасфальтированная площадь и крытая кирпичная остановка автобуса. Там, на остановке и вокруг нее, и терлась эта полукриминальная тусовка, то редея, когда тюрьма или армия выдергивали из постоянного состава свой контингент, то снова пополняясь очередными бездельниками. Водочный дух и сладковатый запах анаши не выветривались из-под крыши остановки. Иногда, после очередного заезда городского дилера, на асфальте валялись шприцы с остатками крови. Полиция, словно по графику, раза два в месяц делала налет на это осиное гнездо, выхватывала пару-тройку особо пьяных или обкуренных и отправляла на сутки в обезьянник, однако это никак не меняло дела. Гопота неистребима.

Вечером даже здоровые мужики, если они в здравом уме, старались не проходить мимо этого злачного места. Перепившаяся молодь легко могла пустить в ход нож или новомодное для деревни оружие – бейсбольную биту.

Прошлой весной, в начале мая, все и произошло. Саша, как она потом рассказала, ничего не знала об опасном пятачке и вечером, обнаружив, что в холодильнике совсем пусто, побежала в магазин, надо было что-нибудь купить на ужин. К ее несчастью и к моему счастью, прямой путь от медицинского общежития до универмага лежал именно через эту злополучную остановку.

Понятно, что такую красивую девушку местные отморозки не оставили без внимания.

Тем вечером меня вызвал дядька, надо было срочно решать какие-то дела. Ехать мне надо было как раз через площадь с отморозками. Я проезжал мимо и не видел, что там происходило сначала, уловил только, что двое парней тащат девушку на остановку. Я знал это место, знал местный контингент и не остановился бы, если бы увидел, что все происходит по взаимному согласию – девушки в этой отмороженной тусовке тоже были. Но в этот раз я сразу понял, что девчонку волокут силой, она отбивалась и кричала.

Я тормознул, распахнул дверцу и заорал, чтобы остановить молодых балбесов. Наверное, если бы эти идиоты были трезвыми, мой крик подействовал бы. Большинство из них знало, что я племянник Росомахи и нахожусь почти наверху в нашей иерархии родни. Если что, мстить за меня приедут десятки серьезных людей. Но алкоголь напрочь лишил их чувства самосохранения, тем более что стая таких же отморозков, выглянувших из остановки на мой крик, тоже оказалась пьяной, и все просто посылали меня подальше. В этот момент я почувствовал, что лезу в опасное дело, но остановиться я уже не мог. Тогда я еще не разглядел, какую девушку тащат парни, и личных мотивов у меня не было, но злость от наглых выпадов пацанья и азарт от предстоящей драки опьянили и меня. Я выдернул из бардачка бронзовый кастет – братец Валерка приучил меня пользоваться этой штукой, он и подарил мне его – и выскочил из машины.

Один из парней, в джинсовой куртке с обрезанными рукавами и почему-то бритый наголо, отпустил девушку и шагнул ко мне. Свет вечерней зари блеснул на лезвии выкидного ножа, «выкидухи», любимого ножа подобных особей. Наверное, в другое время вид ножа и толпы, угрожающе ощерившейся за спиной бритоголового, остановил бы меня, но в это время я уже разглядел жертву. И как у Гоголя – пропал козак. Теперь ничто не смогло бы меня остановить.

С первым противником, как мне сначала показалось, самым опасным – из-за ножа, – я справился на удивление быстро. Пока он матерился и крутил в воздухе своим «пером», я, не раздумывая, с ходу приложил его кастетом в лоб. Парень рухнул, словно дерево, с шумом и грохотом. Второй сначала оторопел, он, как и я, никак не ожидал, что я так быстро разберусь с бритоголовым. Но через несколько секунд он очнулся и, подзуживаемый пьяными криками зрителей, оттолкнул девушку, ее схватили и поволокли в темноту остановки. Кто-то из толпы быстро передал освободившемуся недорослю биту – вот теперь я понял, что влип: противник был недосягаем для моего кастета, а сам же он мог лупить меня в свое удовольствие; его дружки, почувствовав, что перевес теперь на их стороне, заулюлюкали и стали обступать меня со всех сторон. В машине у меня лежал травматический пистолет – легальный, законно купленный в магазине, но теперь я уже не смог бы до него добраться.

Драться я любил с детства – была такая черта во всех Гурулевых, – конечно, не так, как мои двоюродные братья, те просто нюхом чуяли, где сегодня можно будет помахать кулаками, и никогда не упускали случая наставить кому-то синяков и самим получить. Общей для всех поселковых ребят школой драк были битвы района на район. «Больничные» дрались с «Парковыми», потом объединялись и дрались с «Центровскими» или с ребятами из дальних Тальцов. Как в настоящей политике, союзы возникали и распадались.

В драке я чувствовал себя как рыба в воде – казалось, тело само знало что делать. Была у всех нас и еще одна очень нужная в этом деле черта – мы не теряли головы в пылу битвы. Но у меня это было до определенного предела, до хорошего болевого шока или когда я сильно разозлюсь. Тогда все – я полностью терял контроль над собой. Брат Валерка, который как-то раз довел меня до такого состояния, после драки задумчиво сказал: