Дороги хаджа

– Хочу, но мне надо переодеться. Я дождусь твоего раба. Кто-то стучит, это, наверное, он.

– С чего бы ему стучать, – удивился Али.

За дверью стоял курьер, который вручил хозяину повестку и удалился. Прочитав ее, Али сказал:

– Раис Байлакана приглашает меня к себе, что бы это значило?

Лада пожала плечами.

– Это называется, не было ни гроша, и вдруг алтын.

Насави

Правитель Майафарикина Малик Музаффар был человеком непоследовательным и к тому же вспыльчивым. Эти качества его характера в течение короткого времени привели к тому, что Насави впал в немилость и оказался в зиндане. Благодаря своему положению, он содержался во внутреннем узилище дворца, где сидели придворные и другие люди знатного положения. Камера была сухой, и благодаря маленькому окошку, в котором были видны минарет и верхушки деревьев, хорошо проветривалась. Настолько хорошо, что Насави от постоянного сквозняка простыл. Здесь на вынужденном досуге он имел возможность размышлять о своей участи и ее предпосылках. Насави не сетовал на судьбу, напротив, был ей благодарен за то, что еще жив и здоров, в то время, как султан Джалал ад-Дин покинул этот мир. Однако он не терял надежд на освобождение и время от времени писал прошения на имя вазира и самого правителя, с просьбой о милости.

Всему виной была оплошность вазира, ответственность за которую он переложил на плечи Насави. Разбирая письма и прошения, поступающие на имя правителя, Насави наткнулся на письмо, на котором стояла печать и подпись последней сельджукской принцессы Малики-Хатун. Насави, в обязанности которого теперь входило просматривать всю почту и регистрировать в специальном журнале: дата, адресат, отправитель и краткое содержание, с любопытством вскрыл печать и ознакомился с содержанием. Жена султана Джалал ад-Дина сетовала на неподобающие условия, в которых она вынуждена жить и просила увеличить свой пенсион. «Я писала Малику Ашрафу, – говорилось в письме, – он ответил, что сам очень занят войной с крестоносцами, поэтому поручает меня заботам своего брата. Все мои деньги и крепости, и города я поручила заботам вашего хаджиба Али. Вам было угодно лишить его жизни, но что стало с моими деньгами и прочим достоянием, я не знаю, потому что уехала к вам, не дожидаясь его».

«Значит она здесь», – с грустью подумал Насави. Ему не довелось встретиться с ней лично, но он испытывал к ней странную симпатию. Было жаль ее, эту своенравную гордую женщину. Любовь к Джалал ад-Дину, возникшая после одного взгляда, брошенного с крепостной стены, фиктивный развод. Вряд ли кто-то в это поверил, кроме самого султана. Мотивы ее поступка были очевидны. Но это был поступок, вызывающий, как ни странно, уважение, хотя и противоречил мусульманской морали.

Прежде чем доложить о нем правителю, Насави показал письмо вазиру. Ознакомившись с его содержанием, тот спросил:

– Отчего ты решил сначала показать его мне?

– В этом письме есть некоторые дерзость и неуважение. Это сквозит между слов, несмотря на то, что по форме оно – просьба.

– Пожалуй, – задумавшись на мгновение, согласился вазир, – но что с того?

– Правитель может разгневаться, – продолжал Насави, – и отказать ей. А сельджукская принцесса не заслуживает того, чтобы ей отказывали в такой малости, которую она просит. Она в самом деле достойна лучшей участи. Но дело даже не в этом, то есть не это главное. А главное то, что к ней благоволит Малик Ашраф. Принцесса может стать причиной недовольства и разлада между братьями.

– Теперь я понимаю, почему тебя приблизил хорезмшах, – сказал вазир, – но что же делать. Мы не можем утаить письмо от правителя.

– Вы можете сами увеличить пенсион, своей властью, сумма, о которой идет речь, невелика.

– Но там не указана сумма.

– Я просмотрел реестр пенсий, достаточно увеличить ее содержание на треть.

