Спасти Москву

– А ты пялься меньше! – гневно одернула его Белка, засветив звонкую оплеуху. Ей следом загудела и вся женская половина, недовольная тем, что мужики уж слишком сладострастно принялись рассматривать девушку с фотки.

– Вон, кожа да кости одни!

– Что соломинка!

– Это же родить хоть первенца-то, тужиться как придется.

– Срам один! Ты, чужеродец, в грех не вгоняй!

– Да все так ходят! Чего срамного-то? – попытался вступиться Булыцкий. – Оно странно будет, если кто в вашей одежде появится на улице.

– Да как в таком на свет божий появиться? Где же видано, чтобы у баб такое допустили?

– Да и баба не человек, что ли? – изумился в ответ Николай Сергеевич. – Ну жарко если? Удобно так. Мода?

– Ты, пришелец, напраслину не городи! – раздосадованно отвечал Милован. – Законы есть Божьи, так и не пристало срам разводить!

Промолчал Булыцкий да молча перелистнул карточку. А про себя задумался лишь крепко, что за мир странный, в который занесла его судьба, раз уж женщин самих возмутила карточка такая. Мужики-то, понятно, больше для галочки поорали, а сами-то аж застонали томно, как фотка сменилась. Интересно, кому еще ее показать, как поведут себя? Или не надо лучше?

На следующей фотке – Булыцкий с двумя сыновьями, как охранники, стоящие по обе стороны от отца и через плечи глядящие на маленький, завернутый в розовое куль, из которого торчала мордашка внучки. Фотка тоже бурное обсуждение вызвала.

– Богатыри! – восхищенно ахнули местные. И правда: если даже Булыцкий был заметно крупнее любого из обитателей землянки, то сыновья его реально выглядели этакими громилами.

– Отроков трое всего? – поразился Калина. – А чего так мало? А как беда какая случись? А хворь? Оно ладные, конечно, мужи, да вдруг брань какая?

– Да померли остальные, – снова взяла слово Белка. – Вон, видишь, двое – мужи, а одна – кроха мелкая. Где видано, чтобы мужику-то столько утерпеть возможно было?

Апофеозом же того дня была демонстрация работы простецкого МП-3-проигрывателя. Когда по лачуге разлились переливы произведений Иоганна Себастьяна Баха: мессы да хоровые произведения, жители, перепугавшись непривычных звуков, разом рассыпались по углам слабо освещенной лачуги. Лишь только Милован, посерев лицом, словно каменное изваяние, остался сидеть на месте.

– Эй, вы чего? – окликнул он хозяев. – Вы что, музыки никогда не слышали?

– Чего? – отозвался из полумрака Калина.

– Музыки, – раздраженно отвечал тот. – Музыки обычной!!! На инструментах люди играют, и музыка получается.

– На чем?

– На инструментах! Гармошка, баян!

– Чего?!

– Ну, эти гусли, рожки, чего еще, – всплыли вдруг в памяти названия инструментов древнерусских.

– Брешешь! – зачарованно слушая натужное пение органа, отвечал Милован. – Где видано, чтобы на гуслях такое?! – блаженная улыбка растеклась по лицу бородача. – Да и что я, гуслей не видывал? Как в коробочку твою запихнуть? Сюда даже рожку уместиться куда там, а ты про гусли мне!

– Ишь ты, – осмелев, протянул Калина. – Прямо как в царствии Божьем оказались разом!

– Репей тебе в рот, – проворчал в ответ Третьяк. – И на земле еще дел хватает.

Булыцкий промолчал в ответ. Уж слишком многое указывало на самый невероятный вариант из всех в принципе возможных. Ну ладно, допустить он мог, что в глубинках не знакомы с творчеством Иоганна Себастьяна Баха. Ладно, про проигрыватели, даже китайские, заполонившие рынок, знать не знают, ведать не ведают. Но про радио слышать должны же были!!! Или хоть про патефоны эти или что там до этого было-то? Так что же он, как в каком-то фантастическом фильме, угодил прямиком в прошлое? Нет, только не такая чушь! Николай Сергеевич упорно гнал эту мысль как можно от себя дальше. Во что угодно, да хоть в самих пришельцев готов поверить был, но не в это! А раз так, то решил он пока больше наблюдать за происходящим, чтобы наконец окончательно понять, куда все-таки забросила его судьба.

