Лед и алмаз

Сразу несколько прожекторов сошлись на мне, как на выступающем с театральных подмостков артисте. А затем две ударивших сверху пулеметных очереди перерезали мне все пути для маневров. Не ожидая такой подлости, я едва успел остановиться и не попасть под пули. После чего, решив, что это какое-то недоразумение (хотел бы Хряков меня убить – просто убил бы и дело с концом), возобновил бегство. Но повторная очередь опять придержала меня на месте. И только после этого мое терпение лопнуло, и я разразился потоками сквернословия, взявшись костерить «толстолобиков» на чем свет стоит.

А что еще оставалось делать? Бежать назад нельзя. Вот-вот из-за ближайшей преграды нарисуется наступающий мне на пятки Ас. Тогда что? Перемахнуть через эту преграду и удрать в соседний коридор?

Легко предугадав мои намерения, авиаботы дали еще две очереди, обкромсавшие стены лабиринта справа и слева от меня. Да, красноречивый намек – как можно такой не понять? Что ж это получается: Грободел предлагает мне стать для Аса неподвижной мишенью? Ничего себе поддавки! Только что был князем, а теперь – обратно в грязь… точнее, в слякоть? Причем уже не живым человеком, а хорошо прожаренным трупом. И спасти меня сейчас, по мнению хозяев, может только мой симбионт, обязанный взять на себя управление телом носителя.

Фомы неверующие! Я десятки раз твердил им, что подобными методами им от меня ничего не добиться. Не понимают. Думают, я боюсь смерти и потому упрямлюсь! Нарочно якобы отказываюсь продемонстрировать им предел физических возможностей, оттягивая тем самым момент своего вероятного препарирования!

Ну и хрен с ними!.. В одном они правы: подыхать насильственной смертью я действительно не хочу. А особенно смертью зажаренного заживо мученика, какую «толстолобики» мне уготовили.

Обстрелянный из пулемета, ледяной гребень справа от меня стал заметно ниже. Теперь его верхушка не скрывает находящийся за ней арочный свод и часть проема под ним. В проеме – темно. Следовательно, под аркой – вход в один из уцелевших фрагментов катакомб. Лед, будто щит, перегораживает тоннель, и исчезни вдруг эта заслонка, я получил бы возможность прорвать блокаду, в которую меня загнали.

И прорву! Не своими, так вражескими силами. Лишь бы только на том конце тоннеля был не тупик, а дальше я уж как-нибудь сориентируюсь…

Идущий по моим следам камикадзе не выстрелил сразу, как только меня увидел – видимо, как-то узнал, что я блокирован, и решил подойти поближе, чтобы не промахнуться. Но я опять повел себя вопреки ожиданиям Аса. Я не метался из стороны в сторону, а замер в напряженной позе, словно нарочно провоцировал противника на выстрел.

Хотя почему «словно»? Это и была самая настоящая провокация. Но, стоя на месте как вкопанный, мою задумку не осуществить. Поэтому, как только Ас навел на меня плазмогенератор, я метнулся к ледяному гребню, словно желая с наскока перемахнуть через него…

Вот теперь «словно» – уместное определение, поскольку в действительности я не собирался перепрыгивать этот барьер. Все, что я сделал – это оттолкнулся от него и отскочил обратно. Туда, где только что стоял. Но, прежде чем авиаботы и смертник раскусили мой финт, на ледяной щит обрушились новые очереди и сгустки плазмы.

Перед такой массированной атакой преграда уже не устояла. Полопавшись от пуль и приняв на себя термический удар, она с треском и шипением разлетелась горячими брызгами и клубами пара. Весь гребень не разбился, но у входа в тоннель лед испарился почти до земли. Сознавая, что сейчас мне будет больно, я тем не менее вновь метнулся к стене и, зажмурив глаза, сиганул сквозь брызги и пар в образовавшуюся пробоину.

Сколько ожогов я получил, считать было некогда, но ошпарило меня крепко. Не в состоянии сдержать крик, я заорал во всю глотку. Но не пошел на попятную и, не сбавляя скорости, припустил в глубь тоннеля. Мое алмазное око видело в темноте, так что споткнуться и упасть я не мог. Да и не было здесь кромешного мрака, поскольку длина этого прямого коридора составляла от силы сотню шагов. Фигня, а не подземелье, короче говоря. Войти и тут же выйти. Тем более что сегодня я пробегал стометровки значительно резвее, нежели раньше, в бытность свою обыкновенным человеком.

