Рок умер – а мы живем (сборник)

– Погоди. Я пожелать хочу… Пожелать вам хочу, чтоб не забывали, что вы – мужики. Сейчас всячески мужиков изводят. Превращают… даже не знаю в кого. Во что. И пресса эта, и телевизор. Вон – сплошь в бабских нарядах, в колготках. Тьфу! А книги… Я у внука беру книги, которые модные, смотрю – и что ни мужик там, то обязательно слизь какая-то, эти, как там их… метросексуалы сплошные. И везде это, это… Согласны, нет?

– Ну, не всегда, – мягко возразил Игорь. – Бывают нормальные. «Бойцовский клуб» я тут читал.

– И чего? Я тоже читал. Взбесившиеся педики там, а не мужики. Да и исключения, как говорят, только правило подтверждают. А правило: мужик – это мутант какой-то безвольный со слабыми признаками самца. Вот такого мужика нам суют.

«Чего он с цепи сорвался?» – подумал Чащин и сам же подлил масла в огонь:

– Но что делать – искусство, как говорится, жизнь отображает.

– А, перестань, Дениска! Это пускай фотографии жизнь отображают, а задача искусства – людей воспитывать. Делать их.

Чащин хмыкнул.

– Что такое?! – возмутился бывший военный лётчик. – Не так, что ли? М?.. А иначе, понимаешь, нельзя. Они-то, которые эталоны лепят, они знают, что делают. Вот они – воспитывают… меньшинства все эти, трансвиков.

– Ладно, – перебил Игорь, – это проблема сложная, голову можно сломать. Мы, по крайней мере, в своём журнале стараемся…

– Мало! Хорошо, что стараетесь, но мало этого.

– Да… Ну, давайте, коньяк выдыхается.

Чащин снова посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Нужно вскочить, сделать вид, что торопится. И уйти. Но – что делать дальше? Что делать дома в таком состоянии – слегка, но уже ощутимо, выпившим? Догоняться? В телевизор уставиться?.. Зря начал.

– Нет, всерьё-оз мужиков изводят, обабливают, – завёл по новой Дегтярёв. – А всё это, я считаю, с шестидесятых началось. И в кино появились додики, нытики всякие, и в литературе стали мудаков прославлять. Как им, бедным, трудно живётся, как они себе места не могут найти. Нянькались и донянькались. Теперь по телевизору мужика в юбке чаще увидишь, чем бабу. И всё притирки для них рекламируют, кремы до бритья, после. Гели, муссы. Тьфу, твою мать!

– Да вы уже перебарщиваете, Геннадий Борисыч, – улыбнулся Игорь. – Что плохого в креме?

– А с малого всё, с малого начинается. Сначала попрыскался, потом помазался, а потом – колготки. Я вот тут про Север статью писал, и Казакова решил полистать, чтобы, эт самое… Ну, подзарядиться маленько. В молодости, конечно, читал, очень нравилось. Из-за него, в принципе, и стал путешествовать. Из-за рассказов его… И тут, – Дегтярёв покряхтел, – тут наугад открываю «Осень в дубовых лесах»… Читали?

Чащин с Игорем покивали не очень уверенно… Когда-то, по совету отца, Чащин пытался читать Юрия Казакова, но показалось скучно. Лишь рассказ «Некрасивая» запомнился и увиденное где-то в дневниках слово «башли». Чащин долго удивлялся, что оно, оказывается, такое давнее…

– Да ведь это же жуть настоящая, если вдуматься! Рассказ этот… Шестьдесят первый год, кстати, – показательно. Вот он, первый, считай, представитель современного мудака. Слизняк с мошонкой.

– Геннадий Борисыч, не ругайтесь, – поморщился Игорь, как-то спешно разливая остатки коньяка.

– Да как не ругаться?! Тут взвыть хочется. Не ругайтесь… Я вот, конечно, против цензуры, но подлецов обаятельных запрещать надо без всякого. Вот этого казаковского…

– Почему он подлец-то? Нормальный лирический рассказ. Грустный.

