Журнал «Фантастика и Детективы» №11 (23) 2014

До утреннего гимна оставалось пять минут.

Через пять минут все динамики укладчика дрогнут первыми обманчиво тихими нотами. До-ми-соль. Вкрадчивый шепот флейт – молчок. После секундной паузы вялую дремоту корабля вскроет дробь армейских барабанов. Тра-та-та-та-та! А потом и-раз, и-два, и-три, и-четыре – «Libertate! Vita sine libertate, nihil» – вступит откуда-то с самых небес чистое детское сопрано…

Liberta-a-a-a-a-te…

Евстигнеев, кряхтя, поднялся, побрёл в гальюн. Там скрутил из пипифакса жгуты и затолкал их в уши. Он давно мог бы заклеить все динамики акустическим скотчем, но клей плохо счищался, и следы могли заметить сменщики, что никак не входило в евстигнеевские жизненные планы. Сменщики наверняка бы слили Евстигнеева начальству – кляузничество в Артели поощрялось. А поскольку отказ от прослушивания гимна считался одним из самых жестких проколов, Евстигнееву могло светить увольнение с лишением всех страховых и пенсионных накоплений. Оно ему надо?

«Libertate» – глухо зашелестело где-то снаружи, побудка началась. Сопрано десятилетнего сына Председателя Совета Директоров уверенно продиралось через самодельные беруши и ввинчивалось в мозг. Евстигнеев подошел к стене и врубил смотровую панель. Ввёл доступ, выбрал «шлюзовой отсек»… и правильно сделал – шлюзовка мигала датчиками, сообщая о только что прибывших гостях. Черт! Евстигнеев выругался. Он не следил за графиком, полагаясь в мелочах на Софи. Но она либо забыла, либо не захотела предупредить, что вахта заканчивается, и на укладчик вот-вот прибудет смена. Стерва! Какая же она стерва!

«Чтоб ты сдохла!» – в сердцах прошипел Евстигнеев и тут же усмехнулся, вспомнив, как Софи вчера вечером билась в закрытую дверь его каюты, истошно вопя: «Чтоб ты сдох, психопат чокнутый!»

«Стерва…» – Евстигнеев натянул униформу прямо поверх пижамы и бегом бросился в лабу – именно там ему и полагалось сейчас находиться: точно перед вопящим динамиком, болтать в экстазе головой и ронять слёзы восторга и умиления. И выглядеть полным идиотом, как выглядит сейчас Софи, застывшая по стойке смирно на капитанском мостике, сменщики, зафиксированные ремнями внутри транспортной капсулы, и еще два миллиона девятьсот девяноста девять тысяч девятьсот девяноста шесть человек, работающих на Артель.

«Libertaaa…» – глухо надрывался будущий вице–  или даже президент, пока Евстигнеев лихорадочно расставлял по лаборатории флажки, гербы и портреты членов Совета. Он успел нацепить на лацкан бейдж, поменять на дисплеях заставки и уже под заключительную ноту сообразил выдернуть из ушей туалетную бумагу и пихнуть ее в шредер. После чего уже спокойно запустил оборудование, в последний за эти полгода раз оставил «пальчики» под строкой «артельщик Евстигнеев» и стал ждать сменщика для церемонии передачи поста. С каким бы удовольствием он опустил эту часть регламента: «товарищ Такой-то вахту сдал – товарищ Сякой-то вахту принял», но работой своей Евстигнеев дорожил.

Спроси кто-нибудь, что хорошего он, когда-то подававший определенные надежды учёный и почти гений, находит в однообразных вахтах на древнем паутиноукладчике, чем его привлекает бесконечное сидение в крошечной, похожей на больничный бокс лаборатории, почему он изо дня в день выполняет тупые, механические действия, на которые способен даже самый низкоквалифицированный технарь – Евстигнеев не затруднился бы ответить.

Вероятно, он бы вспомнил, как пять с лишним лет назад мыкался голодный, безработный и злой, и должность техника в экипаже из двух человек тогда оказалась спасительной. Вероятно, он бы перебрал еще ряд аргументов, в числе которых счастливая возможность целых полгода находиться вдали от человечества, которое Евстигнеев, мягко говоря, недолюбливал. Может быть, и даже наверняка, Евстигнеев сообщил бы о глубоких чувствах к жене, а также рассказал бы о величии Артели, о единстве, братстве, жертвенности и прочем, благо для этого достаточно вспомнить любую статью из корпоративного еженедельника и изложить её в свободной форме. Но всё это оказалось бы ложью. На самом деле Евстигнеев был влюблён.

