Чужестранцы

– Да там… – Генри тяжело дышал, сбиваясь с мысли. – Там, в таверне…

Хозяйка подоспела с полным кувшином вина и двумя деревянными кружками. Она смерила новоприбывших недоверчиво-удивлённым взглядом и упорхнула настолько резво, насколько позволяла её полнота и длинные полы юбки. Синтисса наполнила кружки и тут же принялась пить. Келли напряжённо молчал, ожидая ответа.

– Тот человек, – девушка утёрла губки рукавом светлой шёлковой сорочки, оставив на ней блекло-красные разводы. – Который был в лавке. В такой чёрной рясе. Он там, в таверне…

– Да, в таверне, – кивком подтвердил Келли, переводя взгляд с одного невнятного рассказчика на другого.

– Прикончили его, – прошептал Генри, расправившись с вином. – Мы слушали проповедь того в рясе… он говорил, а мы слушали. И тут выбегает хозяин таверны и орёт. Орёт и руками машет. Мы поглядели, а на полу кровь. И след из капель ведёт прочь с постоялого двора.

– Вы видели? Видели тело?

– Только кровь. Тавернщик сказал, чья она. Болтал без умолку. Небось, и до сих пор лопочет. Язык у него поразвязался.

К тому моменту, как Келли переступил порог постоялого двора, гомонящие горожанки всё ещё причитали, не осмеливаясь приближаться к злосчастной ночлежке ближе, чем на двадцать шагов. Внутри оказалось почти так же, как и всегда, пусто. Но на этот раз тревожно. Дощатый пол – до сих пор влажный, его только недавно вымыли. А всхлипывания, доносящиеся из тёмного угла, принадлежали не кому иному, как разодетому в бархат и шёлк мужчине. Он нервно вздрогнул, услышав увесистый деревянный стук, громыхнувший в кладовой. Оттуда вывалился тавернщик в обнимку с бочонком.

– Не переживайте, любезный, – успокоительно промямлил он, хоть и сам, по всей видимости, не до конца пришёл в себя. – Выпьете – станет полегче.

– Как вы можете говорить о выпивке, почтенный хозяин? – прохныкал мужчина, не поднимая головы. – В такой-то момент. Комната, которую я снял в вашем ночлежном доме, красна от крови несчастного бродяги. А ведь на его месте вполне мог оказаться я. Я вообще подозреваю, что именно мне предназначалось умереть этим вечером, а не ему. Какое ужасное происшествие… Мне нужно развеяться. В трактир, скорее в трактир. Выдержанное вино – вот, что мне сейчас требуется.

Нарядный чужеземец утёр лицо бархатным рукавом и вышел прочь, растолкав столпившихся на дороге жителей. Келли, прислушивавшийся к разговору, с удивлением для себя заключил, что говор у него нисколько не простолюдный. Хнычет внятно, более внятно, чем многие.

– А вам чего, Келли? – хозяин таверны трагически откупорил бочонок. Принюхался к тому, что намеревался налить гостю, и печально скривился, вернув затычку на место.

– Господин Зак. Это… он?

– Ни дать ни взять он, – тавернщик опустился на стул и обмяк. – Я никак не решусь убрать тело. Слишком уж оно…

Его передёрнуло, и он умолк. Келли не хотел смотреть. Действительно не хотел, но ноги сами несли его по тёмному узенькому коридорчику. Вперёд, теперь вправо. Дверь стояла отворённой. На прикроватном столе горел фонарь. Отблески света плясали на бледном прыщавом лице, неподвижно уставившемся в дверной проём. Келли замер на пороге. Казалось, Зак смотрит на него пытливыми глазками. Стоит и смотрит. Взгляд скользнул по полу, залитому тёмными лужицами и запёкшимися брызгами.

– Зак… – тихо позвал Келли на всякий случай. Убитый и впрямь издали не походил на мёртвого. Он стоял чуть сгорбившись, но всё же стоял. У дальней стены, в тени. Его лицо, кисти рук и ступни белели в потёмках. Келли приблизился, наступая на липкие кровавые пятна, и взял со стола светильник. Теперь картина прояснилась. Или сделалась ещё более смутной. Зак не свалился с ног лишь потому, что был пригвождён к стене короткими железными болтами. Десять поблескивающих смертоносных иголок торчали из костлявой груди, сутулых плеч, истощённого живота. Неприятно чёрная ряса, пропитанная кровью, сделалась непроглядно-чёрной. И тем явнее на ней виднелся клочок бумаги, насаженный на арбалетный болт. Келли аккуратно сорвал его и поднёс к фонарю.

«Не всякий свет несёт спасение, а быть благожелательным – ещё не значит вершить благо».