Окончательно восстанавливался он медленно. Теперь уже отвары вперемешку с вызвавшими живой интерес у всех обитателей лачуги лекарствами принимал Николай Сергеевич. Оно как-то привычнее, хоть и настои здешние тоже здорово помогали. А вот местным дать не дал. Ну, во-первых, именно от простуды и гриппа не так много в аптечке средств оказалось; все больше раны обрабатывать да средства от сердца. А вот пузырек «Синекода» пригодился бы Миловану, вечно в кашле заходящемуся, да тот наотрез отказался даже попробовать. Ну и ладно. Преподаватель настаивать особенно не стал.

Чем ближе к выздоровлению, тем медленнее тянулось время. Тем чаще и на дольше выходил он из землянки, чтобы, оглядываясь по сторонам, найти хоть какую-то подсказку, помогшую бы ему найти ответ на вопрос: где он?! Вот только не получалось из этого ничего. Леса стена вокруг да три ветхие землянки. И тишина какая-то невероятная. Такая, что у привыкшего к вечному шуму городского жителя начинала кружиться голова! А еще – девственно-чистое небо, без намека даже на блестящую черточку самолета! Может, и правда глубинка? Да где вот только найти такую в Подмосковье? Нереально! Разве что действительно где-нибудь в Удмуртии ли Чувашии. Но добраться-то туда как?! На ковре-самолете, что ли? В очередной раз вынужден был констатировать пожилой человек, что эта версия при всей своей привлекательности никуда не годилась.

И версию с бомжами, покрутив и так и сяк, отбросил окончательно. Она, конечно, многое бы объяснила: и быт примитивный, и одежки простецкие, даже по меркам пожилого человека худые, и пища однообразная – каши на злаках с золой вместо соли да репа. Да вот только неурядица с вещами получалась: до сих пор даже пуговицы не пропало с одежек Булыцкого, не говоря уже о таких ценностях, как айфон, цепочка серебряная с крестом нательным или электрошокер! Калина, вон, хоть и плут, да и тот не тронул ничего. Да и почему бомжи соль так ценят? Купить ведь – дело плевое! Цена – три копейки! На самый крайний случай можно бутылок или банок там жестяных насобирать да сдать их за деньги!

С ролевиками проще было: могли они, по разумению Булыцкого, увлечься играми своими до такого, что разум потеряли. Могли. Но тогда откуда восторг такой от вещей простецких. Топорище вон пластиковое достопримечательностью землянки стало. Такой, что Николай Сергеевич в конце концов подарил его ошалевшему от радости Калине. Все равно таскать его с собой тяжело было; проще, домой вернувшись, новый купить. Да и актерами должны были быть все поголовно. Такими, что в самом Голливуде с руками и ногами! Иначе как объяснить такие потрясающе правдоподобные эмоции радости от плевых по меркам пенсионера вещей.

Таким образом, более или менее правдоподобным оставался вариант, что он просто сошел с ума… Ну не считая последнего, самого фантастического, предполагающего перемещение во времени. Ну или на крайний случай – что шутка это, как в фильме каком-то, недавно им смотренном, где мужика по-жесткому разыграли, создав в отдельно взятом городе инсценировку не очень далекого прошлого. Все, все ведь говорило сейчас именно за этот вариант развития событий, и Булыцкий, забыв про все на свете, отчаянно вцепился в эту версию!

