О, как убийственно мы любим…

– Почему Вы убегаете от своей судьбы? – спросил он, подошел еще ближе и поцеловал ее. Гея совсем смутилась и убежала. Но, вернувшись домой, она ничего не сказала отцу.

В тот же вечер свита принца вернулась в деревню. Они просили руки Геи у ее отца, который был готов согласиться на предложение принца.

– Папа, не надо! Я не хочу замуж! – категорично отказала Гея.

– Но почему, дорогая? Ведь он принц и может дать тебе прекрасное будущее.

Гея наклонила голову и на миг задумалась. В этот момент в дом вошел сам принц.

– Прошу Вас, прекрасная девушка, будте моей женой! – сказал он и упал перед ней на колени.

Гея приняла его предложение, и они уехали в страну принца. Отец Геи поехал с ними, и они сыграли свадьбу во дворце.

Гея и принц жили счасливо целых три года. А потом на Земле начали происходить странные вещи. Часто случались землетрясения, и вулканы просыпались каждый день. Сердце планеты умирало…

– Что происходит? – спросила однажды Гея.

– В древних документах моих предков написано, что это происходит каждые сто лет, – ответил ей муж. – Только когда один человек отдаст себя в жертву в пещере у подножия горы, все станет по-прежнему. Никто еще не дал логичного объяснения тому, что происходит.

– Тогда пойду я, – сказала Гея и вышла из дворца. Принц последовал за ней, но не смог ее догнать, словно что-то ему мешало.

Гея вошла в пещеру. По огромным каменным ступеням она спускалась все ниже, когда вдруг перед ней открылся прекрасный зал. В его центре было озеро полное синей воды. Гея приблизилась – внутри озера билось сердце. Но биение его становилось все медленнее.

Из синей воды послышался тихий слабый голос:

– Иди, иди, – голос был таким тихим, что Гея едва его слышала. Она приблизилась к озеру и была готова прыгнуть в него.

– Гея, НЕТ! – крикнул принц, но было слишком поздно. Девушка прыгнула в воду, и ее сердце заменило собой то, что было у Земли раньше.

Юноша не смог пережить ее потерю и прыгнул в озеро вслед за ней. Два сердца слились вместе и забились сильнее, чем прежде. Гея пожертвовала собой, чтобы продолжали жить другие, а принц – чтобы остаться с ней.

Целых три века Земля жила силой этих влюбленных сердец, которые, наконец, слились в одно.

Максим Кузин

Кузин Максим Станиславович, родился 1967 году в Волгограде, с 1997 года живу и работаю в столице Республики Казахстан – г. Астана. Работал журналистом в различных СМИ: в газетах, журналах, на теле- и радиоканалах. Прошел путь от рядового корреспондента до главного редактора. Активно занимаюсь художественной прозой – пишу повести и рассказы, публиковавшиеся в различных газетах и журналах. С 2001 года – член редакционной коллегии международного журнала литературы народов мира «Аманат», который бессменно возглавляет видный казахстанский писатель Роллан Сейсенбаев.

Зеленый крепдешин

Матвей Данилович Сторожук ушел на фронт в первые дни войны, оставив в родном Акмолинске большую семью – жену Ульяну и пятерых детей: старших, Петра и Марию, и младших – Володю, Тамару и непоседу Ленку. Он прошел, проехал вместе со всем советским народом от Бреста до Сталинграда и от Сталинграда до Берлина. Все военные годы он не выпускал из рук шоферской баранки, – возил боеприпасы на передовую, а из самого пекла вез в тыл раненных. Все годы хранила его и сохранила маленькая иконка Божьей матери, повешенная ему на шею перед самым расставанием плачущей женой Ульяной. Хотите – верьте, хотите – нет, но кто тогда еще спасал Матвея Сторожука от прямых попаданий в его груженную снарядами до верха машину? Других разрывало на части, а его только выкидывало взрывной волной из кабины. И что удивительно, все три раза, когда Матвею Даниловичу по всем мыслимым законам надо было прощаться с жизнью, – на нем не было ни царапины, и лишь только в третий раз контузило его. Но война для него кончилась только студеной зимой 45-го года, после разгрома группировки японских войск в Манчжурии. Автобатальон, в котором служил Матвей Сторожук, прямо из Берлина перебросили через одну шестую часть суши на Дальний Восток, и там тоже сохранила его Божья мать. Отлились слезы и молитвы его жены Ульяны – вернулся домой муж целым и невредимым, в ладно сидящей военной форме и с орденами и медалями во всю широкую грудь.

