Cлова подвижнические

Более того, нет там и таких имен, как Моисей и Савришо, – предшественника и преемника, согласно Ишоднаху, Исаака на Ниневийской кафедре. Исаак, епископ Ниневии, отсутствует и в служебниках Церкви Востока.

Иными словами, история не знает несторианского епископа Исаака Ниневийского. А вот епископ Исаак из Катара ей известен. Правда, титул у него был совсем другой. Историкам известно, что, когда католикос Геваргис (тот самый, о котором Иошоднах и аноним Рахмани сообщают как об иерархе, поставившем Исаака на Ниневийскую кафедру) прибыл в Катар, он действительно рукоположил некоего Исаака в епископы, но не на Ниневийскую кафедру, а на местную – Хаттскую. Не этот ли человек – реальное историческое лицо – и является тем самым епископом Исааком из Катара, с которым спутал преподобного Исаака Сирина Ишоднах, а вслед за ним и анонимный автор, изданный Рахмани?

Ишоднаху, жившему в IX веке, тем легче было перепутать эти две исторические личности, отделенные от него несколькими веками, что в его времена епископы города Ниневии носили титул Хаззских. И вот, к нему попадают сведения о двух духовных писателях. Один – Исаак, епископ Хаттский, другой – Исаак, епископ Хаззский. Оба оставили после себя свои писания, оба воспитали учеников и пользовались большим авторитетом. Ошибка могла возникнуть естественно. Решив, что речь идет об одном и том же человеке, Ишоднах объединил в своем повествовании сведения о личностях, между которыми пролегал век с лишком, смешав сведения о том и другом для большего, как ему наверняка казалось, правдоподобия.

Та же путаница коснулась, к сожалению, и творений преподобного Исаака. Аноним Ассема-нисообщает, что преподобный Исаак «написал изящнейшим слогом четыре книги наставлений в монашеской жизни». Аноним Рахмани сообщает о пяти книгах. А в каталоге сирийских авторов, составленном в XIII веке, уже говорится о семи. Даже по одним этим цифрам видно, как «разрасталось» наследие преподобного Исаака спустя века после его блаженной кончины – ему приписывали сочинения других авторов, соименных ему.

Все это осталось бы скрытым в глубинах истории, если бы не находка, сделанная в самом конце ХХ века и вызвавшая ажиотаж в некоторых научных кругах. Речь идет о событии, произошедшем в 1983 году, когда среди рукописей оксфордской Бодлианской библиотеки был обнаружен манускрипт, датируемый Х или XI веком. Он представлял собой несторианскую рукопись, надписанную именем Исаака, епископа Ниневийского, и содержал 41 беседу на сирийском языке. Обнаруживший рукопись западный исследователь С. Брок немедленно объявил ее вторым из утерянных томов творений преподобного Исаака.

Однако, как вскоре стало понятно всем непредвзятым читателям новонайденной рукописи, это было сделано несколько преждевременно, поскольку если не все, то по крайней мере некоторые из текстов, входящих в нее, явным образом не принадлежат преподобному Исааку. Язык и темы, затрагиваемые в них, свидетельствуют о более позднем их происхождении. Например, в некоторых местах отражена анти-иудейская полемика, разгоревшаяся в VI–VII веках, или полемика с сиро-яковитами, имевшая место лишь в IX веке.

По составу «второй том» является весьма разнородным, включая в себя произведения, весьма различающиеся и по жанровой принадлежности, и по объему. В нем содержатся письма, или послания, сентенции, так называемые «Главы о знании» (по объему это почти половина всего «второго тома»), молитвы, беседы, а также трактаты полемического или догматического содержания, скрепленные между собой не всегда удачными вставками переписчиков.

Уже одно это свидетельствует о компилятивной природе так называемого «второго тома». Некоторые из помещенных туда фрагментов очевидным образом нарушают общую композицию сборника, угадывающуюся за позднейшими вставками составителей и переписчиков. Именно поэтому ученые нередко предпочитают называть этот новонайденный «второй том» вторым собранием из-за крайней разнородности входящих в него частей. Кстати говоря, дополнительным аргументов в пользу его составного характера является и тот факт, что в том виде и составе, в каком его нашел и опубликовал С. Брок, он никогда не был известен в сирийской православной среде.