Акустика здесь была хорошая, и звуки выпущенных Асом огненных снарядов я расслышал сразу. До выхода из тоннеля оставалось всего ничего. Гладиатор неотступно следовал за мной, так и не придумав иной, более хитроумной тактики. Хотя и нынешняя еще вполне могла обернуться для него победой. Пять или шесть сгустков плазмы летели мне вдогонку, и игнорировать их было никак нельзя.

Я резко принял влево и последнюю четверть пути промчался, практически обтирая плечом стену. Плазменная очередь пронеслась в метре от меня и ревущим пламенем разбилась о скалу, что возвышалась аккурат напротив выхода. Выскочив наружу, я понадеялся, что вспышка на миг ослепит противника, и он не заметит, куда меня затем понесло. А понесло меня не прямо, не направо и не налево, а вверх. На верхушку сводчатого края тоннельного коридора.

Только бы треклятые авиаботы не сорвали мой замысел и не согнали меня с этой позиции! Я бросил мимолетный взгляд в небо: гнусные летающие предатели все еще метались над противоположным концом тоннеля, будто потерявшие след гончие. Очевидно, облако пара ослепило их инфракрасные сенсоры и помешало определить, в каком направлении я двинулся. Крайне удачное обстоятельство. Пускай немного поломают свои электронные мозги над этой загадкой, а я тем временем познакомлюсь с Асом поближе.

Этот ублюдок воевал со мной не разумом, а фактически одними инстинктами, но работали они у него – дай Бог каждому. Я намеревался сигануть противнику на голову, но он вырвался из тоннеля, будто угорелый, явно учуяв, что его ожидает на выходе. Если бы не его усиленный эхом, приближающийся топот, мне точно не удалось бы вовремя среагировать на появление врага. Но сколь бы резво он ни бежал, мой камень оказался быстрее и настиг цель, едва она очутилась снаружи.

Выскочив, гладиатор сразу же обернулся и в следующий миг получил булыжником по забралу шлема. А вслед за камнем на ошарашенного Аса обрушился я. Ударив его пятками в грудь, я уронил противника навзничь, после чего сам плюхнулся в слякоть рядом с ним. Ни оглушить, ни тем более убить его с наскока не удалось, но я на такое везение и не рассчитывал. И когда он, перевернувшись на живот, попытался встать, я – более легкий и проворный – уже навис над ним, замахиваясь тем же камнем. По счастью, тот не укатился далеко и был подобран мной, стоило лишь дотянуться до него рукой.

Повторно бить камикадзе по голове я не стал. Даже оглушенный, он мог вскинуть руку и пальнуть по мне в упор из плазмогенератора. Противника следовало прежде всего обезоружить, и лишь потом покушаться на его жизнь.

Выбить оружие, которое являло собой пальцевые импланты, было нереально. Я поступил менее гуманно – сломал врагу конечность, пока она не нацелилась в меня. Сталкер как раз уперся ладонями в землю, собираясь вскочить, и я шарахнул ему булыжником точно по оттопыренному локтю. Тот хрустнул, покалеченная рука Аса вывернулась неестественным образом, а сам он издал гортанный хрип. И, вместо того, чтобы встать, снова завалился ниц.

Второй попытки подняться я ему, разумеется, не дал. Пнув врага по сломанной кости, я усилил ему болевой шок, после чего вскочил Асу на спину, обхватил его обеими руками за шею и, стиснув объятия, оттянул вражескую голову назад до упора. Выгнувшись дугой, гладиатор взялся было здоровой рукой изо всех сил бить мне по предплечью, пытаясь ослабить мою хватку. Но я быстро пресек это, повалив противника набок так, чтобы он не мог пошевелить боеспособной конечностью. Придавленная к земле, она утратила подвижность, а Ас – последнюю возможность оказать мне сопротивление.

Прозревшие авиаботы обнаружили меня, когда я все еще сжимал горло смертника, ожидая, когда у него утихнут конвульсии. Похоже, Грободел проморгал последнюю стычку и вновь подключился к трансляции после того, как все интересное закончилось. Тело гладиатора закрывало меня, словно щит, но против импульсных пулеметов этот щит был бесполезен. Однако пускать в расход строптивого подопытного «Светоч» явно не торопился. Я не пал от руки Аса, коему «толстолобики» внаглую подыграли, и потому, видимо, их планы опять переменились.