Алексей Билецкий

Нелюдь

«Тут он по нечаянности перевел взгляд на вершины Туманных Гор, откуда бежал ручей. И его осенило: «А там, наверное, тень и прохлада, под этими горами! Там солнце меня не выследит. А какие у этих гор, должно быть, корни – всем корням корни! Там, верно, погребены тайны, до которых с начала мира еще никто не докопался».

    Дж. Р. Р. Толкин, «Содружество Кольца»

Охотник шел по следу уже третий день. Путь его лежал через ущелья и лесистые долины. Заканчивались первые летние деньки. Звонкие ручейки неслись со склонов в низины. Эта часть гор была хорошей, ибо тут, в отличие от восточных земель, редко попадались йомы и другие гиблые места. Иди себе и иди, главное, привалы не забывать делать.

Вана из Скважного всегда работал один. Пока другие охотники объединялись в группы и даже целые ватаги, он больше собратьев-людей доверял охотничьему нюху и своему чудо-оружию. Твари обычно очень тонко чувствовали опасности, и толпа неотесанных мужиков, грохочущих башмаками и помахивающих топорами, сколь хорошо не была бы организована, загодя оповещала искомую жертву о своем появлении. Чудовище скрывалось, и охота затягивалась.

Вана с самого раннего детства любил делать все быстро и аккуратно. Да и людей не слишком-то и жаловал. Впрочем, несмотря на то, что его вечное одиночество приносило с собой немало рисков, имело оно и свою выгоду – в отличие от других охотников, вынужденных делиться полученной добычей со всей оравой загонщиков, помощников, насаживателей на рогатины и прочим сбродом, неизбежно привязывавшимся к ним и задерживающимся и в отряде охотника (и на этом свете) не слишком долго, Вана работал только на себя и посему требовал гораздо меньшую плату за свои услуги. За ним тянулась добрая слава человека нежадного, настолько, насколько она вообще может быть присуща человеку такой профессии. Впрочем, обитатели Камар всегда относились к губителям нечисти лучше, чем их соседи из болотных земель. Простые шахтеры и работяги, живущие переправкой сокровищ недр в город Теплого камня, были более склонны доверять грязную работу пришельцам из низин, чем полудикие охотники, день за днем сдерживавшие наступление Леса. Поэтому уже несколько лет Вана кормился именно в горах. И дела его тоже шли в гору.

Обычно Ване приходилось иметь дело с какими-нибудь выползшими из Червиных пещер гадами или обитателями лесных чащ вроде саблезубых волков. Из йомов, конечно, тоже вылазило всякое, но, во-первых, крупные йомы были далеко, во-вторых, даже тамошние твари отступали перед громоподобной мощью астара.

Порой, правда, охотников на нечисть нанимали вовсе не для борьбы с чудовищами, и те из них, кто не боялся замарать руки, как, например, Вана в более юные годы, когда был еще не в пример беспринципнее, чем ныне, обращали свои умения и бесценный опыт против собратьев по человеческому роду. Хотя, конечно, странным было бы ожидать от подобных людей каких-то особенно высоких моральных ценностей. «Чистые руки пусть будут у чистых воротничков» – язвительно замечал старый Сем, пока его однажды не сожрала гигантская жаба.

В свое время охотнику почему-то особенно врезалась в память история ватаги Филефора Горелого, которому хватило ума порубать где-то в лесу какого-то восточного вельможу со свитой. Ирония судьбы заключалась в том, что этот вельможа оказался близким родичем князя, правившего в том самом городе, где незадачливые душегубы остановились на постой после своих грязных делишек. И когда они, упившись зеленогона, начали на весь посад горланить о своих сомнительных подвигах, нашлись добрые люди, доложившие об этом князю. По пьяни-то всю ватагу легко повязали, а потом и в йоме бросили. Вот так-то.

Горная тропка, которой шел Вана, наконец вывела его на небольшое, почти совсем лысое плато. Лишь пара сероватых кустов жалась к темному провалу пещеры. Под подошвами сапог захрустела белесая галька.

Вана расчехлил астар и смачно сплюнул пожеванный шарик бодр-травы в гальку. Оружие, словно радуясь встрече с хозяином после долгой разлуки, радостно уткнулось рукоятью в ладонь. Маленький красноватый огонек прицела заплясал на скальной стене. Охотник сбросил со спину походный мешок.

Наконец-таки.

Смакуя каждое мгновение, он твердой походкой пошел вперед. Ладони вспотели в предвкушении. Оскаленная пасть пещеры приближалась.

Шаг.

Интересно, кинется ли нелюдь на него сейчас? Или, наоборот, затаится, оттягивая неизбежное?

Шаг.

Вана остановился и пустил вперед себя ослепительно-белую молнию из астара.

Черный провал на мгновение вспыхнул светом, и из глубин его донесся грохот и треск. Видимо, охотник слишком перенапрягся и заставил астар выстрелить гораздо сильнее, чем стоило бы.