И это неудивительно, ведь порой во «втором томе» высказываются не просто спорные с богословской точки зрения суждения, но излагается прямая ересь. Так, неведомый автор некоторых трактатов мысль о вечности гееннских мук считает богохульный, выражая странную убежденность в том, что спасутся все, включая даже демонов; изумляет православного читателя утверждением, что мир сотворен Богом уже с грехом; высказывает вполне несторианскую мысль о вселении Божества в человека Иисуса и неожиданно «учетверяет» Троицу, сообщая о том, что неслиянно существуют Отец, Сын и Дух и человек Иисус, посредник между нами и Богом.

Всякий, кто попробует найти что-либо подобное в тексте «Слов подвижнических», потерпит неудачу. Отсюда со всей очевидностью следует вывод: если некоторые произведения, входящие в так называемый новонайденный «второй том» творений преподобного Исаака Сирина, и принадлежат его перу, то весь сборник в целом не может быть ему приписываем и ждет дальнейших исследований ученых сирологов и исааковедов.

Вот и подошло к концу наше маленькое расследование. Конечно, мы изложили не все аргументы в пользу православия преподобного Исаака Сирина (чтобы только перечислить их все, требуется объем статьи, а никак не короткого предисловия). Однако и всего сказанного достаточно для того, чтобы стало очевидно: все попытки «обратить» святого Исаака в несторианство и поставить под сомнение его верность православию неосновательны.

Хотя, как нам кажется, преподобный Исаак на самом деле и не нуждается ни в наших, ни в чьих бы то ни было оправданиях. Традиция его почитания как святого насчитывает уже много столетий. И византийские, и русские святые отцы, иерархи и богословы никогда не выражали своих сомнений в пользе чтения творений преподобного Исаака и в святости их автора. В Византии греческий перевод «Слов подвижнических» был любимым иноческим чтением даже несмотря на то, что об авторе «Слов» почти ничего не было известно. Их с удовольствием переписывали греческие книжники.

И не только переписывали, но оставляли в рукописях восторженные отзывы о самих текстах и об их авторе. Например, такие: «Медоречивы и спасительны все его наставления, полны Божественной мудрости и благодати. Воистину великим в святости и уразумении Божественных предметов явился сей достойный удивления и богодухновенный муж, пусть даже достоверные сведения о сем достойном отце от нас, недостойных, полностью сокрыты». Книга Исаака Сирина, сказано в предисловии к другой рукописи, «умеет безмолвным духом окрылить ум к пламенным молитвам»; «всякий инок, если преуспел в ее изучении, не отпадет от прямой стези, возводя в свою очередь к высоте созерцания тех, кто со вниманием прилежит этой книге».

Среди внимательных и благодарных читателей творений преподобного Исаака были такие святые, как Петр Дамаскин, Никифор Уединенник, Каллист и Григорий Палама. Когда подвижник и духовный писатель XIV века преподобный Григорий Синаит давал советы своим ученикам о том, что им полезнее всего читать, он особо выделил Исаака Сирина: «Всегда читай о безмолвии и молитве – именно у святого Лествичника, у святого Исаака, у святого Максима». «Мой божественный философ» – так называл Исаака Сирина преподобный Никодим Святогорец.

У русского преподобного Нила Сорского том творений святого Исаака Сирина был настольным, судя по тому, как часто он цитирует его в своем «Уставе скитского жительства». Много раз обращаются к Исааку Сирину и преподобные Корнилий Комельский в своем Уставе и Иосиф Волоцкий в «Духовной грамоте».

Преподобный Варсонофий Оптинский говорил о том, что авва Исаак Сирин над прочими святыми отцами – как орел, парящий над другими птицами. А преподобный Амвросий Оптинский дарил приходящим к нему книгу творений преподобного Исаака, изданных Оптиной пустынью в 1854 году. Один такой экземпляр, надписанный лично этим известным оптинским старцем, хранится сейчас в библиотеке Санкт-Петербургской Духовной академии.

