Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

    И. Корб

Празднество в честь Вакха и масленица

1699 г. Февраль 21. Мнимый Патриарх со всей толпой своего веселого клира освятил с торжественным празднеством в честь Вакха дворец, выстроенный на Царский счет, который покамест обыкновенно именуется Лефортовым; шествие в этот дворец направилось из дома Полковника Лима. Что Патриарх присвоил себе именно этот почетный сан, свидетельствовали его одеяния, подобающие Первосвященнику; на его митре красовался Вакх, своей полной наготой напоминавший глазам о распутстве; украшениями посоха служили Купидон и Венера, так что сразу было известно, какое стадо у этого Пастыря. За ним следовали толпой остальные поклонники Вакха. Одни несли большие чаши, наполненные вином, другие – мед, третьи – пиво и водку, верх славы пламенного Вакха. Так как в силу зимней стужи они не могли увенчать чело свое лаврами, то несли чаши, наполненные высушенным на воздухе табаком. Зажегши его, они обошли все углы дворца, испуская из дымящихся уст весьма приятный запах и угодное Вакху курение. Положив поперек одна на другую две трубки, привычкой вытягивать дым из которых тешится даже самое небогатое воображение, комидийный Архижрец совершал торжество освящения…

22-го. Вельможи Московские и иностранные Представители явились по приглашению от имени его Царского Величества в новый дворец, освященный вчерашними церемониями в честь Вакха, к богатому Царскому столу на роскошный двухдневный пир. Князь Шереметев, выставляющий себя Мальтийским Рыцарем, явился с изображением креста на груди; нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и Немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почете у Царя. Этим последним он навел на себя ненависть Бояр, опасавшихся, что, пользуясь Царским Благоволением, он поднимется на высшую ступень могущества. Человеческой природе врождено взирать завистливым оком на только что приобретших себе счастье, и они особенно стараются положить предел фортуне тех лиц, у кого она достигает апогея. Царь, заметив, что некоторые из его офицеров, стремясь к новизне, носят очень просторное платье, отрезал у них слишком широкие рукава, заметив: «это – помеха, везде надо ждать какого-нибудь приключения: то разобьешь стекло, то по небрежности попадешь в похлебку; a из этого можешь сшить себе сапоги».

Неделю, предшествующую Четыредесятнице, Русские называют Масляницею, так как есть мясо в продолжение ее запрещено, а масло при пище разрешается. Правильнее я должен назвать эту неделю Вакханалиями, потому что во все время ее Московиты предаются сплошному разгулу… Тогда… пропадает всякое уважение к Высшим властям, повсюду царит самое вредное своеволие, как будто преступления, совершенные в это время, не подлежат никакому преследованию ни со стороны суда, ни со стороны беспристрастного закона. Разбойники пользуются такою безнаказанностью, что ни о чем почти и не слышно, как только об убийствах да похоронах. Правда, в определенных местах расставлены караулы, чтобы предупредить подобные бедствия, но часовые пьяны и заражены общими пороками, а потому их не связывает никакая забота, никакой страх. Многие Патриархи с похвальным старанием стремились совершенно искоренить эту порчу нравов, но они могли добиться только того, что отняли у этого гибельного обычая, который продолжался прежде четырнадцать дней, восемь дней. Таким образом, если закоренелое заблуждение не могло поддаться совершенному излечению, то позорное празднество сократилось, и причиняемые им раны стали поэтому легче.

23-го. Пиршество продолжалось вплоть до настоящего дня, причем не позволялось уходить спать в собственные жилища. Иностранным Представителям отведены были особые покои, и назначен определенный час для сна, по истечении которого устраивалась смена, и отдохнувшим надо было в свою очередь идти в хороводы и прочие танцы…

Марта 2. Насколько прошлая неделя была шумной и разгульной, настолько эта тиха и скромна, или в силу раскаяния от стольких расходов, или в силу угрызений совести от преступлений, а может быть, и торжественная святость времени столь сильно обуздала и принудила к послушанию людей, только что не знавших удержу и готовых на всякую дерзкую похоть и преступный произвол. Лавки не открывались, торги на рынках были закрыты, присутственные места прекратили свои занятия, судьи не исполняли своих обязанностей; нельзя было вкушать ни льняного масла, ни рыбы; пост был в высшей степени строгим, они умерщвляли плоть только хлебом и земными плодами. Во всяком случае подобная метаморфоза явилась неожиданной и почти невероятной.