Но на этом все. Нелюдь должен (должен!) был вылететь из своего жалкого убежища, полыхая потусторонним звездным огнем, как клеттурхамский факел. Но этого не произошло. Значит, либо его утихомирил уже первый выстрел, либо…

Вана рванулся вперед, прямо в оскаленную, дымящуюся пылью пасть.

Пещера оказалась совсем небольшой. Ее глубины едва хватало, чтобы нелюдь мог скрываться от солнца днем. Из всех пожитков тут была лишь собранная из мха постель. На противоположной входу стене, словно сочащийся кровью шрам на скальном теле, зиял след от выстрела из астара, с которого несколькими раскаленными докрасна слезинками стекал расплавленный камень. Рядом с постелью лежала книга. Небольшая тетрадь в потертой кожаной обложке, которую Вана едва разглядел под слоем осевшей пыли. Находка заинтересовала его. Он никогда не слышал о том, чтобы у нелюди была культура, тем более письменная. Прежде чем взять книгу с пола, охотник еще раз оглядел пещеру, окончательно убедившись в том, что иного выхода на свежий воздух отсюда не было. Увы, нелюдь бежала еще до появления охотника.

Вана вышел обратно на гальку, отряхивая одежду от пыли. Угасшее чувство охоты принесло вслед за собой усталость. Стоило немного отдохнуть, прежде чем продолжать погоню.

Охотник поднял с земли свой мешок и извлек оттуда видавшее виды покрывало, которое он расстелил на камнях и уселся, скрестив под собой ноги на южный манер. Затем он достал сухари и солонину, завернутые в чистую белую тряпицу с вышитыми на ней цветочными узорами. Их он взял в дорогу в той же деревне, от жителей которой и узнал про нелюдь, обитавшую где-то неподалеку. Правда, сначала, услышав от селян эту историю, бывалый охотник сначала не поверил: уж слишком редко в последние годы встречалась нелюдь в этих краях. В последние годы – совсем перестала показываться. Последних из этого племени, почитай, еще деды нынешних горцев добивали. Даже сами рассказы об этих тварях обросли таким количеством дополнений, легенд и мифов, что уже и не отличить, что правда, а что – вымысел базарных баб. Говаривали, вот, например, что кожа у этих мерзопакостников горела, стоит только солнцу на небе показаться. Что живут (или жили) они под землей, в огромных городах из чистого золота и других богатств подземных, хранят знания великие да заставляют молоко в ведрах киснуть на расстоянии. Впрочем, последним из этих слухов Вана был наименее склонен доверять, вполне обоснованно списывая их на не в меру суеверных обитателей горных деревень.

Жуя длинный кусок солонины, Вана отряхнул рукавом с найденной книги пыль и, положив рядом с собой, раскрыл. Не то чтобы он был большим грамотеем и искушенным книжником, но благодаря правильным знакомствам читать и писать научился еще юности и с тех пор нет-нет да и почитывал какую-нибудь книжку. Особенно если события в ней описанные не содержали в себе той заумной блажи, которую люди образованные именовали «глубокими смыслами» и «особой культурной ценностью». Взглянув на первую страницу, охотник увидел непонятные царапины, как будто кто-то скреб куском угля по странице. Несколько последующих страниц было изуродовано подобным же образом.

– Умел ли нелюдь писать? – сам себе мысленно задал вопрос Вана и уже собирался было ответить на него отрицательно, как вдруг на очередной странице обнаружил привычные буквы глагианского алфавита. Потерев от изумления глаза, он снова уставился на раскрывшуюся страницу.

Да, глагианица. Старомодная, какая обычно бывает в очень старых книгах, но все же. Неожиданно. Нелюдь освоил письмо?

Протерев о штанину руку после солонины, Вана принялся читать:

«Запись первая.

Нашел эту тетрадь у павшего сына народа людей. Он спустился в каверны, упал и сломал себе шею. Не знаю, зачем он начал это странствие. Мы с Наставником нашли у него еду, оружие, золото. Еда есть благо. В эту ночь не придется идти в деревню или искать каких-нибудь гадов каменных подземелий. Хотя Наставник говорит, что не любит еду сверху. Она пропитана духом солнца.

У прекратившего жить я нашел и эту тетрадь. Часть листов была исписана, но я их выбросил. Теперь она моя. Странно. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь из Народа писал. Может быть, я буду первым. Хотя я буду и Последним. Забавно. Всегда я знал буквы и много читал книг: с поверхности и наших.

Возможно, Наставник будет против этой тетради. Но он не знает язык солнца, столь сильно он ненавидит верхнее светило. Меня научили этому языку другие, прежде чем ушли в Пустоту. Я верю Наставнику, ибо не знаю множества коловращений времени никого, кроме него, но стану писать, как пишут сверху, дабы он не прочитал и не понял.

Пусть эта тетрадь станет второй моей главой. Клетью для разума.