Эпоха стального креста

«Кому вы подчиняетесь сейчас? Кто правит вами? Погрязшие в разврате стяжатели-чревоугодники! Я знаю это доподлинно, ибо пытаясь отыскать для вас правду на земле, неосмотрительно забрел в их чертоги! И ужаснулся тому, что увидел там! Отвечаю совершенно открыто – Господь намерен покарать их, и поскольку он отныне всецело доверяет нам с вами, то и судить сих богоненавистников доверено тоже нам! Мой приговор – виновны! И от лица Всевышнего приказываю вам, жителям Великой Цитадели и Центра Мира, привести приговор в исполнение! Только смертью эти нелюди способны искупить свою вину!»

Витторио очень рисковал, призывая народ к бунту, – подручные дона Джакомо были повсюду, – но сработал фактор внезапности: глава правящего клана ни сном ни духом не подозревал о том, что так любезно опекаемый им выходец из народа совершит подобный поступок, а посему оказался не готов к стихийному взрыву массового неповиновения.

Надо заметить, что недовольство своим правлением дон Джакомо вызывал уже давно. Пользуясь неограниченными правами нахождения у горнила власти, он, что называется, зарвался: повышал, когда вздумается, налоги, творил бесчинства в деле судопроизводства и открыто преследовал неугодных. Ему, бесспорно, следовало бы быть очень осмотрительным при подобной политике, однако он уповал на страх и неорганизованность своих подданных вкупе с их нежеланием массового кровопролития. И как выяснилось, ошибался...

Теперь народ шел за другим лидером, помеченным знаком не кого-нибудь, а самого Господа Бога, а пламенный призыв его и послужил тем последним брошенным кирпичом, оборвавшим стропы поддона и заставившим лебедочные тросы хлестнуть по тащившему этот груз крановщику.

Расправа над членами правящего клана была скорой и лютой – их всех, зашитых в дерюжные мешки, поглотили равнодушные к проявлениям человеческих страстей глубокие воды Тибра. Крики утопающих еще не смолкли, а Пророк с Апостолами уже въезжал в принадлежащие дону Джакомо просторные апартаменты, вся роскошная обстановка которых, правда, была благоразумно роздана малоимущим, что все же не помешало ей вновь возродиться в этих стенах через непродолжительное время.

Видя, на что способна разбушевавшаяся толпа, и понимая, насколько короток шаг от ее безграничной любви до такой же безграничной ненависти, Витторио счел разумным не слишком доверять своим добровольным телохранителям из народа и на всякий случай подстраховался.

Маркус Крюгер – это имя в те годы было известно в раздробленной Европе так же, как имена вождей наиболее влиятельных кланов, вот только сам он не принадлежал ни к одному из них. Главарь крупнейшего на юго-западе бандитского формирования, Крюгер за три-четыре года успел покрыть себя неувядаемой славой разорителя малых и средних городов. Однако на момент прихода Пророка Витторио к власти, звезда Маркуса почти закатилась – хоть оружия у него и было предостаточно, грабеж перестал приносить стабильный доход.

Тут-то и прибыл к нему эмиссар с Апеннинского полуострова...

Переговоры прошли успешно. Крюгер на следующий же день повел своих людей к стенам Божественной Цитадели. Эмиссар, являвшийся одним из бывших ватиканских монахов, а ныне входивший в круг Апостолов, следовал вместе с ним, ведя с главарем банды в дороге длинные душеспасительные беседы.

Через три дня по большей части конное воинство Крюгера достигло Ватикана. Жители города впали в панику и на скорую руку попытались собрать ополчение. Но каково же было их изумление, когда бандиты не только никого не убили, а оставили в полной неприкосновенности запасы продовольствия пригородных поселений, не разорив ни одного, самого захудалого курятника.

Дальнейшие события выгнали на городские стены всех ватиканцев вплоть до немощных калек, потому что история знавала лишь единичные случаи подобного. Распахнулись городские ворота, и к стоявшим при полном вооружении головорезам вышел окруженный Апостолами Пророк, причем вышли они с таким видом, будто пришельцы являлись не губителями городов, а обычной мирной делегацией. И вновь свершилось чудо: люди Крюгера вместе с самим Маркусом, подобно жителям бывшего Рима на ярмарочной площади, рухнули на колени, прося у Пророка прощения и впредь обязуясь ничем непотребным не заниматься. Некоторые историки упоминают о странных листках бумаги, зажатых у Крюгера в руке, утверждая, что это были страницы Святого Писания, хотя самые недоверчивые из скептиков предполагают, что Маркус во избежание непредвиденных накладок просто сверялся с текстом покаяния, написанного ему монахом-посланником. Я склонен верить последним, так как доводом в пользу их точки зрения может служить то, что ни до, ни после сей великолепной церемонии чего-либо более грамотного и лингвистически безупречного Маркус Крюгер не произнес.