Влюблённость свою Евстигнеев скрывал даже от себя самого. Но Софи – второй член экипажа, его командир, пилот-навигатор, а также евстигнеевская законная супруга – заявляла со свойственной ей бесцеремонностью: «Ты псих, Евстигнеев. Думаешь, я не вижу, как ты к ней относишься?» Евстигнеев злился. Бледнел и пытался скрыться от жены в лабе, а она тащилась за ним вслед и приговаривала: «Извращенец, псих… Чтоб ты сдох! Вот возьму и напишу докладную в Артель, пусть все знают, что ты из себя представляешь. Пусть знают, что ты даже бейджик не носишь, а только целыми днями сидишь в лабе или лазишь, как последний извращенец, в шлюз, в эту свою пряху».

Под «этой своей пряхой» имелась ввиду Арахна – встроенная в хвост корабля биосистема, которая, собственно, и выполняла основную производственную задачу – генерировать и выбрасывать в космос мононуклеарную транспортную нить. Безостановочно… Каждую долю каждой секунды. В течение десяти, ста, тысячи лет. Всё время, пока паутиноукладчик идёт по бесконечному маршруту, оставляя позади неосвоенные ещё звёздные системы, свободные пока планеты и невидимый невесомый след. След, по которому, привлеченные сжатым в короткий, короче старинного SOS, зовом «самки», устремятся «распалённые страстью самцы». Самцами считались транспортные биокапсулы, так называемые «пули». Самками – Арахны.

Арахн существовало не так уж много – тысяч пять, может быть шесть. Делились Арахны на «мам» и «прядильщиц». Многочисленными «мамами» обустраивались космические станции. «Прядильщиц» же устанавливали на паутиноукладчиках. Арахна Евстигнеева вполне могла претендовать на звание почётной прядильщицы галактики и требовать улучшенных условий труда, поскольку была в своём роде пионеркой. Паутиноукладчик под номером 0004 вышел в рейс триста с небольшим лет назад, неся на своём борту девственную Арахну. Корабль с тех пор был несколько раз отремонтирован, пережил замену навигационной системы и основного двигателя, а Арахна так и осталась прежней. Разве что потеряла всякую невинность, раз в полгода распахивая створки шлюзовой эпигины вахтовым капсулам.

Арахна… Созданный три столетия назад биостанок по производству мононуклеарной нити функционировал без перебоев. Неутомимая, неуничтожаемая, наделенная лишь одним инстинктом – инстинктом размножения – Арахна отличалась от своего природного прототипа, как силиконовая вагина на вечных батарейках отличается от живой женщины. Сравнение это, при всей его неприглядности, казалось Евстигнееву единственно точным. В отличие от мужской «пули», представляющей собой самостоятельную биосистему с прочным экзоскелетом, с пусть управляемой извне, но полноценной нервной системой, Арахна была всего лишь набором органов. Ровно тех органов, которых хватало для производства паутины, выдачи феромонального кода, привлекающего «самцов» – и всё. Арахна – гигантское лоно и прядильная железа размером с двухэтажный дом. У нее даже не имелось собственного скелета. Лишенная хитина опистосома крепилась к стенам шлюзового помещения сверхпрочными рёбрами, соединёнными между собой не менее прочными поперечинами. Эта «сбруя» удерживала Арахну от полноценного спазмирования. Иначе, ощутив «самца» внутри, «самка» расплющила бы собой и саму «пулю», и её пассажиров.

Точно старая дева, алчущая недозволенного совокупления и сублимирующая похоть в бесконечном рукоделии, Арахна-прядильщица трепетала от неудовлетворения и выдавливала из себя в космос тончайшую паутину.

Вот в этот кусок искусственно созданной плоти и был влюблён техник Евстигнеев.

* * *

– Товарищ Стан вахту приняла, – сменщица отсалютовала Евстигнееву, и он едва заметно скривился в ответ.

– Товарищ Евстигнеев вахту сдал.

– Куда в отпуск? – сменщица шлёпнулась в кресло перед монитором, развернула панель и налепила прямо на идеально чистую (у Евстигнеева имелась специальная ветошка) поверхность «живую картинку». На картинке кривлялся ребёнок неопределённого пола и возраста, наряженный в оранжевую униформу артели. Женщина поймала взгляд Евстигнеева и сочла необходимым пояснить:

– Дочка. Будущий техник. В прошлом году приняли в наш… корпоративный лицей. А у вас детей нет?