Деревня в три двора?! Отлично! Так проще создать видимость отдельно взятого мирка, затерянного во времени. Удивление местных жителей и странный язык общения – так то актеры; зря, что ли, сын в театре каком-то там народ потешает? Дорог худо-бедно значимых нет поблизости никаких? Самолеты не летают? Связь упорно отсутствует? Да мало ли глуши какие тут? Заберись подальше за Переславль-Залесский или вон в Брянские леса, и пожалуйста тебе! Глухоманей непроходимых тебе сколько влезет! Что действительно осталось непонятным, так кому, зачем и, главное, на какие шиши устраивать этот карнавал?! Но все-таки проще было убедить себя в том, что это скорее действительно чья-то не совсем удачная шутка, чем путешествие во времени. Или хотя бы сумасшествие. Ну или, на самый худой конец, какой-то неведомый эксперимент великих внеземных цивилизаций, неведомо зачем забравших пенсионера на далекую-далекую планету, вроде как Румату.

А раз так и Николаю Сергеевичу досталась главная роль в этом безумном спектакле, то и сыграть ее следовало достойно. Он старательно общался с местными обитателями, рассказывая про свою жизнь, демонстрируя прихваченные с собой причиндалы и искренне удивляясь мастерству актеров. А еще тщетно пытаясь подловить тот момент, когда кто-то из немногочисленных лицедеев допустит ошибку и правда наконец откроется. Впрочем, длилось это недолго.

Местные за заботами каждодневными привыкли к присутствию необычного гостя, и хоть держались с ним как с заведомо более высоким по статусу, но былого интереса уже не было. Разве что со стороны женской половины. Необычный нарядом, диковинами невиданными, статностью буквально манил он к себе девок незамужних. Уже не раз ловил он на себе взгляды страстные, да все как-то не замечать старался. Все ж таки возраст. Да и Милован со своим разговором. Потому и, сделав морду тяпкой, мыкался по осточертевшей землянке.

И хоть иной раз одолевали его сомнения, и нет-нет и начинало казаться ему, что, может, действительно унесло его в прошлое, но все-таки отчаянно цеплялся он до последнего за соломинку спасительную… Бред это все. И ложки деревянные – тоже бред. А то, что на современные ну один в один похожи, а не на привычные расписные, черпаком сделанные[19 - Современная ложка повторяет форму ложек, использовавшихся в быту и в Московской Руси. Привычная нам ложка-черпак лишь современная стилизация.] – бред вдвойне! И лучины – бред! И серпы – бред! И лук Милована – тоже бред!!! И люлька, к потолку прикрепленная, и игрушки грубые деревянные, и молитвы перед едой – бред! И каши эти однообразные злаковые! И Милован, особняком вечно держащийся! Все бред!!! Все!!! Все!!! Все!!! Впрочем, Николай Сергеевич уже и сам начинал искренне верить в то, что он и на самом деле сходит с ума! И не важно, где это происходит: в настоящем или прошлом!

Уже и четыре недели провел в этом странном месте учитель, а ничего не менялось. Ну за исключением настроения: то в депрессию впадал он, то, видя убогость быта, сам хватался за топор и начинал ладить простенькие полочки, еще чего-то там, поражаясь отсутствию элементарных предметов: гвоздей, дрели со сверлами, клея. А как без всего этого хоть что-то сделать?! А длинными зимними вечерами собирались «местные» в землянке Третьяка и подолгу слушали «россказни», как они сами их называли, комментируя и бурно обсуждая услышанное. Один только Милован внимательно внимал всему тому, что говорил Булыцкий, да только прищелкивал языком, выслушав очередную историю. Только с ним у Николая Сергеевича начало складываться нечто вроде дружбы, и пенсионер уже прикидывал, как они вдвоем посидят в баньке после того, как все-таки закончится весь этот цирк. Однако планам этим сбыться было не суждено.