Возложив длань поверх не очень широкого лба кающегося, Витторио милостиво отпустил ему за раз все прегрешения, изрекая при этом древнюю истину о том, что раскаявшийся грешник для Господа ценнее нескольких праведников. А потом прямо там же принял шайку в полном составе на службу по охране себя и своих соратников, дав им гордое и звучное имя – Защитники Веры. Таким образом силовая поддержка пророческого правления была обеспечена.

Еще через некоторое время на площади св. Петра был воздвигнут гигантский крест из остатков стальных конструкций прошлого, призванный символизировать великое значение произошедших событий для последующих поколений. При возведении этого символа Единственно Правильной Веры погибло тридцать пять монтажников, когда ни с того ни с сего левая поперечная перекладина отвалилась от вертикальной стойки и рухнула вниз с чудовищной высоты. Так что на современном подобии древнего оригинала кровь оказалась тоже что ни на есть самая настоящая, причем и количество ее было строго выдержано в пропорциях к размеру ватиканского колосса.

С годами Стальной Крест менялся лишь в сторону увеличения, постепенно достигнув высоты в двести, а размаха в добрых сотню метров. Ясная погода позволяла наблюдать его даже из самой дальней точки пригородной провинции, а отбрасываемая им тень закрывала собой весь центр святого города...

Таким было начало существования нашего государства, положенное всеобщей любовью и безграничным доверием народа к Пророку Витторио, его речам и яркому каноническому образу. Подлинная сущность пророка подтверждалась носителями фундаментальных традиций Веры – монахами ватиканской обители, – а власть, обретенная им по праву более расчетливого и уважаемого, подкреплялась штыками прощенного грешника Маркуса Крюгера, теперь главнокомандующего формируемых повсеместно в округе отборных отрядов Защитников Веры.

Век Хаоса – век тотального безвластия и кровавых междоусобиц – сменяла новая эпоха, в которой вечные надежды человечества на божественную справедливость и долгожданный порядок наконец должны были исполниться.

Так зарождался современный мир.

Так наступала Эпоха Стального Креста...

3

«– Добрый вечер, Данс, – сказал доктор и кивнул головой. – Добрый вечер, друг Джим. Какой попутный ветер занес вас сюда?»

    Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»

Анже встретил нас на рассвете закрытыми городскими воротами. Оглушительная сирена головного «самсона» привела в чувство спящего привратника, и он, минуту поразглядывав через смотровое окошко нашу кавалькаду мутными с похмелья глазами, наконец просек, кто предстал перед ним в столь ранний час. Извиняясь и кланяясь, страж поспешно распахнул деревянные створки.

И без того редкие в это время суток горожане старались побыстрее убраться с улицы, лишь завидя черную автоколонну Корпуса.

Я и брат Михаил следовали сразу за первой машиной – монстромобилем-внедорожником «самсон» с чудовищными, в рост человека, колесами – на моем командирском «хантере», массивном и приземистом. Следом за нами двигалась пара седельных тягачей, ведомых уже упоминавшимися братьями не только по службе, но и по крови, Ярво и Самми. Трейлер одного из них раскачивал сейчас в гамаке спящего без задних ног магистра Виссариона. Хитрая старая бестия предпочитал гамак нарам, умудряясь высыпаться даже при движении. Джером наверняка бодрствовал – для таких крупных представителей дьяконовского сословия гамаки еще не изобрели. Во втором трейлере тряслись невыспавшиеся и угрюмые бойцы моего Одиннадцатого отряда. Тыловое охранение велось на другом «самсоне».

Команды этих джипов-мутантов состояли из трех человек: двое в кабине и один за турелью автоматической двадцатимиллиметровой пушки, с вращающимся блоком из шести стволов, полностью занимавшей кузов автомобиля. Именовалось орудие соответственно своей скорострельности – «вулкан», – но охотничий народ окрестил смертоносный агрегат довольно-таки поэтично: Шестистволый Свинцоплюй. Пушки обладали большой плотностью огня и бесспорно являлись самыми вескими аргументами в защиту Одиннадцатого во всех критических боевых ситуациях. Кто знает, будь нечто подобное у миссионера брата Александра, униженного русскими под Воронежем, чем бы тогда обернулось дело с той стальной птицей...

