Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…

Звучите, трели,
Воспойте Нелли.
Затем пошло иным размером:
Ах, наши души рдеют,
Как вишни на закате,
Когда вы – две Натальи —
На променаде.

Дело в том, что обе Наталии обычно каждый вечер отправлялись вдвоем на прогулку. Никого не принимали в свою компанию, так как в это время они поверяли друг другу самые сокровенные тайны. Как сейчас вижу две фигуры с красным зонтом, медленно движущиеся к пруду.

Наталия Николаевна сильно увлекалась Н.Н. Евреиновым[40 - Николай Николаевич Евреинов (1879–1953). Режиссер, драматург, историк театра, философ, актер, музыкант, художник.]и участвовала в драматическом кружке, где он был художественным руководителем и режиссером. Известно было, что Наталия Николаевна страдает бессонницей. Зная обо всем этом, я и посвятила ей несколько витиеватых строф.

Героя длинноногого
С волосьями до плеч
Забудь хоть на мгновение
До новых встреч.
Пусть пурпурные лилии
Его мозгов
Не беспокоят более
Твоих снов… и т. д.

Герой был далеко не длинноногий, но чего не напишешь, когда лишь час времени на все. А «пурпурные лилии его мозгов» ее пленили.

– Вот именно, пурпурные лилии – его мысли, – томно улыбаясь, сказала она и взяла себе на память «кантату», написанную наподобие древних грамот.

Когда все собрались в столовую к утреннему чаю, я попросила всех в гостиную, посадила полукругом. Соня села за рояль, я стояла около. Соня взяла дикие «торжественные» аккорды, и я под невероятный аккомпанемент начала «величественно» декламировать вступление. Затем мы запели дуэтом, причем Соня «летала» по всей клавиатуре, а я подплясывала с серьезным лицом. Эффект превзошел мои ожидания. Все сначала были ошеломлены и недоуменно молчали, смотрели и слушали, но когда вдруг раздался Сережин смех и мы, оглянувшись на него, увидели, что он хватается за затылок и, топая ногами, корчится от гомерического хохота, все вдруг очнулись, и хохот стал всеобщим. Кончили мы с достойными, серьезными лицами под гром аплодисментов.

Никто не обладал таким чувством юмора, никто так заразительно не смеялся, как Сережа.

Старшие сестры и братья и их товарищи как-то приготовили спектакаль-водевиль – «Много шума из пустяков». В последнюю минуту, когда участвующие были загримированы и публика собиралась в саду («сцена» была на террасе, а «зрительный зал» – в саду, скамьи для публики уже стояли перед балконом, где кругом вековые липы и пестрые фонарики мелькали темной ночью в густой зелени), исполнителя на роль слуги не оказалось. Кто это был и куда, и почему исчез, я не помню. Режиссер спектакля быстро «перекроил» слугу в служанку, и роль была поручена мне. Все произошло так молниеносно, что я не успела опомниться, как оказалась на сцене, и занавес пошел. Вся роль заключалась в том, что надо было ввести в комнату гостиницы нового постояльца, сказать несколько слов и принести свечу со спичками. Я проделала все, что нужно, пошла за свечой – и, о ужас! – спичек нет. Я побежала в комнату – спичек нет. В отчаянии, с одной свечой иду на сцену и, давая свечу, решительно заявляю, что спички у него, конечно, есть, и, пожелав спокойной ночи, быстро удаляюсь. Я боялась, что испортила все, но оказалось, что наша сцена прошла прекрасно. Сережа усмотрел у меня актерские способности и, приглядываясь ко мне, заводил речь о театре.

Через некоторое время, как-то после ужина, вышли Наташа, Сережа, Соня, Марина и я в цветник. Картина была чудесная: ночь лунная, на небе ни облачка. Луна освещала фонтан, и белые звезды цветущего табака сильно пахли, а кругом все потонуло в темноте, как в черном бархате. Меня заворожила эта красота и охватило какое-то странное возбуждение. Я забралась на стену фонтана и стала читать старинное заклинание-приворот:

На море на океане,
На острове на Буяне
Стоит верба,
на вербе
Семьсот ветвей,
На тех ветвях семьсот чертей —
Страшно…
Под вербой баня,
А в бане доска,
Под доской тоска.
Металась тоска,
Бросалась тоска
По окнам, по углам,
И тут, и там.
Страшно…
Стой, тоска.
Не метайся, тоска.
Не бросайся, тоска.
Ты пойди, тоска, к рабу Сергею.
Чтоб он, раб Сергей, любил
И тосковал по рабе Анне.
Во веки веков
Аминь!