Эта история произошла весной 1946 года. Ярким и солнечным выдался день празднования первой годовщины окончания страшной войны – 9 мая. Уже знал Матвей Данилович, что на торжественном собрании в акмолинском Дворце железнодорожников ему прилюдно будут вручать медаль «За отвагу», долго плутавшую по штабам и канцеляриям, и поэтому особенно тщательно он начищал свои сапоги. Еще раз он махнул суконной тряпкой по голенищу, последним критическим взглядом оценил его влажный глянец и крикнул через плечо:

– Ульянка, где же ты? Пойдем уже, люди ждут!

– Нет, Мотя, ты иди, а я не пойду, – тихо прислонилась к косяку двери его жена.

– Как это ты не пойдешь? – аж вскинулся Матвей. – Я что – один пойду на праздник? Я что – парень, что ли?

– Ты у меня сегодня такой красивый, – подошла и ласково прижалась к его сильному плечу Ульяна. – А я – что? У меня вот даже и одеть нечего… Что я буду тебя позорить своим рваньем?..

И как ударило в грудь старого солдата. Он и не думал, каким тяжким трудом далась война его жене, долгие годы растившей и хранившей его детей. Тогда, в довоенные годы Матвей с каждой получки нес своей Ульяне подарки: то колечко прихватит, то сережки или монет на монисто. И всегда была нарядна его Ульяна, ослеплявшая глаз своей лучистой, яркой польской красотой. И не ходила она – летала, стуча своими подкованными сапожками, звеня серьгами и монистами. Но ушла вся красота Ульяны на долгие годы войны, меняла она свои богатства на хлеб и картошку. Что значит золото по сравнению со счастливым детским смехом? Осталась у Ульяны из всего богатства только кофта и юбка, которые она, стыдясь даже своих детей, стирала только ночью, чтобы рано утром, пусть даже мокрые, надеть опять. И сейчас стояла Ульяна перед своим мужем, стыдливо сжавшись, как будто ей было стыдно за то, что ее кофта и юбка давным давно потеряли своей первоначальный цвет.

– Ты иди, Мотя, один, а я детей посмотрю… – сказала она мужу и, повернувшись, ушла в дом, чтобы тихо плакать в темном углу.

Шел Матвей Сторожук по улице широким солдатским шагом и ничего не видел вокруг, как будто ничего и не было. Не было радостных улыбок вокруг, не было счастливого людского смеха, не было праздника. Слезы застилали его глаза, обида распирала его грудь, но не людей, а на себя. Почему не спросил, как далась жене война, эти долгие холодные, голодные военные годы, бессонные ночи у постели заболевшего ребенка? Почему даже не сказал жене спасибо за то, что сохранила и вырастила его детей, жертвуя ради них всем – своим здоровьем, красотой, своей жизнью? Шел солдат и плакал – кончился для него праздничный день.

Торжественное собрание шло своим чередом. На сцене Дворца железнодорожников стоял покрытый красным кумачом стол, на котором грудой лежали подарки – отрезы материи, вручавшиеся председателем собрания земля-кам-фронтовикам, чествование которых проходило под оглушительные рукоплескания зала. Матвей Данилович сидел среди радостных, улыбающихся людей в каком-то оцепенении. Его не было в этом праздничном зале, он был со своей Ульяной, заново переживая ее боль. Из оцепенения его вывел сосед, наклонившийся сзади:

– Матвей, ты что? Очумел от радости? Иди, слышь, тебя на сцену кличут…

Как во сне поднялся Матвей Данилович со своего места и под аплодисменты пошел на сцену. Он уже и не помнил, как ему вручили медаль, и что говорил при этом председатель, очнулся он только тогда, когда ему в руки начали совать отрез ткани. И тогда он отдал его обратно и сказал:

– Нет, дайте мне вон тот, зеленый…

– Матвей Данилович, вы что? Он же женский, берите, вот, ваш, – растерянно бормотал председатель, продолжая протягивать отрез.

Но если украинец что решил, то решил, и будет стоять на этом насмерть, хоть стреляй. Насупился Матвей Данилович, нахмурился и опять показал рукой:

– Вы мне вон тот дайте…

В зале потихоньку начал подниматься недоумевающий ропот. Председатель растерянно оглянулся, дернул головой, бросил нас стол отрез, выхватил из груды материи зеленую ткань и сунул в руки старому солдату. И тогда улыбнулся Матвей Данилович, кивком головы поблагодарил и председателя и народ и пошел на свое место. На смех и подначки соседей он лишь улыбался в ответ.