    И. Корб

Первый пир с участием женщин

1699 г. Март 1. Бранденбургский посол был торжественно отвезен к прощальной аудиенции в Царской колымаге, запряженной шестью белыми лошадьми; Посол ехал вместе с Приставом; чиновники следовали вместе верхами; число свиты увеличивалось двенадцатью слугами с Царской конюшни. Эта торжественная церемония имела место в неоднократно уже названном Лефортовом дворце. В то же время и при тех же обстоятельствах Господин де Задора Кесельский (de Zadora Kiesielski), доселе Маршал Посольства, был утвержден и принят в качестве Резидента, заменив собою Господина Посла, которому Царь велел остаться обедать. На этот обед, устроенный с большою роскошью, собрались Послы иностранных Государей и первые из Бояр. По окончании Пиршества Думный Моисеевич[15 - Вероятно, Никита Моисеевич Зотов. (Сост.)], изображавший из себя, по воле Царя, Патриарха, начал предлагать пить за здравие. Пьющему надлежало, преклонив смехотворно колена, чтить за здравие лицедея Церковного сана и испрашивать у него благодать благословения, которое тот даровал двумя табачными трубками… От этого уклонился тайно только тот Посол, который не одобрял этих шуток, свято чтя древнейшую Христианскую религию. Тот же Патриарх в своем пастырском одеянии и с посохом соблаговолил открыть начало танцев. Комнату, соседнюю со столовой, где веселились гости, вторично заняли Царевич и Принцесса Наталия и смотрели оттуда на танцы и все шумные забавы, раздвинув немного занавеси, пышно украшавшие комнату; пирующие могли видеть их только в щелку… Этот день сильно ослабил суровость обычаев Русских, которые не допускали доселе женский пол на общественные собрания и веселые пиршества, теперь же некоторым позволено было принять участие не только в пиршестве, но и в последовавших затем танцах.