– А ты вспомни, вспомни, Игорёк, в чем там суть. Приезжает к нему женщина с Севера, хорошая женщина, чистая, серьёзная. А он где-то тут на Оке домик снял, к роднику за водой ходит… лебёдушка. И вспоминает, как они в прошлый раз время проводили, когда она приезжала в Москву к нему. Женщина эта, поморка, она считала, что уже жена ему, а он её по холодным улицам таскал, чтоб место найти, где вдуть. К знакомым затащить не получается, с лавочки на Тверском гонят, в лесу за городом тоже не получается. Она в конце концов спрашивает: «А почему нельзя у тебя дома?» А этот герой, так сказать: «Там мама, папа. Нельзя». Хе-хе! Мальчик двенадцатилетний.

– Ну, наверное, действительно нельзя, – сказал Игорь. – В этом и смысл.

– Да брось! Смысл в том, что он мудак. Мудак и подлец. Ему с этой женщиной на Белом море хорошо было, удобно, он её из вежливости в Москву пригласил, а она взяла и приехала. С чемоданом. И вот он вертится… Понятно, почему к себе не ведёт: мама с папой в обморок свалятся – она же не пара ему, столичному… В итоге сажает в поезд и вздыхает – слава богу, отделался. Не подлец, скажи? А, Дениска, как?

– Не знаю. – Чащин пожал плечами; он в самом деле не знал, что ответить. Как следует не мог представить такую ситуацию.

Бывший лётчик горько передразнил:

– Не знаю. Это-то вас всех и губит – не знаю… Знать надо, твёрдым быть. А такие вот рассказики и размягчают: вроде так, а вроде и этак… И вот она снова приехала, он её поматросит, а потом опять отправит. Зачем ему? Поживёт в избушке, а на зиму – домой, в Москву, к батарее. А её – обратно. А она-то – настоящая. И она унижается так, потому что любит, верить хочет, что он хороший. Что и он настоящий. Мужик… Эх-х. – И, не чокаясь, Дегтярёв выпил. – А теперь такие – главные герои у нас. Герои жизни! И дальше стремятся, к полному… Вон сколько их уже ходит…

– В Москве вообще трудно быть настоящим мужчиной, – заметил Игорь. – Мужиком, как вы говорите.

– Мужиком везде трудно быть! За это бороться нужно, как за всё в природе. А если ещё и педиков каждый день рекламировать, то – невозможно. Где, скажите, новый Урбанский, Рыбников, Жжёнов, Ульянов? Нету! Одни слащавые… А ещё удивляемся, почему это столько лесбиянок развелось. Да женщина на одного, другого слащавого напорется, а потом думает: да я лучше с себе подобной, она хоть не предаст и поймёт. И вы, ребята, – Дегтярёв пристукнул кулаком по краю стола, – прошу – требую! – осторожнее будьте. Засосёт эта зараза, и – конец. И не заметите сами, как колготки потянет примерить, глаза подкрасить.

Чащин поёжился. Вспомнилось, как лет в пятнадцать подводил глаза – тогда у неформалов это модно было. Глухонемые продавали на вокзале фотографии группы «Кисс», Элиса Купера, а в «Студенческом меридиане» появились изображения Кинчева, Цоя, Гребенщикова. И у всех – у одних густой, у других осторожный – был на лице грим. А Виктор Цой вообще походил на девушку – длинные волосы, бусы на шее…

– Ну что, Геннадий Борисович, – словно бы с сожалением произнёс Игорь. – Пора выходить. Правильно вы, конечно, всё говорите, но жизнь сложная штука.