И так повторила три раза. Кончила. Стою, как околдованная. Ночь, красота эта заворожила нас всех, никто не ожидал от меня такого, да и сама я не узнала себя. Когда очнулись, тихо, не говоря ни слова, разошлись. Наутро мне рассказали Соня и Марина, что, слушая мои заклинания, им стало страшно и что я была как ведьма.

Сережа сказал мне, чтобы я готовилась к встрече с К.С. Станиславским[41 - Константин Сергеевич Станиславский (1863–1938). Актер, режиссер, драматург, основатель МХТ, первый деятель русского театра, получивший звание «Народный артист СССР».], что надо, чтобы он прослушал меня и решил – гожусь ли я к актерской работе. Все, что Сергей задумывал, он доводил до конца, и в этом случае он не забыл. Вернувшись в Москву, он говорил со Станиславским обо мне, и в назначенное время я пришла в студию (она тогда помещалась на Тверской, где одно время был Театр имени Комиссаржевской). Вошла я в зал со страхом и вижу, за столом сидят К.С. Станиславский и Е.Б. Вахтангов[42 - Евгений Багратионович Вахтангов (1983–1922). Актер, режиссер, педагог. Создатель театра, который носит его имя.]. Встретили они меня очень ласково и предложили читать мое заклинание. Я струсила и, думая отвертеться, сказала, что тогда я читала ночью при луне у фонтана, а здесь, в комнате, ничего не получится. Тогда Станиславский попросил Вахтангова:

– А ну, устройте ночь. – Вахтангов погасил электрическую люстру, оставив лишь одну лампочку, которую затемнили занавесом. И вот из-за этого занавеса стала я заклинать. Когда кончила, Станиславский предложил мне заклинать его. Я струсила и просила:

– Не надо…

В результате Станиславский назначил мне индивидуальные занятия и стал сам со мной заниматься. Спустя уже два года Сережа вдруг чего-то испугался и, когда я его на вокзале провожала, написал на моей записной книжке обращение к Сулержицкому[43 - Антон Леопольдович Сулержицкий (1872–1916). Режиссер, художник, педагог. Сподвижник К.С. Станиславского, учитель Е.Б. Вахтангова.], прося его присмотреться ко мне и сказать, смогу ли я по моему характеру работать в театре. Записку я не поняла, ее иносказательность была туманна.

Так все время Сергей следил за мной и заботился о моем будущем. Его смущала моя боязнь чужих, замкнутость и дикость. И хотя ко мне в студии, начиная со Станиславского, все крупные актеры, которые там бывали, относились очень хорошо и говорили, что любят меня уже за то, что я сестра Сергея Васильевича, я в войну 1914 года после перенесенного тифа не вернулась в студию, а стала работать сестрой в госпитале солдат, ожидавших протезы.

Тяжелое серое осеннее небо. В комнатах мебель сдвинута как попало, чемоданы повсюду. Все, кажется, спешат куда-то, двигаются с озабоченными лицами и мешают один другому. Сережа смотрит на девочек, смирно ожидающих отъезда, уже одетых. На душе грустно, но почему? Ведь так часто Сережа уезжал в гастрольные поездки, но тогда он уезжал один, а сейчас поднята все семья. Последние слова, поцелуи, и все спускаются по лестнице. Уезжают далеко и надолго. И не чуяли мы, что не увидим больше Сережи. Последние слова:

– До свиданья, пишите, будьте здоровы, скорее назад, ждем…

И Сережа уехал навсегда.

Когда вернулся МХАТ из поездки в Америку, я встретила К.С. Станиславского. Он охотно рассказывал мне о триумфах, сопровождавших выступления Сергея Васильевича, о его жизни в Америке, о том, что он радостно встретился с ним, и в заключение сказал:

– Провожал нас Сергей Васильевич на пароход. И когда пароход начал отдаляться от пристани, я взглянул на его как-то ссутулившуюся высокую фигуру. Последний привет! Он стоит молча, с поднятой рукой, и я вижу, как глаза его застилаются слезами. А видеть слезы на глазах большого человека – страшно.

Вся жизнь моей семьи сплетена с жизнью Сергея. Я благодарна ему за его любовь, ласку и заботу о моей дорогой матери. Он любил и уважал ее; называл любимой тетушкой. Мы мечтали о его возвращении, но мечты не сбылись, остались только воспоминания, безграничная любовь и благодарность к этому большому и светлому человеку, давшему всем нам много радости и наслаждения своим изумительным многогранным талантом.