Дорога от Анже до Нанта оказалась не в лучшем состоянии. Михаил поминутно перебрасывал ногу с газа на тормоз и упрекал то Бога, то Дьявола в некачественном ведении ремонтно-восстановительных работ:

– Как над Иовом изгаляться, так махом спелись, а как что путное совершить...

Я, управлявший машиной всю ночь от Орлеана – города, породившего много веков назад одну из величайших жертв Инквизиции, – через Тур до Анже, теперь пытался задремать. Но каждая новая выбоина сводила на нет мою очередную попытку, в конце концов вынудив оставить эту затею.

– Скажи мне, швед, – Михаил, увидев, что я открыл глаза, завел свою обычную дорожную песню, – зачем твои предки-викинги обклеивали боевые шлемы рогами? Или, может быть, они просверливали шлемы и надевали на свои собственные рога? Сам понимаешь – люди войны, как лето, так прыг на драккар и в поход, а бабы-то ваши уж больно раскрепощенные, молодые, горячие, эх... Знавал я, кстати, одну твоей, нордической породы...

Воспоминания о прошлых, настоящих и вероятных будущих своих знакомых сестрах ордена Услады Духа была любимейшей из тем дорожного трепа брата Михаила. Когда-то давным-давно Пророку Вениамину, четвертому по счету, попалась на глаза книга о существовавшем до Каменного Дождя островном государстве Япония. Прочтя ее из чистого интереса, он выделил главу об имевшемся в той стране особом женском сословии, именуемом «гейши». Гейши эти занимались обслуживанием досуга тамошних сёгунов и самураев. Кто такие были непонятные сёгуны и самураи, Пророк уточнять не стал, а вот весьма специфическое и в некотором роде даже почетное ремесло гейш побудило его на создание ордена Услады Духа. С тех пор хорошенькие и крепкотелые крестьянские девушки имели высокие шансы прорваться во влиятельные круги общества, в прямом смысле грудью проложив себе туда дорогу.

Сестры занимали просторное здание на окраине Ватикана, где им преподавали грамоту, культуру речи, музыку, хорошие манеры и как основной предмет – некие узкоспециализированные трактаты полумифической страны Индия, через века сохраненные кем-то в качестве не иначе как фамильных реликвий. К сестрам можно было приезжать самому (главное, чтобы в кармане имелись средства для щедрого пожертвования ордену), могли приехать по приглашению и они – орден содержал парк автомобилей почти такой же, как у почтовой службы. Само собой, хорошая идея получила развитие – филиалы ордена Сестер Услады Духа появились во всех крупных городах Святой Европы.

Братство Охотников владело особой привилегией – наш страждущий после длительных рейдов дух услаждался бесплатно. То есть не совсем, конечно, бесплатно – за все платил Главный магистрат. Оценив высочайший профессионализм сестер, я, однако, был поражен незнанием многими из них даже азов Святого Писания, что при нахождении на государственной службе являлось, скажем так, дикостью. А впрочем, для практикования индийских истин горизонтально-подвижного поведения оно требовалось лишь постольку-поскольку...

Михаил продолжал говорить. Я слушал его вполуха, обозревая сонными глазами пробегающие по левую руку от нас низкие лесистые берега реки Луары.

– ...Ты его должен помнить: из Девятого отряда болгарин Григорий Цончев? Так вот, снюхался он с одной сестричкой, Аманда звать. Специалистка хоть куда, высший класс! Уж не знаю, за что ее поперли, но работала она раньше в апостольской группе услаждения. И если, говорит, их завести, Апостолов-то наших, такие болтливые становятся, просто жуть! Вот один из них ей и проболтался, как там на самом-то деле все было...

– Где было? – Мой невыспавшийся мозг соображал туго и со скрипом.

– Ты чем слушал вообще? – обиделся Михаил. – Я имею в виду Проклятого Иуду и тот Совет, когда он сбрендил!

– Ну, об этом все знают, – я помассировал кулаками закрытые глаза после очередного приступа зевоты. – Он хулил Господа, Пророка, дебоширил... Говорят, в него тогда Дьявол вселился...