Ульяна споро накормила детей и, налив в корыто воды, собралась уже затеять стирку, когда гулко хлопнула входная дверь, в сенях раздались тяжелые шаги и, наклонив голову перед низкой притолокой, в кухню шагнул Матвей Данилович, держа перед собой в руках сверток, как малое дитя. Ребятня при виде веселого отца радостно было загомонила, но он властно повел на них бровью: «А ну, тихо!» И, прокашлявшись, сказал:

– Дорогая жена моя, Ульяна! За все твои труды, за все бессонные ночи, за любовь твою бесценную, за то, что уберегла детей наших, говорю тебе большое спасибо! И в подарок от меня прими вот это…

И бережно, как малое дитя, передал в ее руки сверток. Тихо ойкнула Ульяна, немного растерявшаяся от неожиданной торжественности момента, и нерешительно приняла от мужа подарок. И вдруг из свертка к ней на руки выскользнула ярко-зеленая ткань, как будто не терпела грубой оберточной бумаги и сама рвалась на волю, и засверкала она в темной кухне необыкновенным праздничным блеском. Слезы неожиданно заструились из глаз Ульяны, она неловко привалилась к мужниной груди, и тихо затряслись от плача ее плечи. Она плакала тихо, как будто жалуясь мужу, как ей было тяжело. Она плакала, как будто прощалась с тем страшным временем бед и страданий, выпавших на долю всех женщин большой страны, вынужденных растить детей и помогать в сражениях своим мужчинам, покорно и безответно несущих свою тяжелую обязанность быть матерями и боевыми подругами. Не прерывал ее Матвей Данилович, давая вволю выплакаться, попрощаться со старой жизнью, чтобы начать жить жизнью новой – мирной и спокойной. Притихли дети, широко раскрытыми глазенками смотря на своих родителей, понимая, что сейчас между взрослыми происходит что-то очень важное и мешать им сейчас не надо.

А через год, на праздник Дня победы, во Дворец железнодорожников они шли вместе. Шел старый солдат Матвей Данилович Сторожук, а рядом в нарядном платье из зеленого крепдешина шла его Ульяна. И шли они так, словно и не было страшной долгой войны, а всегда светило солнце. И смотрели им вслед, блестя бусинками своих черных глаз, их дети: старшие – Петр и Мария, и младшие – Володя, Тамара и непоседа Ленка.

Лиана Шахвердян

Родилась в Тбилиси. Окончила Тбилисский государственный университет, механико-математический факультет. Преподавала в Москве, Тбилиси.

Публикации в литературных журналах: «Русская жизнь» (9-2016), «Новая реальность» (75, 78-2016), «Мастерская» (2,3-2016), «На холмах Грузии» (22-2015, Тбилиси), «Квадрига Аполлона» (16(19)-2015, Санкт-Петербург), «Мост» (25-2010, Санкт-Петербург), «Золотая строфа» (7-2011, Москва) и т. д.

Участвовала в качестве члена жюри в работе Десятого конкурса философской лирики «Золотая строфа» (2011, Москва). Участница международных литературных фестивалей, а также конкурса «Дорога к Храму» (2015/2016, Иерусалим) – шорт-лист.

Автор книги «Многоточие…» (стихи, рассказы; 2015, Ереван).

Апельсины

большие белые банты в теплых краях карих глаз – пуговках ярких апельсинов…

Лена была трудным подростком, сущим адом для всей школы: все время дебоширила, дралась. Совсем еще ребенком, попав в плохую подростковую компанию, стояла на учете в детской комнате милиции. Администрация школы была в постоянном напряжении. Ее за глаза называли бандиткой…

Мой первый урок в классе в качестве учителя, в котором она «отсиживала» школу, вызывал панический страх. Меня о ней предупреждали. Помню: зашла в класс, поздоровалась с детьми и начала искать ее глазами… Она сидела на последней парте, полусидела, точнее, она не умела сидеть, все время ерзала, двигалась, словно искала точку опоры… и не находила, к концу урока, либо ходила, в лучшем случае, либо мешала другим, пререкалась, дралась – в худшем… В общем, не девочка – огонь! Первое, что поражало в ее внешнем виде – оттопыренные во все стороны нерасчесанные волосы, которые словно отражали разброс внутреннего состояния, абсолютно мальчиковый вид и неспокойный взгляд. Я старалась не делать ей замечаний, боясь потерять мнимый контроль над собственными эмоциями. Но однажды она все-таки меня довела. Я не помню, что ей наговорила, пытаясь достучаться то ли до ее благоразумия, то ли до самолюбия… Только потом, когда остановилась, в страхе подумала, что по свойству своего природного буйства она могла устроить ответный дебош. Но… Лена как-то странно развернулась: долго на меня смотрела – изучала, промолчала, а там уже – спасительный звонок, конец урока. Следующий день был обычным, рабочим, до урока в классе отсиживалась в буфете, настраиваясь на Лену. Но она сама меня нашла, подошла…