По благословению Оптинских старцев, изданная книга безвозмездно рассылалась по библиотекам всех духовных академий и семинарий России, в лавры и монастыри, приходские храмы. Преподобный Моисей (Путилов) распорядился послать по экземпляру почти всем епархиальным преосвященным, а также на Афон, в Пантелеимонов монастырь и в знаменитую Нямецкую обитель, место упокоения преподобного Паисия Величковского. Издание и распространение святоотеческих творений продолжил также и преемник старца Моисея – преподобный Исаакий (Антимонов).

Скажем также и о том, что книга «Слов подвижнических», переизданная Оптиной пустынью в 1858 году, была в библиотеке Ф. М. Достоевского. Он пользовался ею при работе над романами «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы». Другой русский великий писатель Н. В. Гоголь, неоднократно бывавший в Оптине, именно здесь открыл для себя преподобного Исаака Сирина как духовного писателя. Его знакомство с ним отразилось в пометках к первому изданию «Мертвых душ». На полях одиннадцатой главы этого произведения его автор написал карандашом: «Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведца и прозорливого инока. Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание души встречаем у подвижников-отшельников. То, что говорят о душе запутавшиеся в хитросплетенной немецкой диалектике молодые люди, – не более как призрачный обман. Человеку, сидящему по уши в житейской тине, не дано понимания природы души».

Сам Господь сказал: Или признайте дерево хорошим и плод его хорошим; или признайте дерево худым и плод его худым, ибо дерево познается по плоду (Мф. 12, 33). В данном случае «плодами» преподобного Исаака мы можем назвать книгу его творений. И если так много святых и духовно чутких людей оценивали их столь высоко, то имеем ли мы право сомневаться в православии их автора?

Святитель Феофан, затворник Вышенский, например, вовсе в этом не сомневался. Он составил молитву преподобному Исааку Сирину, которую мы приведем здесь полностью: «Преподобие отче Исаакие! Моли Бога о нас и молитвою твоею озари ум наш разумети высокия созерцания, коими преисполнены словеса твои, и паче возведи или введи в тайники молитвы, которой производство, степени и силу так изображают поучения твои, да, ею окриляемые, возможем свободно тещи путем заповедей Господних неуклонно, минуя препятствия, встречаемые на пути, и преодолевая врагов, вооружающихся на нас».

Впрочем, чтобы не множить примеров, приведем последнее свидетельство о святости и православии преподобного Исаака. Разумеется, для ученых оно ни в коей мере не может звучать хоть сколько-нибудь убедительно, но для православного сердца утешительно и отрадно. Не будем пересказывать своими словами, лучше приведем большую цитату из жития недавно прославленного святого, преподобного Паисия Святогорца.

«Однажды старец сидел возле монастыря Ставроникита и беседовал с паломниками. Один из них, выпускник богословского факультета, утверждал, что авва Исаак Сирин был несторианином, и повторял известное западное воззрение по этому вопросу. Старец Паисий пытался убедить богослова в том, что авва Исаак был не только православным, но и святым и что его аскетические слова исполнены многой благодатью и силой. Но богослов упрямо стоял на своем. Старец ушел в свою каливу огорченным и погрузился в молитву… По пути ему было видение: он увидел проходящий перед ним лик преподобных отцов. Один из преподобных остановился перед старцем и сказал: “Я Исаак Сирин. Я весьма и весьма православный. Действительно, в той области, где я был епископом, была распространена несторианская ересь, но я с ней боролся”. После этого старец в сентябрьской минее к тексту “28 дня того же месяца память преподобного отца нашего Ефрема Сирина” дописал своей рукой: “И Исаака, великого исихаста, с которым поступили очень несправедливо”».

Известно также, что преподобный Паисий, очень почитавший преподобного Исаака, рекомендуя читать его мирянам, говорил, что «в книге аввы Исаака содержатся многие духовные “витамины”, благодаря которым это чтение изменяет душу», и что «книга аввы Исаака имеет такую же ценность, как целая библиотека святых отцов». В той книге творений преподобного Исаака, которой он постоянно пользовался, старец написал: «Авва, дай мне твое перо, чтобы я подчеркнул все слова в твоей книге», то есть не только прочел, но усвоил и исполнил самым делом все написанные в ней наставления. Чего мы искренне желаем всем, взявшим в руки книгу творений этого величайшего подвижника, тайнозрителя и богослова.