    И. Корб

Свадьба в немецкой слободе

(1702 г.). 26 числа праздновали свадьбу известного любимца Царского Fielaet Prienewitz Jouskie, Московского дворянина, с Maria Jurjovena Schorkofskaia, сестрою Князя Fedder Jurewits Schorkofskaia, также любимца Его Величества, как и жених. Князь этот пригласил на свадебное пиршество свое всех главных Бояр и Боярынь придворных, Иностранных Посланников и большую часть наших и иноземных купцов с их женами. Всем приглашенным гостям дан был приказ быть на свадьбе в старинной одежде этой страны более или менее богатой, по установленному на этот случай правилу. Свадьба самая праздновалась в Немецкой Слободе в доме Генерала Лефорта (la Fort), недавно умершего. Это было громадное каменное здание в Итальянском вкусе, в которое нужно было всходить по лестнице с правой и левой стороны, по причине большого протяжения самого здания. В нем были великолепные комнаты и прекраснейшая зала, покрытая богатыми обоями, в которой собственно и праздновалась свадьба. Для умножения великолепия было принесено заблаговременно множество серебряных сосудов, которые и выставлены для зрения на приличном им месте. Так, стояли два громадные леопарда, на шейной цепи, с распростертыми лапами, опиравшимися на щиты с гербом, и все это было сделано из литого серебра. Потом большой серебряный глобус, лежащий на плечах Атласа из того же металла, и сверх того множество больших кружек и другой серебряной посуды, часть которой взята была из Царской казны. Место сбора приглашенных на свадьбу, долженствовавших составлять поезд, было назначено в городе, близь Кремля, в двух больших домах, стоявших друг против друга. Царь и приглашенные собрались сюда рано утром, мужчины в одном доме, а женщины в другом. Отсюда двинулись в 10 часов, чтобы направиться к Кремлю, у которого я и поместился, чтобы получше рассмотреть поезд, который казался тем еще прекраснее, что и погода была отличная. Царь впереди всех ехал на величавом черном коне. Платье на нем было из золотой парчи, самой великолепной: верхний кафтан испещрен был множеством узоров различного цвета, а на голове у него была высокая красная шапка, на ногах же желтые сапоги. Конь его в богатейшей упряжи, покрыт был прекрасным золотым чапраком, а на передних ногах его блестели серебряные кольца шириною в 4 пальца. Величавый вид Государя, чрезвычайно красиво сидевшего на лошади, составлял немалое украшение всего зрелища: всадник по истине был вполне Царственный. По левую руку его находился Господин Александр Данилович Меньшиков (Alexander Danielewits die Mensikof), одетый также в платье из золотой парчи, на отличном же коне, богато убранном и имевшем на передних ногах, как у Царского коня, серебряные кольца. Главнейшие Князья (Kneesen) следовали затем по два в ряд, смотря по достоинству, все верхами на лошадях и одинаково одетые, числом 24 пары. Доехавши таким порядком до дворца, Его Величество приостановился, чтоб подождать других отставших, и здесь, стоя на одном месте четверть часа, он заставлял выделывать своего коня разные прыжки… Когда Царь проезжал эти ворота, Княжны приветствовали его низким поклоном, и Государь отвечал им тем же. Затем, когда и все упомянутые выше знатные чины также проехали, по два в ряд, видно было, что несли несколько факелов, окруженных великим числом пешей прислуги. За ними ехали все значительные лица, по два же в ряд, всего 60 пар, одетые так же, как и впереди их проехавшие. За этим следовали гости (Goosten), наш Резидент и иностранные купцы, которых платье и шапки совершенно отличались от прочих. У всех у них, впрочем, были желтые сапоги, но шапочки низкие и простые, вовсе не такие великолепные, как у всех других. Их было 17 пар, а во всем поезде было таким образом 204 человека, большею частью богато разодетых. У большей части лошадей были серебряные удила, a у некоторых и серебряные, шириною в два пальца, или около того, и довольно толстые цепи, которые висели от маковки головы до узды и привязаны были к луке седла; цепи эти издавали довольно приятный звон. Были, впрочем, цепи и из белого листового железа. За всем этим ехало пять саней, из которых в первых трех сидели три доктора Немца, а в остальных двух самые старинные купцы из нашей земли. За тем следовала большая повозка, покрытая красным сукном и назначенная для двух Цариц (Императриц): так Русские именуют тех Боярынь, которых Его Царское Величество назначает для присутствования в этом обряде, как жен Государства, и такое название принимают они, как скоро вступают в эту должность. Первая из этих Боярынь, супруга Князя Федора Юрьевича Ромодановского (Fudder Ieursewits Romodanoski), который правил Москвою в отсутствие Его Величества, налицо не находилась, по случаю болезни, так что другая Боярыня, супруга Ивановича Бутурлина (Ivanowits Bouterlien), одна должна была отправлять свою обязанность. На голове у нее была маленькая из белого поярка шапочка, в форме сахарной головы (конусообразная), с небольшим околышем, и с нею, впереди кареты, сидели две почетные Госпожи. Карету везли 12 белых лошадей и вокруг нее шло множество прислужников, одетых в красные платья. За этой каретой следовали еще другие 25 карет, поменьше, но одинаково убранные с первыми, и каждую из них везли 2 белые лошади; в одной из этих малых карет сидела невеста, а в остальных Русские Госпожи. Между этими каретами ехали обыкновенные санки, влекомые клячей, к хвосту коей они были привязаны, а в санках сидел маленький человек, такой же невзрачной наружности, как его лошадка и санки, одетый по-жидовски. Я подозревал, что везли этого человека таким образом, как бы в роде наказания за какую-нибудь провинность его, за которую он должен был представлять из себя такую особу; и я не ошибся, как подтвердили мне то многие люди, знавшие этого человека и сообщившие мне, что то был действительно Жид, только принявший Христианскую Веру. Затем ехали еще семь других саней, наполненных девицами из соотечественниц моих, а далее еще несколько пустых карет, которые и замыкали собою поезд. Таким образом поезд этот проехал через Кремль и часть города до церкви Богоявления (Bogojastenja), где совершался обряд венчания в присутствии Царя и множества особ этого блестящего собрания. Удовлетворив свое любопытство, я отправился в мою гостиницу подкрепить себя пищею, а потом пошел в хорошее местечко в Слободе, чтобы опять увидеть поезжан там, где должна была играться свадьба. Все общество прибыло туда только в 3 часа после полудня в количестве 500 человек, мужчин и женщин, которые разместились в разных покоях, так что мужчины и женщины не могли видеть друг друга. Княжна, сестра Его Величества, и Царица с своими тремя молодыми Княжнами, поместились за особым столом с несколькими придворными госпожами. Новобрачная за другим столом с другими госпожами; а та, которая представляла Царицу (Императрицу), сидела одна, на возвышенном помещении, огороженном решеткою. Остальные госпожи, как Русские, так и иностранные, были в другой комнате; музыканты же помещены были на таком месте, откуда все могли их хорошо слышать. После обеда, чисто Царского, продолжавшегося весело несколько часов, новобрачных повели в небольшой деревянный дом, нарочно выстроенный. Большая часть общества разъехалась между 10-ю и 12-ю часами, но оставшиеся в Слободе почивали по разным домам, на воротах которых было написано мелом, кто где должен остаться. Они были нарочно приготовлены по приказанию Его Царского Величества для того, чтобы Русские легче могли назавтра явиться к месту, где оставались новобрачные, а оттуда отправиться в гости в дом Генерал-Майора Менезия (Menesius), где вдова его живет и в настоящее время. Боярыня, представлявшая Царицу (Императрицу), и ночевала в этом огромном каменном здании, по Царски устроенном и находящемся на большой улице Слободы, а новобрачная явилась туда на другой день рано утром. Его Величество также прибыл сюда в 10 часов, но без сопровождения иностранцами. Пробывши здесь час времени, он поехал в надлежащем порядке к дому Г-на Лупа (Lup), который ожидал его у ворот, вместе с несколькими нашими (Голландскими) купцами. Государь приостановился немного с сопровождавшими его, не сходя с лошади, и Г-н Луп угощал его Величество здесь разными напитками (сладкими водками)…

Вскоре затем увидел я Царевича, верхом на лошади в сопровождении множества Боярских детей, а стремянной прислужник вел под уздцы лошадь его. За ним следовала карета новобрачной, как сказано выше, парой, а за этой большая карета в 12 лошадей, в которой сидела Боярыня, представлявшая Царицу (Императрицу); потом следовало множество других карет, наполненных Русскими госпожами. Когда приехали к дому, в котором праздновалась свадьба и в который я постарался пробраться другой дорогой, Его Величество вошел в дом, а за ним следовала молодая, которая, впрочем, прошла в другое здание отдельного помещения, налево, где жил некогда Генерал Лефорт, вдова коего там еще находилась… Названная Царица (Императрица) вышла из кареты и вошла в дом по лестнице с правой стороны. Иностранные гости и жены их отправились за ней туда же. Здесь оставались все так же долго, как и перед тем, пока это второе собрание не кончилось. Но последний день, т. е. третий, решено было праздновать в Немецких платьях, и все оделись в эти платья, кроме нескольких Русских Боярынь, оставшихся в своих платьях. И в этот день еще раз отправились все к новобрачным, но уже не с общим поездом, а порознь. За столом мужчины и женщины сидели вместе, как это водится у нас, и после пира плясали и прыгали, для удовольствия Его Величества и всех гостей. Таким образом, окончилось это свадебное торжество почти за полночь, на описание которого, полагаю, читатель гневаться не будет, по причине особенностей оного.