– Кто ж спорит… – Дегтярёв взял пустую стопку, покрутил, посжимал в огромном кулаке и поставил обратно. – А слушайте, может, ещё по одной? У меня есть. – Потянулся к сумке. – И шоколад тоже… «Таблерон» настоящий…

– Не стоит, наверно, – для виду стал сопротивляться Игорь, глянул на Чащина. – Ты останешься, Дэн?

Поняв, что если не уйдёт прямо сейчас, то окажется дома поздно вечером, завтра будет болеть, и суббота пойдёт насмарку – стоны, головная боль, литры выпиваемой воды, тупое глядение в телик, Чащин вскочил.

– Нет, пора.

Быстро надел в своём кабинете пальто, выключил компьютер, выдернул из розеток все вилки. Двое суток он здесь не появится.

Пятницкая, как каждый вечер, была празднично оживлена. По тротуарам не быстро, а как-то с ленцой, прогулочно, двигались люди; по проезжей части тоже спокойно катили машины, приятно, аппетитно шурша снежной кашей. Кафешки попроще были забиты, а перед входом в престижные стояли небольшие очереди. Странные очереди из желающих провести пару-тройку часов в переполненном зале, съесть жареное мясо или паровой шашлык, выпить чего-нибудь и отдать за это несколько тысяч рублей. Правда, и Чащин несколько раз бывал составляющей частью этих очередей – торчал у дверей вместе с Игорем или с девушкой, которой было необходимо посетить «Последние деньги» или «Апшу» перед тем, как ехать к нему домой…

Чащин шагал к «Новокузнецкой». Он был приятно взбудоражен выпитым коньяком, предвкушением просмотра лучших боёв Майка Тайсона. Посмотреть и медленно, плавно уснуть… Но праздничное состояние окружающих быстро передалось и ему, и он вспомнил, что позади очередная рабочая неделя, а через два дня выходных снова нужно будет засесть в кабинете. И тоже захотелось как-нибудь отметить этот вечер – вечер пятницы, сделать что-то, чтобы остался в памяти… Позвонить кому-нибудь, встретиться, посидеть?

Отошёл на край тротуара, к кирпичной стене. Раскрыл мобильный, дисплей приветливо осветился… Глянул вверх и отшагнул, опасаясь сосулек. Завернул в ближайшую арку. Стал щёлкать кнопкой на телефоне, листая адресную книгу.

Номеров было множество, правда, почти все не для отдыха – автомойка, автосервис, рекламные агентства, продюсерские центры, телефон хозяйки квартиры, справочная «Альфа-Банка», справочная «Центела»… И в этом ненужном сейчас наборе мелькнула надпись «Виктория». Чащин рефлекторно щёлкнул дальше, появился новый номер очередной фирмы, но он тут же вернул прежнее. Да, Виктория… И, не давая себе времени засомневаться, нажал «ОК».

Слушая длинные гудки, смотрел на идущих мимо. Парни, девушки, женщины, мужчины, редкие дети и старики… Среди всех этих миллионов, двигающихся сейчас по сотням московских улиц, сидящих в сотнях кафе, в тысячах квартир, едущих в тысячах машин, Чащин был более-менее знаком с сотней. Даже девушки, которых время от времени приводил на ночь к себе, как-то быстро терялись в этих миллионах чужих, забывались. А с Викторией он поддерживал отношения не первый год. Специфические, конечно, отношения – примерно два раза в месяц по часу, по два, – зато стабильные.

– Аллё-о? – её тонкий, подчёркнуто-нежный голосок.

– Привет, Виктория. Как дела?

– Хорошо. А кто это?

– Это Денис. Помнишь?

– А-а! Привет-привет!

– С Новым годом прошедшим.

– Ой, спасибо! И тебя.

– Слушай… – Чащин почувствовал знакомое сладковатое волнение, которое появлялось всегда, когда готовился спросить о главном. – Слушай, можно приехать?

– Когда?

– Ну, сейчас. Я на «Новокузнецкой». Через полчаса буду. – Виктория жила у метро «Сокол»: шесть станций по прямой.