А может быть, мое умерщвление было отсрочено до прибытия на базу? И правда, зачем Хрякову лишняя возня, если будущий труп может дойти до разделочного стола на собственных ногах?

Впрочем, между мной и теплой камерой (либо все-таки моргом, жаловаться на температуру в котором я уже вряд ли буду) лежало одно незаконченное дело. Или, вернее, недобитое тело. И возобновившийся буран, что вдруг сменил мимолетную оттепель, недвусмысленно намекал мне: медлить с расправой над Непоседой не в моих интересах. Об этом также напоминали насквозь промокшие трусы и кеды, которые грозили вот-вот задубеть на морозе и добавить мне лишних мучений.

Собачья жизнь, говорите? Какое там – хуже! Подопытные дворняги академика Павлова хотя бы памятника от благодарных ученых удостоились. А мне даже о нормальной могилке мечтать заказано. Но чего не сделаешь во благо науки и шанса дожить до завтрашнего дня. Пускай даже он будет ничуть не лучше, а то и гораздо отвратительней, чем день сегодняшний…

Глава 2

Пути ученых, как и пути Господа Бога, чье существование «толстолобики» официально опровергают, так же неисповедимы. По крайней мере, для подопытных кроликов вроде меня. Предоставив фору Асу, Грободел тем не менее не стал помогать Непоседе. Даже несмотря на то, что он, в отличие от более матерого соратника, действительно нуждался в поблажке наших арбитров.

Авиаботы безучастно взирали с небес, как я подбираю очередной камень – на сей раз увесистее и убойнее прежних, – и направляюсь с ним к недобитому камикадзе. Он очнулся, но еще толком не оклемался и стоял на четвереньках, собираясь с силами и явно планируя возобновить бой. Задержись я на минуту-другую, и Непоседа, глядишь, поднялся бы с четверенек на ноги. Однако что толку? Встать бы он встал, но достойный отпор уже вряд ли бы мне дал. И в итоге снова плюхнулся бы ничком на обледенелые камни, чтобы уже никогда с них не подняться.

– Ничего личного, приятель, – произнес я, приближаясь к жертве с пудовым булыжником на плече. – Ни я, ни ты не виноваты в том, что здесь очутились. Просто сегодня одному из нас повезло больше, а другому – меньше. Поэтому не обессудь. Поверь: на твоем месте я бы тоже на тебя не обиделся…

Что вы сказали, прошу прощения? «Какой кровожадный цинизм!», «А как же милосердие и человеколюбие?» «Где мой гуманизм, который отличает высшее существо – человека, – от животных?»

Все понятно. Дайте-ка угадаю: с вами, в отличие от большинства здесь присутствующих, мы встречаемся впервые, верно?

Как я это узнал? Нет, не потому что у меня хорошая память на лица. Дело в другом: бескомпромиссные сторонники гуманистических взглядов до конца моих историй попросту не досиживают. И тем более не приходят слушать их впоследствии. Уж больно коробят хронического человеколюбца те принципы, которых я придерживаюсь с тех пор, как поклялся не дать себя прикончить ни в Пятизонье, ни за его пределами. Ведь там, за Барьером, у меня остались жена и дочь, которые вот уже пять лет вынуждены скрываться от охотников за моими алмазами. И к которым я поклялся однажды вернуться. Сразу, как только избавлюсь от своего проклятия и вновь стану полноценным человеком, способным жить вдали от питающих моего паразита энергией гиперпространственных аномалий.

Но вы задали вопрос, и мне придется на него ответить. Где, черт побери, мой гуманизм? Так вот же он, прямо перед вами. Весь, как на ладони. Чистейший, неразбавленный гуманизм высшей пробы. Без примесей каких-либо предательских сомнений и двусмысленности…

В упор не видите? Тогда следите за мыслью.

Из двух выживших на этот час противников на базу возвратится только один. Или, в худшем случае, никто. Иных вариантов нет. В «Светоче» всем заправляют военные, а порядки у них железные и оспариванию не подлежат. Согласно подлинно гуманистическим убеждениям, жизни всех людей на планете имеют равнозначную ценность, и потому нет принципиальной разницы, кто сегодня выживет: я или мой противник. Но человеколюбие-то – штука субъективная. Оно не существует в отрыве от человека и не может быть направлено ни на кого другого, кроме человека. И опять-таки без разницы, на какого, ведь все мы равны, помните? Вот почему сейчас, при изначально одинаковых условиях моего выбора, для меня будет гуманнее спасти того из нас, к кому лично я испытываю наибольшую симпатию и уважение.