    Корнилий де Бруин

Праздник Крещения в Москве

(1702 г.). Праздник, о котором я выше упомянул, совершается перед появлением Иисуса Христа, и я был самовидец этого торжества.

В столичном городе Москве, на реке Яузе (Iousa), подле самой стены Кремля, во льду сделана была четырехугольная прорубь, каждая сторона которой была в 13 футов, a всего, следовательно, в окружности прорубь эта имела 52 фута. Прорубь эта по окраинам своим обведена была чрезвычайно красивой деревянной постройкой, имевшей в каждом углу такую же колонну, которую поддерживал род карниза, над которым видны были четыре филенки (дощечки), расписанные дугами; в каждом углу этой постройки имелось изображение одного из 4 Евангелистов, а на верху два полусвода, посреди которых водружен был большой крест. Сказанные филенки, расписанные извнутри, изображали Апостолов и других Святых. Самую красивую часть этой постройки, на востоке реки, составляло изображение Крещения Господа нашего во Иордани Иоанном Крестителем, с предстоящими по правую руку четырьмя Ангелами, без всяких других изображений. Каждая же из наружных филенок имела на себе изображения Ангельских головок с крыльями, три внизу и две сверху. На западной стороне воды в проруби сделаны были 4 ступеньки, на конце одной из коих прикреплена ступенька довольно значительного весу, для того, чтобы можно было сойти вниз к воде. Патриарх, или духовное лицо, совершавшее этот обряд, сошел по этим ступенькам к самой воде, которая в этом месте была глубиною в 8 футов. На полу разостланы были большие красные покровы, обнесенные четвероугольною огородкой, имевшей в ширину от одного угла к другому по 45 шагов, а во всех кругом 180 шагов. Кроме этой были еще две другие огородки, устроенные в роде перил, на расстоянии 4 шагов одна от другой, вышиною в 4 фута и также покрытые красными покровами. На краях самой воды, или проруби, с западной стороны воздвигнуты были три деревянных алтаря, изящно убранные, покрытые тоже изящными красными покровами. Четыре двери открывали вход в это здание, по одной с каждой стороны, и главная дверь была к югу от Кремля. Они были также расписаны, но не так искусно, и представляли изображения священных предметов. Обозревши все это хорошенько, я взошел на пригорок, находившийся около Кремля, между двумя воротами, именно по близости ворот, называющихся Тайницкими (Tajniemske) или Тайными, через которые должен был проходить крестный ход. Он начал приближаться в 11 часов, вышед из церкви Соборной (Saboor), т. е. из места собрания Святых, главнейшей из Московских церквей в Кремле. Весь этот ход состоял единственно из духовенства, за исключением только нескольких человек из мирян, в светских платьях, которые шли впереди и несли хоругви, укрепленные на длинных древках. Духовенство все одето было в свое церковное облачение, которое было великолепно. Священники низшего чина и монахи, в числе 200 человек, шли впереди, предшествуемые множеством певчих и мальчиков, принадлежавших к хору, одетых в светское платье, и каждый держал в руках книгу. По правую и левую руку вооруженные солдаты и скороходы, имевшие только трости, которыми они расчищали место, открывая путь шествию и сохраняя хороший порядок. После сказанных Священников шли те, которые облечены были в Епископские одежды, человек до 300. Первые 12 человек из них были митрополиты или Кардиналы, облаченные в одежду, называемую обыкновенно саккос (Sackosse). Затем шли четыре Архиепископа, три Епископа и множество Архимандритов или монастырских Настоятелей. Когда сих последних прошло около 200, то появилось все то, что разные Священники несли в ходе, а именно: большое древко с фонарем, представляющим свет Слова Божия, в честь образов, или для придания им блеска; далее два позолоченных херувима, называемые по Русски рипидами (Lepiedi), тоже на двух древках. Затем два креста; поясной образ Иисуса Христа, почти в натуральную величину; за ним чрезвычайно большая книга (Евангелие?); наконец 20 золотых и серебряных шапок, богато усыпанных драгоценными камнями и несомых каждая особым человеком. По окончании хода, главнейшие участники в оной из духовенства, надели сказанные шапки. Шапка митрополита была вся золотая, украшенная жемчугом и драгоценными каменьями. Шапки эти называют митрами (Mietre), и они составляют головное покрытие высокого духовенства. Митрополит, занимавший место Патриарха, шел тотчас за большой книгой (Евангелием), держа в руках большой золотой крест, усыпанный драгоценными камнями, и касаясь от времени до времени челом до этого креста, при чем Священники постоянно поддерживали его под руки с обеих сторон. Прибыв в таком порядке на берег реки и закончив обряд, продолжавшийся добрые полчаса, Митрополит приблизился к воде и погрузил троекратно в оную крест, произнося, подобно тому, как делает это обыкновенно Патриарх, следующие слова: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое!» (Spaci Gospodi ludi twoya, i blagoslovi dostoania twoya). Затем все возвратились в Кремль; но 200 Священников, которые шли впереди крестного хода, не возвратились в том же порядке, а рассыпались почти все в разные стороны. Те же, которые облечены были в торжественные священнослужительские ризы, продолжали обратное свое шествие в добром порядке. Между прочим я заметил, что два человека, довольно плохо одетые, несли чан или котел, который я не мог хорошенько разглядеть, покрытый холстом. За этой посудиной точно таким же образом несли другую такую же, с оловянной чашей, наполненной водою, которую, как освященную (святую воду), несли во дворец для того, чтобы окропить ею покои и образа. Только что крестный ход вошел в Кремль, тотчас же отнесены были туда и все те предметы, которые употреблялись при водосвятии, и я видел при этом, как один Русский, окунув большую метлу в воду, начал ею кропить окружавших его зрителей, которые, по-видимому, не очень-то были довольны таким кроплением. Мне казалось даже, что такое действие его было в роде забавы. Описанный обряд, продолжавшийся до 2 часов по полудни, привлек чрезвычайно огромную толпу народа, которую стоит посмотреть, и она представляла довольно приятное зрелище на реке. Так как Кремль стоит на некоторой возвышенности, то от него видны были тысячи народа, мужчин и женщин, толпившихся до самых стен и в стенах его. Когда мы, возвращаясь назад, пришли к Кремлевским воротам, то встретили там такую давку, что насилу выбрались из оной. Таким образом, любопытство наше обошлось нам довольно дорого, не говоря уже о том, что было опасно оставаться на холодном снегу такое продолжительное время.