Москва

Ноябрь 1954 года

Мальчик способный, хотя и большой шалун

М.Л. ПРЕСМАН

УГОЛОК МУЗЫКАЛЬНОЙ МОСКВЫ ВОСЬМИДЕСЯТЫХ ГОДОВ (ПАМЯТИ ПРОФЕССОРА МОСКОВСКОЙ КОНСЕРВАТОРИИ Н.С. ЗВЕРЕВА)[44 - Настоящая публикация является фрагментарно цитируемой статьей М.Л. Пресмана.Матвей Леонтьевич Пресман (1870–1941) – известный русский и советский педагог и пианист, соученик С.В. Рахманинова, директор Музыкального училища имени М.М. Ипполитова-Иванова (1933–1941). Статья посвящена годам учебы М.Л. Пресмана в музыкальном пансионе Н.С. Зверева в Москве.]

При случайной встрече с группой старых товарищей мы вспоминали о покойном профессоре Московской консерватории Николае Сергеевиче Звереве… Какую колоссальную роль сыграл он в жизни музыкального искусства вообще и нашей Московской консерватории в частности.

…За сравнительно короткий промежуток времени с 1880–1881 по 1890–1891 годы через его руки прошли такие исключительно талантливые люди, как А.И. Зилоти, А.Н. Скрябин, С.В. Рахманинов, Л.А. Максимов, Ф. Ф. Кенеман, А.Н. Корещенко, К.Н. Игумнов, Е.А. Бекман-Щербина, Е.В. Кашперова, С.В. Самуэльсон, О.Н. Кардашёва и многие другие [45 - Александр Ильич Зилоти (1863–1945). Пианист, дирижер, педагог. Двоюродный брат С.В. Рахманинова (по материнской линии), его преподаватель в Московской консерватории.Александр Николаевич Скрябин (1871/1972 по старому стилю – 1915). Композитор, пианист, педагог, автор понятия «светомузыка».Леонид Александрович Максимов (1873–1904). Русский пианист, педагог, соученик С.В. Рахманинова по Музыкальному пансиону Н.С. Зверева.Федор Федорович Кёнеман (1873–1937). Русский и советский пианист, композитор и педагог. Выпускник Музыкального пансиона Н.С. Зверева. Впоследствии профессор Московской консерватории.Арсений Николаевич Корещенко (1970–1921). Русский композитор. Выпускник Музыкального пансиона Н.С. Зверева.Константин Николаевич Игумнов (1873–1948), русский и советский пианист и педагог. Выпускник, впоследствии профессор Московской консерватории, в юности брал уроки у Н.С. Зверева. Народный артист СССР (1946). Лауреат Сталинской премии первой степени (1946).Елена Александровна Бекман-Щербина (1881/1882 по старому стилю – 1951). Выпускница, впоследствии доцент Московской консерватории, в юности брала уроки у Н.С. Зверева. Заслуженная артистка РСФСР (1937). Кавалер ордена Трудового Красного знамени (1945). Автор песни (совместно с мужем Леонидом Бекманом) «В лесу родилась елочка».Елизавета Владимировна Кашперова (1871–1936). Пианистка, композитор, педагог. Дочь композитора В.Н. Кашперова.Семен Васильевич Самуэльсон (1872–1951). Пианист, соученик С.В. Рахманинова по Музыкальному пансиону Н.С. Зверева, выпускник Московской консерватории.Олимпиада Николаевна Кардашёва (1877–1973). Пианистка, преподаватель, затем профессор Московской консерватории (1900–1952).]…

От Зверева ученики обычно переходили (Зверев вел только младшие классы игры на фортепиано) к А.И. Зилоти, В.И. Сафонову, С.И. Танееву, П.А. Пабсту [46 - Пауль (Павел) Августович Пабст (1854–1897). Пианист, композитор, педагог. Преподавал в Московской консерватории с 1878 года, профессор. Сын немецкого композитора Августа Пабста. П.А. Пабсту посвящены семь фортепианных пьес С.В. Рахманинова.]. Несомненно, у каждого из этих профессоров была своя система, свой метод, тем не менее, учеников Зверева они охотно принимали – ведь каждому из них приятно было получить учеников, которых не нужно исправлять, переделывать, с которыми можно легко идти вперед. К Звереву попадали в большинстве случаев самые одаренные учащиеся.

Профессора, ведущие старшие классы, были сами заинтересованы, чтобы талантливые дети попадали к Звереву в стадии начального обучения, чтобы потом взять их к себе в класс, но уже с заложенным прочным музыкальным и техническим фундаментом.

Зверев умел заинтересовать детей, увлечь их разнообразным музыкальным материалом и, наконец, приучить к аккуратной работе. Прийти к Звереву с невыученным уроком было нельзя. Такой «смелый» ученик немедленно вылетал из класса.