То есть, конечно же, я спасу себя.

Как видите, я вам не соврал: все очень гуманно и справедливо.

«Ага! – потирает руки мой слушатель-гуманист, заметив, как ему мнится, прореху в моей кристально честной логике. – А вот если бы, например, на месте этого несчастного, кому ты собрался размозжить голову, оказался ребенок? Что тогда?»

А ничего. Ваше «если бы» – это лишь никчемные, высосанные из пальца домыслы. За действия Мангуста в ваших фантазиях я – настоящий Мангуст – не несу решительно никакой ответственности. Мы с вами говорим о реальном сегодняшнем положении дел. А оно таково, что никакого ребенка здесь нет и быть не может. При всей жестокости «Светоча» втягивать в свои эксперименты детей ему и в голову не пришло. Равно как и у меня не хватило воображения представить такую немыслимую ситуацию. И заметьте: это не мне, не «толстолобикам», а вам не терпится взглянуть, как повел бы себя Алмазный Мангуст, столкнись он вдруг на этой кровавой арене с ребенком!

Ну и кто из нас – я или вы – может считаться после этого наиболее гуманным человеком?..

Впрочем, за нашими философскими спорами мы здорово отклонились от темы. Виноват. Немедленно исправляюсь и возвращаюсь к нашему повествованию…

Дабы раз и навсегда разрешить печальную участь смертника, я не стал ломать ему руки и ноги, а просто сорвал с него шлем. Все, что мне после этого оставалось, это хорошенько размахнуться и обрушить камень на макушку стоящего на четвереньках врага…

Перехватившись за края продолговатого булыжника, я набрал полную грудь воздуха, занес свое карательное орудие над головой Непоседы и…

Коварство переломных моментов в нашей жизни состоит в том, что порой они происходят столь внезапно, что мало чем отличаются от того же удара камнем по голове. Нечто подобное я сейчас и пережил. И в итоге вышло так, что это я фигурально огрел себя по лбу собственным булыжником. А Непоседа, напротив, сумел его избежать практически за миг до своей смерти.

– …твою мать! – вырвалось у меня в сердцах вместе с резким, сопровождающим мой удар выдохом. Но в этот же миг я поневоле отшагнул назад, и камень упал не на темя жертвы, а прямо перед ней. Смертник поморщился от брызнувшей ему в лицо слякоти и вытаращился на булыжник так, словно я швырнул наземь не его, а бриллиант аналогичной величины.

– У-у-у! – прогудел при этом Непоседа и ткнул в камень указательным пальцем. – У-у-у… блин!

Вообще-то, внешне мой булыжник походил не на блин, а скорее на хлебный батон. Но спорить со смертником по поводу не принципиального для нас обоих разногласия я не стал. Вместо этого с изумлением и нескрываемой радостью воскликнул:

– Жорик! Сукин ты сын! Какого хрена ты здесь делаешь?!

– А? – переспросил… или, вернее, просто акнул мой невесть откуда взявшийся напарник, переведя немигающий взгляд с булыжника на меня. – Кто… Жо… блин?

Никакой ответной радости в голосе Дюймового не слышалось. Да и в глазах не было даже намека на то, что он меня узнал. Черный Джордж смотрел на меня с тупым овечьим безразличием, без присущей камикадзе ярости, и в драку больше не лез. Вот только нужно ли этому радоваться, пока неясно.

Вместилище и без того невеликого ума Жорика, как и головы прочих хряковских смертников, подверглось капитальной промывке. Причем последнее вмешательство извне в скрипучую работу Жорикового мозга было на порядок серьезнее тех, которые этот парень претерпел на службе Ордену Священного Узла. По крайней мере, Командор Хантер и прежний наставник Дюймового, ныне покойный узловик Ипат лишь дурили этого простака, превратив его в свою марионетку, но отнюдь не в олигофрена. «Светоч» шагнул в этом плане гораздо дальше. Чем он воздействовал на сознание Жорика – гипнозом, психотропными препаратами или еще какой зомбирующей дрянью, – понятия не имею. Но выглядел бедолага донельзя беспомощно и жалко.