Праздник этот в старину отправляли с гораздо большею торжественностью, потому что Их Царские Величества и все знатные Вельможи Государства присутствовали на нем. Но ныне Царствующий Государь сделал в этом, равно как и во всех других делах, большие перемены.

    Корнилий де Бруин

Быт и нравы до и после реформ

Москва и москвичи

1698 г. Июнь 16… На многолюдных улицах были найдены два Москвича, которым безбожные злодеи отрубили головы. Преимущественно по ночам рыщет здесь невероятное множество разбойников…

Июль 23. Некоторые из слуг Господина Посла затеяли ссору с Москвичами; сильный отряд солдат отвел слуг под стражу, но стоявшие на карауле Немецкие Офицеры, узнав звание этих лиц, отпустили всех, кроме одного, про которого Москвичи громко кричали, что он зачинщик ссоры. Но и его освободил от ареста, обходя ночные караулы, Генералиссимус Князь Феодор Юрьевич Ромодановский и велел отвести его в Посольские палаты, дав для безопасности охрану из солдат.

24-го. Хотя во вчерашней смуте дело не дошло еще до яростного применения обнаженного оружия, однако нашлись люди, которые стали на это жаловаться. Один из Москвитян показывал раны и, подкупив за небольшую плату лжесвидетелей, уверял, что у него остались рубцы от обнаженного против него меча. Когда его обман был наглядно обнаружен более правдивым свидетельством, мы не могли достаточно надивиться на испорченность нравов этого народа и на полную безнаказанность у них отвратительной привычки ко лжи и клятвопреступлению. Среди Москвитян всегда и везде можно найти лжесвидетелей; ибо до такой степени извращены у них понятия, что уменье обманывать считается почти признаком высокого ума.

Жена одного Дьяка (т. е. Канцеляриста), случайно проходя мимо позорных столбов, воздвигнутых при последнем мятеже перед Царской Крепостью – Кремлем, сжалилась над участью пригвожденных и спроста со вздохом сказала: «Ах, кто из людей знает, виновны вы были или невинны!» Эти слова, сказанные ею себе самой, тотчас подхватило другое лицо и передало Боярам, как несомненно подозрительное выражение, предвещавшее большую беду. Жалость женщины к осужденным государством преступникам показалась опасной. Поэтому немедленно привлекли к допросу как сказавшую, так и ее мужа; но когда оказалось, что это – простодушное и обычное у женщин сострадание к несчастным, и тут нет никаких признаков преднамеренного злоумышления, то супруги были освобождены от смертной казни, но все же отправлены в ссылку. Так карается простодушная и невинная свобода речи там, где подданные держатся в повиновении одним страхом. Подполковник Нарбеков, обвиненный в недавнем мятеже, был заключен с 25 слугами в темницу и подвергнут пыткам…