Страшные крики привели в себя сонную деревушку. Крики и рев дикого зверя. Похватав что попадется под руку, мужики высыпали из землянок, очертя головы бросаясь на шум. Напялив куртку и схватив топор с не разрядившимся пока электрошокером, вслед за всеми бросился и пенсионер. Отчаянные вопли раздавались где-то совсем рядом, буквально в полусотне метров от деревушки. К ним уже добавились свисты и крики подоспевших селян. Выскочив на открытую поляну, Булыцкий содрогнулся. Третьяк на шатуна[20 - Шатун – не залегший в спячку медведь.] наткнулся, неизвестно зачем выдравшегося из берлоги. Теперь он, страшно крича, корчился на забрызганном кровью снегу, а зверюга, поднявшись на задние лапы, откатывался в чащу, понукаемый рогатинами да палками растрепанных мужиков. Те разошлись не на шутку, благо было их с дюжину, и уже на шкуре косолапого виднелись свежие кровоточащие раны. Матерясь, мужики наступали. Так что казалось, зверюга вот-вот ретируется, но в этот момент тот вдруг подался всей тушей вперед, бросаясь на одного из атакующих. Раздался вскрик и треск переломленной пополам рогатины. Мужик успел отскочить, но в руках у него теперь осталось лишь два черенка. Остальные, не ожидавшие такого маневра, тоже предпочли отвалить подальше от греха. Все, кроме Милована. Воспользовавшись секундным замешательством, он с протяжным воплем подался вперед, с размаху всаживая острие рогатины в бок мишке. Миг! И Милован буквально повис на своем орудии, наваливаясь на него всем своим весом и буквально продавливая плоть зверя.

– У, шельма! Получи!

Ох и разревелся тот, почувствовал боль! Взмахом лапы буквально стряхнул он повисшего на орудии человека вместе с обломком рогатины. Стряхнул и тут же со страшным рыком бросился прямо на отползающего прочь обидчика.

– А ну, не зевай! – отчаянный вопль вернул к жизни всех остальных, и те, бешено орудуя своими рогатинами, снова ринулись в яростную атаку. Несколько точных ударов, и косолапый, забыв про первоначальную цель, принялся кружить на месте, отчаянно отбиваясь от насевших охотников. Они же, оттопыривши на вытянутых руках заостренные жерди, медленно наседали, беря того в кольцо, однако же и вперед бросаться не торопились. То ли сноровки не хватало, то ли бить уже наверняка решили.

– Заходи, Хлын, сзади!

– Ерема, гляди в оба!

– Да не суйся ты под руку!

– Млад, поди прочь!

– Бей его!

Напряженно переругиваясь, мужики окружали зверя, который, истекая кровью, бросался то сюда, то туда, однако же, напоровшись на выставленные острия, отворачивал и снова начинал метаться в сужающемся кольце. А те перешли в наступление, и мишка, вяло отмахиваясь передними лапами, лишь жалобно выл, то пытаясь вырвать из кровоточащей раны обломок деревяшки, то поднимая морду и скаля зубы на окруживших его охотников. По всему было видно, что удар Милована оказался роковым для животного и тот стремительно теряет силы. Поняв это, бородач бросился на помощь раненому. Впрочем, тот уже притих, и теперь лишь конвульсии проходили по окровавленному телу.

Пришел в себя и Булыцкий, до этого наблюдавший за разворачивавшимся действом, словно во сне. Бросившись к пострадавшему, замер, едва лишь увидев рану: медведь вспорол мужчине живот и успел разворошить внутренности, прежде чем подоспела подмога. Бедняга умирал. Было видно, то его уже не спасти, даже будь сию минуту рядом аптечка Булыцкого. Шанс один из ста, да и то если подмога подоспеет в ближайшие же секунды.

– Телефон у кого?! – все еще уверенный в версии розыгрыша, проорал он на скорбно стягивавших головные уборы мужиков. – Быстрее, ну! Быстрее же! – сев рядом с умирающим и стараясь не глядеть на разбросанные по снегу внутренности, тот приподнял голову Третьяка. – Да что вы стоите столбами?!! – стянув куртку и свернув ее наподобие подушки, он подложил ее под косматую голову и поднялся на ноги, ожидая, что хотя бы один человек, но судорожно набирает номер телефона спасения.

– Не шуми, чужеродец. Бога не гневи; дай душе уйти.

– Чего? Сто двенадцать – экстренный вызов!