– Детей нет. В отпуск не поеду.

– Да? А мы вот уже планируем… Смена закончится, и на корпоративном круизнике по солнечной. Романтика…

– Не знаю, не видел, – Евстигнеев с сожалением оглядел лабораторию, остановился взглядом на той части панели, куда транслировались данные с обожаемой Арахны. Громко выдохнул.

– Пора.

– Уже? – сменщица (Евстигнеев видел ее четвертый или уже пятый раз, но никак не мог запомнить имени) всполошилась, взглянула на время. – Ой! И правда. Быстрой вам «пули», товарищ.

Евстигнеев не ответил. Поспешил к входу в шлюз.

Софи опаздывала. Евстигнеев воспользовался ее отсутствием, прильнул ухом к перегородке и неожиданно для себя растрогался, ощутив едва заметные колебания. Арахна трепетала, пыталась прорваться сквозь металлические рёбра, обхватить собой капсулу, сдавить ее со всей силой страсти. Через несколько минут Евстигнеев сменит ответный код «пули», и арахна равнодушно обмякнет. Это сейчас «возлюбленные» абсолютно совместимы за счет совпадения сигнала, но стоит лишь перенастроить феромональный код – и прядильщица продолжит безразлично генерировать паутину, а пуля устремится в Солнечную, на страстный зов своей новой любви – станционной мамы. «Инстинкт… Безупречная любовь, – прошептал Евстигнеев и погладил ладонью переборку. – Непостижимо! Недоступно».

– Тьфу! Чтоб ты сдох, извращенец! – Софи вывалилась из-за поворота. Встала – руки в боки. – Всё-таки напишу докладную. Поглядим, как ты тогда завертишься.

Евстигнеев пожал плечами. Знал, что Софи не станет рисковать гражданством Артели ради того, чтобы досадить мужу. Будет, как все эти пять лет, беситься, топать ногами, грозить, ненавидеть… и молчать. Иногда ему казалось, что они похожи: оба истово преданы чему-то великому, абстрактному и равнодушному. И оба вынуждены сосуществовать рядом друг с другом ради того, чтобы не лишиться главного. Бессмысленной своей любви.

В шлюзе Евстигнеев не удержался, шагнул к стене и коснулся пальцами напряженной гиподермы, облепляющей стены, пол и потолок. Софи фыркнула. Вихляя задом и насвистывая что-то бравурное, направилась к капсуле. Евстигнееву показалось, что Софи слишком грубо вдавливает подошвы в тело Арахны. Удержавшись от окрика, Евстигнеев вскрыл «пулю» и полез внутрь первым. Софи втиснулась следом. Евстигнеев тяжело молчал, набирал по памяти код. До старта оставалась одна минута сорок секунд.

– Не майся ты так, Евстигнеев. За полгода ничего с твоей пряшкой не случится. Станы эти – отличный марьяж, – Софи зевнула так, что Евстигнееву показалось: еще секунда, и у нее отвалится челюсть. – Что товарищ капитан, что товарищ техник.

– Экипаж, – поправил Евстигнеев. Подумав, поправил еще. – Пилот и биотехник. Арахна.

– Ты меня еще править будешь? В артели ТАК говорят! – Софи сцепила зубы. Сквозь зубы повторила: – Марьяж. Товарищ. Пряха.

– Заткнись, Софи… три, два, один. Пуск!

Ничего не произошло. То есть и обычно «ничего» не происходило, но на этот раз «ничего» было другим. Пугающим. Пустым и абсолютно беззвучным. Евстигнеев замер.

– Всё? – голос Софи сорвался. Она, видимо, тоже почувствовала неладное. – С прибытием? Мы на станции? Выходим?

– Сиди, где сидишь, – оборвал ее Евстигнеев.

Он еще раз перепроверил код. Верный. Сейчас капсула должна была уже находиться на «маме», в одной из многочисленных принимающих ячеек орбитальной станции. Теперь Евстигнееву полагалось вернуть пульт на место, откинуть люк и выйти в шлюзовой отсек «мамы». А там уже ждет шаттл до Земли. Дальше, как всегда: Софи в оплаченный Артелью круиз по Солнечной, а он в свою нору с зашторенными окнами и бумажной библиотекой. Но что-то пошло не так. Подумав еще с полсекунды, Евстигнеев выбрался наружу.

Шлюз, в котором они сейчас находились, был не «мамин» – с надписью «welcome back», оранжево струящейся под потолком, но знакомый, маленький, облепленный изнутри молочным желе опистосомы, притянутой к стенам металлической решеткой.