1699 г. Февраль 12. Один иностранец, внушающий уважение народам священным именем, так как он уполномочен ходатайствовать о делах противоположной Северной страны, пожелал освежиться на сильном холоду, будучи чрезмерно разогрет вином, и с этой целью объездил в двуколке все городские улицы. Вернулся он домой только тогда, когда его двуколка от частых столкновений и толчков почти развалилась и не могла более выдерживать тяжести хозяина и возницы. Это лицо должно считать за особое счастье, что его не захватили Московские ночные грабители, которые могли поколотить или даже убить его, тем более что любимой утехой Московского простонародья является возможность проявить свое неистовство и безумие против Немцев. Весьма наглядное доказательство этому дал и сегодняшний день. Один из наших скороходов, знающий Московский язык, встретился с Русским, изрыгавшим в ярости многочисленные ругательства против Немцев. «Вы, Немецкие собаки, – говорил он, – вполне свободно воровали и грабили до сих пор, но довольно, пора уже унять и наказать вас!» Скороход, желая иметь свидетеля этих оскорбительных речей, позвал солдата, который мог слышать то же самое, и в конце концов велел отдать этого человечишку под стражу; но, по приказу Господина Царского Посла, ничтожный человек был предоставлен произволу солдат, которые совершенно раздели его и сильно побили палками…

18-го и 1699 г. В Московии имеется большое количество разбойников, а наглость их еще больше. Жестокость их занятия уничтожила в их сердцах всякую человечность и стыд, и они не боятся грабить даже при белом дне. Когда было еще совсем светло, и сумерки только начинались, один из толпы разбойников напал на идущего сзади своего господина слугу Царского Врача Цоппота и ограбил его; наверное, по своей зверской природе, он и убил бы его, но Врач заметил это и при помощи нескольких лиц, кстати попавшихся ему навстречу, смутил планы разбойника быстрым и неожиданным вмешательством…

Апрель 23… Вообще у солдат в Московии в обычае жестоко и вполне произвольно, без уважения к лицам или обстоятельствам, бить задержанных кулаками, ружьями и палками и, запихав их в самый скверный угол, всячески мучить. Особенно обращаются они так с богатыми, которым бесстыдно заявляют, что конца ударам не будет раньше, чем те выплатят определенную сумму; побоям подвергается всякий, идет ли он под стражу добровольно или насильно.

    И. Корб

Пасха в Москве

1698 г. Май 4. Русские и все Немцы, последние ради согласия с Русскими справляли праздник Пасхи. Смотритель дома, где мы жили, поднес Господину Послу через Царских солдат, приставленных к нам для охраны, четыре блюда: первое с мукой, второе с маслом, третье с яйцами, четвертое с жареным гусем. Нам указали, что это требуется обычаем Пасхального празднества, но полного объяснения дать не могли. Равным образом некий поп, сильно путаясь в церковном пении, неожиданно вошел в комнату Господина Посла и дал ему и присутствующим слугам поцеловать крест. Если сильнейший запах водки и почти невыносимая вонь от репы обыкновенно не могут остаться незаметными для обоняния еще не евшего человека, то, несомненно, желудок этого попа был наполнен завтраком на русский лад.

5-го. Господин Польский Посол со всем своим двором присутствовал у нас за Богослужением.

Среди Русских укрепился такой обычай, что встречающиеся друг с другом в период времени от праздника Пасхи до дня Славного Вознесения Господня обмениваются во всяком месте, даже на перекрестках и больших улицах, взаимным приветствием: Христос воскресе! Так же тотчас отвечают получивший или получившая приветствие и, приняв яйцо, которое обыкновенно вместе с тем подает приветствующий, они обязаны дать поцелуй мира и принять его от приветствующего. Этому обыкновению научил нас впервые Г. Менезиус, Полковник и Начальник Караула, сын покойного Генерала Менезиуса. Этот обычай приветствия и поцелуя не допускает не только никакого различия в сословии или положении, но даже никакого воспоминания об этих различиях. Ни один Вельможа не откажет в просимом у него поцелуе самому простому мужику, лишь бы только тот предлагал ему красное яйцо. Никакая скромность не может извинить замужнюю женщину, никакая стыдливость – незамужнюю; было бы равносильно преступлению или отвергнуть предложенное яйцо, или уклониться от поцелуя; с самой низкой черни снято всякое к ней презрение; не существует никакого опасения за безрассудство. Наряду с этим они справляют праздник Пасхи, которому предшествует строгий и продолжительный пост, непрерывным разгулом. При этом женщины не отличаются большим воздержанием сравнительно с мужчинами; обыкновенно они первые начинают безобразничать от неумеренного употребления водки, и почти на всех улицах можно встретить их…

6-го… Пожар, явившийся следствием непрерывного разгула черни, послужил для нас причиной нового страха. Чем большей торжественностью отличается какой-нибудь праздник, тем больше и поводов к широкому пьянству. Смешно также, что старики вперемежку с мальчиками находят удовольствие в тех же самых играх и забавах и справляют свои главные праздники тем, что бесцельно качаются на непрерывно движущемся бревне, то становясь на него, то садясь. Весь день слышен непрерывный звон Церковных колоколов, хотя в храмах нет никакой службы, как будто признается достаточным знаменовать торжественность праздничных дней одними только ударами о бездушную медь. Вряд ли какой-нибудь более торжественный годовой праздник обходится без того, чтобы в продолжение его не случилось ни одного пожара; они бывают тем печальнее, что обыкновенно начинаются в ночное время и иногда обращают в пепел несколько сот домов, сплошь выстроенных из дерева. Для тушения этого последнего пожара (которым было уничтожено по сю сторону реки Неглинной шестьсот домов) прибежало несколько Немцев; их по ложному обвинению в воровстве подвергли жесточайшим побоям и бросили в огонь, принеся таким образом в жертву как своей ярости, так и беспечности.