– Хорошо, – согласился вазир.

Через некоторое время об этом стало известно правителю. Он пришел в ярость. Вазир отказался от своих слов, и Насави угодил в зиндан из-за своей доброты. Но он не жалел о своем поступке. Ему казалось, что он отдает долги своего погибшего господина. Ибо, по его мнению, Джалал ад-Дин был несправедлив к ней. Вазир, видимо, чувствуя угрызения совести, постарался облегчить пребывание Насави в неволе, обещал при первой же возможности похлопотать перед правителем о нем.

– Ты пойми, – сказал он, навестив его в тюрьме, – если бы я взял на себя ответственность за это ошибочное решение, сели бы оба. И нам бы никто не помог. Я же тебя вытащу рано или поздно.

Но освобождение затягивалось, и Насави, изнывая от тоски и безделья, попросился на общественные работы.

– Но человеку вашего звания негоже убирать улицы, как простолюдину – сказал вазир.

– Если человеку моего звания подобает сидеть безвинно в зиндане, почему же мне не подобает убирать улицы, – резонно ответил Насави.

Выполнить эту просьбу вазир сумел без труда, и Насави стал под охраной убирать городские улицы.

У раиса Байлакана

Градоначальник жил в большом двухэтажном доме. Как это водится, половину дома занимали его домочадцы, а в другой половине он отправлял служебные обязанности. Али провели в большую комнату, где находились несколько человек. Судя по комплекциям и напыщенным выражениям лиц, это были важные персоны. Они вели беседу, которую не перервали даже при его появлении. Это было лишним подтверждением того, что они очень важные персоны. Прислушавшись к разговору, Али по некоторым словам и косвенным признакам догадался, что он присутствует на совещании людей, которых принято называть отцами города. Но он никого из них не знал в лицо. Кто их них был главным, определить было не трудно, поскольку всех присутствующих отчитывал один человек, с обритой наголо головой, невысокий, но мощного телосложения

Говорилось о взятии татарами Нахичевана. И это было плохой новостью. Али сразу подумал о Ладе.

– Это он? – спросил, наконец, градоначальник, обратившись к хаджибу и показывая на Али.

Хаджиб подтвердил.

– Как тебя зовут? – спросил градоначальник.

– То есть как, – сказал Али, – вы приглашаете к себе человека, даже не зная его имени.

Удивленный градоначальник взглянул на хаджиба, и тот протянул ему листок бумаги. Изучив его градоначальник, тем не менее, повторил свой вопрос, как человека, не привыкший к тому, чтобы его вопрос оставался без ответа.

Али не стал упорствовать в отличие от градоначальника.

– Кто ты такой? – спросил градоначальник. – Откуда ты взялся в нашем городе?

– Я здесь родился, – ответил Али.

– Почему же о тебе никто не знает?

– Потому что, я родился в другом городе.

– Ты сказал, что здесь родился, – раздраженно заметил градоначальник.

– Я родился в Байлакане. Но того города уже нет, он уничтожен монголами, все жители погибли, поэтому меня никто не знает.

– Как же ты уцелел?

– Меня не было в городе, я учился в Табризе.

Градоначальник кивнул, удовлетворившись объяснением. Показывая пальцем на присутствующих, он назвал их должности. Здесь были начальник мауны [2 - Мауна – городская полиция.] сахиб-барид [3 - Сахиб-барид. – Почмейстер.], кади [4 - Кади – судья.] и другие должностные лица.

– Как ты думаешь, – спросил градоначальник, – для чего мы тебя позвали?

– Понятия не имею.

– Мне доложили, что сегодня на городской улице некий провокатор смущал людей пораженческими разговорами, советовал сдаться монголам без боя, оставить город, дома. Так ли это?

По мере того, как градоначальник произносил эти слова, его голос усиливался и он закончил криком. По-видимому, он принадлежал к тому типу людей, которые способны распалить себя без особой на то причины.

– Отвечай раису, – грозно произнес начальник полиции, – ты произносил эти слова?

Али не стал отпираться.