– Мы что, еще в нашей пряхе, что ли? – Софи вылезла вслед за Евстигнеевым. Округлила глаза и рот. – Ты код, что ли, не тот ввёл? А? Что молчишь?

Евстигнеев думал. Он думал всё время, пока Софи требовала забраться обратно в капсулу и попробовать еще раз. И потом, когда после пятнадцати попыток ничего не изменилось, и капсула не тронулась с места. И тогда, когда Софи слишком быстро шагала по коридору в кают-компанию, а Евстигнеев тащился за ней. Он думал даже тогда, когда Софи, сбиваясь, докладывала сменщикам о происшедшем, а сменщики пытались задавать какие-то никчемные вопросы, вроде «как себя вела Арахна, товарищ техник?» и «в порядке ли пульт-кодер, товарищ техник?».

– Ну? Что молчишь, Евстигнеев? – Софи, красная и некрасивая, маячила прямо перед его лицом. – Это обрыв? Да?

Евстигнеев дёрнулся, когда Софи вцепилась пальцами в его плечо. Впервые заметил, что кают-компания слишком мала для четверых, и что у одной из ламп над столом сломалось крепление, и теперь она висит чуть ниже и кривее остальных.

Евстигнеев посмотрел на Софи, обнаружил прыщ на мочке её левого уха, перевел взгляд на сменщиков. Им было страшно – Евстигнеев это почувствовал по напряжённым лицам, неуютным позам и нарочито спокойным голосам. Но они улыбались друг другу, Софи и ему – Евстигнееву. И повторяли как болванчики: «Товарищи в Артели разберутся, надо ждать». Бесило! Даже больше чем Софи, которая вдруг вытаращила глаза и затянула дребезжащим голосом «Либерта-а-ате». Сменщики подхватили. Евстигнеев поднялся и демонстративно вышел вон.

Проходя через рубку, он едва удержался, чтобы не вырубить гравитацию. Но вовремя представил, как униженно станет щебетать Софи, поясняя, что произошла досадная случайность, или еще хуже – задрожит нижней губой и голосом и начнёт оправдывать нелюдимого мужа, выдумает какую-нибудь идиотскую историю, которая, на её взгляд, заставит сменщиков сострадать и самому Евстигнееву и его «несчастной» супруге. А потом будет старательно раскладывать на столе благодарности, грамоты и вырезки из еженедельника с упоминанием марьяжа Евстигнеевых, чтобы сменщики, не дай бог, не подумали чего неладного.

* * *

Артель давно уже следовало переименовать в корпорацию. Лет триста назад отцы-основатели вывели первую сотню паутиноукладчиков в космос, не представляя толком ни сложностей, ни грядущих масштабов своего тогда еще никакого не бизнеса, но смелого эксперимента. Тогда отцы-основатели не то поскромничали, не то решили сэкономить на налогах и заявились в реестре, как артель по укладке транспортных биосетей. До первой «пули», прошедшей от точки А до точки Б за время, несопоставимое даже с понятием «моментально», Артель никого не интересовала. Более того, в научных и научно-популярных кругах деятельность Артели вызывала насмешки, а теория пара-сингулярностей Нгобо, положенная в основу идеи транспортной паутины – гомерический хохот.

Зато на следующее утро, после того как информация об успешном испытании сверхнового вида транспорта попала к медийщикам, а вчерашние шутники, бледнея щеками, заявили о «революции в транспортных технологиях», началась публичная истерия. Биржи лихорадило, акции межзвездных перевозчиков за сутки превратились в пипифакс, владельцы контрольных пакетов требовали возмещения ущерба, и, не получив ничего, шагали с крыш небоскрёбов. Артель же из никому не известной группы мечтателей превратилась в самую преуспевающую компанию галактики. За неделю лица отцов-основателей Артели стали известны всякому зрячему и неравнодушному, а слегка заикающийся фальцет главного биотехнолога артели – Збышека Стойцева (тогда еще неженатого) был выбран самым сексуальным голосом вселенной. Кстати, аудио-версию его диплома «Таксономическое разнообразие полифагов» скачали около трех миллиардов раз, и это без учета пиратских версий. Также был зафиксирован внезапный всплеск интереса к арахнологии и двухмерному фильму-артефакту «Человек-паук».

Через полгода общественность успокоилась, а Артель, предусмотрительно и по номиналу передав двадцать процентов акций членам земного правительства, продолжила триумфальный захват космоса.