    И. Корб

Разбои и грабежи в Москве

1711 г. 8 Февраля… В Москве ужасные разбои и грабежи. Вечером один из секретарей царской Немецкой канцелярии, г. Остерман, прибежал к моему подворью без шапки и стал стучаться в ворота. В это время я преспокойно сидел себе дома. Оказывается, он проходил невдалеке от моего двора с морским капитаном бароном фон Willemorsky, и с двумя морскими солдатами, как вдруг на них напали разбойники. Остерман сказал, что оставил Виллемовского и солдат, окруженных злодеями. Тогда, по моему приказанию, все мои люди, схватив оружие, бросились на помощь к Виллемовскому. Нашли они его полумертвым и раздетым. Солдаты были тоже в такой степени изранены и избиты, что не могли стоять на ногах. Всех троих принесли ко мне на подворье, где мой камердинер, фельдшер по ремеслу, сделал им перевязку. Виллемовский получил восемь смертельных ран в голову. После того, как ему сделали перевязку, он все время находился в забытьи и молчал. Разбойники представляют в Москве истинное бедствие. Выйти вечером на улицу – значит подвергнуть свою жизнь опасности. Зимою без уличных убийств и грабежей не проходит ни одной ночи. Утром на улицах находят трупы ограбленных. Возле самого моего подворья и в ближайших его окрестностях, за время трехмесячного пребывания моего в Москве, убито 16 человек, несмотря на обходы моей стражи, которую я нередко посылал в дозор, чтоб подстерегать этих злодеев.

На другой день сам Царь, прибыв ко мне на дом, посетил умирающего Виллемовского, которому в то время было особенно плохо. Перенести его не представлялось возможности ввиду его состояния, и спустя три дня он умер у меня на подворье.

    Юст Юль

Система наказаний

1.

1702 г. 9-го числа этого месяца (Января) совершили страшную казнь в Москве над 50-летней женщиной, убившей своего мужа, которую присудили зарыть живою в землю по самые плечи. Я полюбопытствовал взглянуть на нее, и нашел ее на половину закопанной, и она показалась мне очень еще свежею и приятной наружности. Она была повязана вокруг головы и шеи белым полотенцем, которое она, впрочем, попросила развязать, потому что оно очень давило ее. Ее стерегли трое или четверо солдат, которым приказано не дозволять давать ей ни есть, ни пить, что могло бы продлить жизнь ее. Но дозволено было бросать в яму, в которой она была зарыта, несколько копеек (kopykkes) или штиверов, за которые она и благодарила наклонением головы. Деньги эти употребляют обыкновенно на покупку восковых свечей, которые и зажигают перед образами тех Святых, к которым взывают осужденные, частью же на покупку гроба. He знаю, берут ли себе иногда часть из них приставленные сторожа за то, чтоб тайком дать осужденным поесть; ибо многие довольно долго проживают в таком состоянии. Но виденная мною женщина умерла на другой же день после того, как я ее видел. В тот же день сожгли живым одного мужчину, преступление которого мне было не известно…

Тяжелые преступления наказываются здесь сожжением. Для исполнения этой казни устраивают небольшой четырехугольный деревянный сарай, который обкладывают снаружи и внутри соломою. В этот-то сарай запирают преступника по произнесении над ним приговора, и затем зажигают солому: от дыму и пламени несчастный сперва задыхается, а под конец сгорает. Кроме того: отсекают топором голову на плахе, иных вешают, других зарывают живых в землю, по самые плечи, как описано уже это выше. Но, несмотря на жестокость свою, эти казни совершаются там так тихо и без шуму, что если они исполняются в одном конце города, то о них и не знают даже жители другого конца. Преступников, не заслуживающих смертной казни, наказывают кнутом (knot): это длинная ременная плеть (бич), которой бьют по обнаженной спине так сильно, что наказываемый может умереть после нескольких ударов. Кара эта производится так: палач для этого выбирает из среды зрителей человека, по его мнению, самого здорового и крепкого и кладет ему на спину преступника таким образом, что руки ему проходят через плеча этого случайного помощника палача и придерживаются на груди у него. Ноги преступника связывают веревкой, а прислужник палача держит голову за волосы; в таком положении преступнику дают столько ударов кнутом, сколько присуждено, и удары эти, ревностно наносимые, немедленно срывают кожу с обнаженной спины. Наказание батогами назначается за преступления не столь значительные. При этом наказании преступника кладут на землю ничком, и два человека садятся ему один на голову, а другой на ноги, и держат таким образом до тех пор, пока палач не исполнит назначенного числа ударов батогами по спине. Когда делают преступнику допрос (пытают его), то его вздергивают на воздух (на дыбы) и бьют сказанным кнутом, потом раскаленным железом водят по ранам, происшедшим от ударов. Но самое мучительное наказание состоит в том, что преступнику выбривают маковку головы и каплют на нее по капле холодной водой. Наказание несостоятельных должников или таких, которые отказываются удовлетворить своих заимодавцев, состоит в том, что их выставляют пред Приказом и в несколько приемов дают им по три удара палкою по ногам. За долг во 100 рублей, равняющихся 500 наших гульденов, наказывают таким образом ежедневно, в течение целого месяца; за долги больше, или меньше 100 рублей, наказывают, соразмеряясь с долгом, по тому же правилу. Когда и после этого должник не может рассчитаться с заимодавцем, то продают все его имущество и вырученными деньгами удовлетворяют заимодавца. Наконец, если и этого будет недостаточно для покрытия долгов, то самого должника, с женою и детьми, отдают заимодавцу в услужение, при чем службу эту оценивают только в 5 руб. в год за мужчину и в половину этого за службу женщины, и кроме того, заимодавец обязан кормить и одевать служащих у него должников своих. В таком служении должники находятся таким образом до тех пор, пока долг их не покроется вполне.