– Не все так, товарищ Хенриксон, элементарно. Аманда утверждает, что нисколько Иуда не рехнулся. Возвратился он из инспекционной поездки мрачнее тучи, ходит сам не свой, все думает о чем-то, ни с кем не общается. А тут как раз бац – очередной Совет! Вызывает его Пророк с докладом, а Иуда вместо того, чтобы как обычно зад ему лизать – дескать, как у нас все хорошо, как люди довольны и счастливы и спасибо вам за ваше мудрое руководство, – говорит: «Устал я, братцы. Не могу больше терпеть это ваше грехопадение и прочее безобразие. Отпустите меня в мою родную епархию, хочу жить там со своей семьей, учить крестьян в воскресной школе...» И тому подобное...

Именем «Проклятый Иуда» одарил его Пророк. У всех святоевропейцев еще на слуху брызжущая слюной и проклятиями обвинительная речь Гласа Господнего у подножия Креста: «Братия, сыновья и дщери мои! Прогневали мы Господа своего, прогневали жестоко, ибо в наказание взрастил он в наших рядах траву сорную – изменника подлого, богохульника и еретика! Проклинаю! Именем Господа проклинаю этого иуду, предавшего нашу Веру за тридцать сребреников самому Сатане! Покаемся! Покаемся все как один, ибо противление покаянию бедами великими грозит!..»

Апостол Жан-Пьер де Люка, он же Проклятый Иуда, в бытность свою на государственной службе отвечал за начальное образование и духовное просвещение крестьян, ремесленников и искателей. Курируя воскресные школы, где наименее выдающиеся выпускники Академий обучали детей, а также желающих научиться читать и писать взрослых, он исколесил всю Святую Европу вдоль и поперек. Но что-то надломилось в этом человеке, заставив его пойти на разрыв со своими коллегами-Апостолами и с самим Пророком.

– ...Вот, говорит, все мои бумаги, я привел их в порядок, кинул на стол перед Пророком папку и вышел вон. Эти ребята настолько опешили, что так и просидели с открытыми ртами черт знает сколько, даже охрану не вызвали. Зато Пророка потом как заколошматит! Орал, ногами топал, вазу хрустальную о лысину Апостола Защитников Веры расколотил!.. Или ты, Эрик, всерьез поверил, что это Иуда ему череп пробил? Да Проклятый такой хлипкий парень, что и вазу бы ту от пола не оторвал!

Я пожал плечами: дескать, кто его знает. Собака лает – ветер носит... .

– А когда через час послали-таки к нему на дом наряд Защитников, – продолжал Михаил, – его уже и след простыл. Сбежал с женой, детьми и несколькими верными слугами. Говорят, потом в тех местах, где он притормаживал, вокруг него стали сподвижники всякие кучковаться, сочувствующие... Да, сглупил дядя. Небось и сам уже пожалел, но... петелька затянута. Так что хрен теперь ему дадут спокойно умереть в родной епархии...

– Не понимаю таких людей. – Я, конечно, пытался разложить по полочкам экстраординарное поведение Жан-Пьера, но мне это плохо удавалось. – Сидишь на вершине жизни, все имеешь... Подумаешь, что-то не так, как ты себе представляешь, ну и что с того? Всегда такое было и будет – хочешь одного, а получаешь совсем другое. Пророка взбесил, а тот естественно сразу: изменник, предатель, еретик!.. Шестерни Магистрата завращались – назад дороги нет, хоть кайся, хоть не кайся. О детях бы подумал...

– Просто все в жизни когда-либо становятся перед выбором, викинг. – Михаил вдруг стал серьезным. – Он, к примеру, выбрал эту судьбу. Возможно, ошибся, но выбрал... А вот ты выбирал когда-нибудь?

– Всю жизнь только и делаю, что выбираю, – нехотя ответил я – философствование спросонок обычно мне претило.

– Я не про то, – Михаил покачал головой. – Я имею в виду самый главный выбор, от которого зависело бы твое будущее: или все или ничего?

– Наверное, нет...

– И я тоже нет. А знаешь, чего я больше всего боюсь? Ошибиться. Ладно бы я, но, если кто-то невиновный пострадает от моей ошибки, тогда совсем плохо... Клянусь моими обожженными усами, Эрик, знай я сразу о том, как в жизни иногда бывает сложно, матушка задолбалась бы упрашивать меня вылезти из утробы!..

Ни я, ни Михаил тогда и не подозревали, насколько близок от нас момент выбора...