    Корнилий де Бруин

2.

1722 г. 2-го Октября. После обеда я ездил с обоими бригадирами, Негелейном и Тихом, за город посмотреть на трех колесованных в этот день утром, но еще живых, убийц и делателей фальшивой монеты. Зрелище было отвратительное. Они получили только по одному удару колесом по каждой ноге и руке, и после того были привязаны к трем укрепленным на шестах колесам. Один из них, старый и очень болезненный, был уже мертв; но оба другие, еще молодые, вовсе не имели на лице смертной бледности, напротив были очень румяны. Меня уверяли, что люди в таком положении жили иногда от четырех до пяти дней. Эти двое были так веселы, как будто с ними ничего не случилось, преспокойно поглядывали на всех и даже не делали кислой физиономии. Но больше всего меня удивило то, что один из них с большим трудом поднял свою раздробленную руку, висевшую между зубцами колеса (они только туловищем были привязаны к колесам), отер себе рукавом нос и опять сунул ее на прежнее место; мало того, запачкав несколькими каплями крови колесо, на котором лежал лицом, он в другой раз, с таким же усилием, снова втащил ту же изувеченную руку и рукавом обтер его. Я вспомнил при этом об одном истинном происшествии, случившемся здесь года четыре тому назад с одним повешенным за ребра; он в первую ночь после казни имел еще столько силы, что мог приподняться кверху и вытащить из себя крюк. Упав на землю, несчастный на четвереньках прополз несколько сот шагов и спрятался; но его нашли и опять повесили точно таким же образом. О невообразимой жестокости Русского народа посланник Штамке рассказывал мне еще одну историю, которой за несколько лет в Петербурге сам был очевидцем. Там сожгли заживо одного человека, который во время богослужения толстой палкой вышиб у епископа из рук образ какого-то святого и сказал, что по совести убежден, что почитание икон есть идолопоклонство, которое не следует терпеть. Император, говорят, сам несколько раз ходил к нему, во время содержания его под стражей и после произнесения приговора, и уверял его, что если он только скажет перед судом, что заблуждался, ему будет дарована жизнь, даже не раз отсрочивал исполнение казни; но человек этот остался при том, что совесть не позволяет ему поступать так. Тогда его поставили на костер, сложенный из разных горючих веществ, и железными цепями привязали к устроенному на нем столбу с поперечной на правой стороне планкой, к которой прикрепили толстой железной проволокой и потом плотно обвили насмоленным холстом руку вместе с палкой, служившей орудием преступления. Сперва зажгли эту правую руку и дали ей одной гореть до тех пор, пока огонь не стал захватывать далее, и князь-кесарь, вместе с прочими вельможами, присутствовавшими при казни, не приказал поджечь костер. При таком страшном мучении преступник не испустил ни одного крика и оставался с совершенно спокойным лицом, хотя рука его горела одна минут семь или восемь, пока наконец не зажгли всего возвышения. Он неустрашимо смотрел все это время на пылавшую свою руку и только тогда отвернулся в другую сторону, когда дым уж очень стал есть ему глаза и у него начали гореть волосы. Меня уверяли, что за несколько лет перед тем брат этого человека был сожжен почти таким же образом и за подобный же поступок.

    Ф. Берхгольц

Почтительность русских

1709 г. 3-го Октября… Мне рассказывали, что очень многие генералы в Русской армии уполномочены Царем назначать в подведомственные им части обер-офицеров, капитанов, майоров и подполковников. Последствием такого порядка вещей является большое послушание и покорность со стороны офицеров к генералам, в руках которых сосредоточена вся их судьба. Поэтому, когда офицеры приходят к генералу, то кланяются ему в землю, наливают ему вина и вообще служат ему, как лакеи. Относительно здешних поклонов наблюдается следующее. Когда Русский хочет выказать какому-либо важному лицу наибольшую степень почтения, то падает перед ним ниц, т. е. становится на правое колено, упирается руками в землю и так сильно стукается лбом об пол, что можно явственно слышать удары. О таких поклонах часто упоминается в Священном Писании: «молиться, падая на лице свое». При менее почтительном поклоне Русские становятся на правое колено и кладут на пол правую ладонь. Вообще же, приветствуя какого-либо боярина, они кланяются так низко, что правою рукою дотрагиваются до земли…