Однако закончим наши рассуждения и предоставим слово самому преподобному Исааку, который говорит: «Кто обрел любовь, тот каждый день и час вкушает Христа и делается от этого бессмертным… Любви достаточно для того, чтобы напитать человека вместо пищи и пития. Вот вино, веселящее сердце человека (см. Пс. 103, 15)! Блажен, кто испиет

этого вина! Испили его невоздержные – и устыдились; испили грешники – и забыли пути преткновений; испили пьяницы – и стали постниками; испили богатые – и возжелали нищеты; испили убогие – и обогатились надеждой; испили недужные – и стали сильны; испили невежды – и умудрились».

Да сподобит Господь и нас испить этого таинственного вина любви молитвами подвижника Его Исаака, жившего так давно, но знаемого и любимого сегодня всеми православными людьми, желающими научиться настоящей любви к Богу и ближнему!

Т. Копяткевич

Слово 1

Об отречении от мира и о житии монашеском

Страх Божий есть начало добродетели. Говорят, что он – порождение веры и сеется в сердце, когда ум устранен от мирских хлопот, чтобы свои кружащиеся от парения мысли собрать ему в размышлении о будущем восстановлении. Для того чтобы положить основание добродетели, лучше всего человеку держать себя в устранении от дел житейских и пребывать в слове света стезей правых и святых, какие Духом указал и наименовал псалмопевец (см. Пс. 22, 3; 118, 35). Едва ли найдется, а может быть, и вовсе не найдется такой человек, который бы, хотя будет он и равноангельный по нравам, мог вынести честь. И это происходит, как скажет иной, от скорой склонности к изменению.

Начало пути жизни – поучаться всегда умом в словесах Божиих и проводить жизнь в нищете. Напоение себя одним содействует усовершению в другом. Если напояешь себя изучением словес Божиих, это помогает преуспеянию в нищете; а преуспеяние в нестяжательности доставляет тебе досуг преуспевать в изучении словес Божиих. Пособие же того и другого содействует к скорому возведению целого здания добродетелей.

Никто не может приблизиться к Богу, если не удалится от мира. Удалением же называю не переселение из тела, но устранение от мирских дел. В том и добродетель, чтобы человек не занимал ума своего миром. Сердце не может пребывать в тишине и быть без мечтаний, пока чувства чем-нибудь заняты.

Телесные страсти не приходят в бездействие, и лукавые помыслы не оскудевают без пустыни. Пока душа не придет в упоение верой в Бога приятием в себя силы ее ощущения, до тех пор не уврачует немощи чувств, не возможет с силой попрать видимого вещества, которое служит преградой внутреннему, и не ощутит в себе разумного порождения свободы. И плод того и другого – спасение от сетей. Без первого[1 - То есть удаления от мира.Здесь и далее примечания приводятся по изданию: Творенiя иже во святыхъ отца нашего аввы Исаака Сирiянина, подвижника и отшельника, бывшаго епископомъ христолюбиваго града Неневiи. Слова подвижническiя. Сергiевъ Посадъ: Типографiя Свято-Троицкой Сергiевой Лавры, 1911.] не бывает второго[2 - То есть упоения верой в Бога.]; а где второе правошественно, там третья[3 - То есть свобода.] связуется как бы уздой.

Когда умножится в человеке благодать, тогда по желанию праведности страх смертный делается для него легко презираемым, и много причин находит он в душе своей, по которым ради страха Божия должно ему терпеть скорбь. Все, что считается вредящим телу и внезапно действует на природу, а следовательно, приводит в страдание, ни во что вменяется в очах его в сравнении с тем, на что он надеется в будущем.

Без попущения искушений невозможно познать нам истины. Точное же удостоверение в этом находит человек в мысли, что Бог имеет о человеке великое промышление и что нет человека, который бы не состоял под Его Промыслом. Особенно же ясно, как бы по указанию перста, усматривает он это на взыскавших Бога и на терпящих страдания ради Него. Но когда увеличится в человеке оскудение благодати, тогда все сказанное оказывается в нем почти в противоположном виде. У него ведение, по причине исследований, бывает больше веры, а упование на Бога имеется не во всяком деле, и Промысл Божий о человеке отрицается. Таковой человек постоянно подвергается в этом[4 - То есть в вопросе о Промысле Божием.] козням подстерегающих его состреляти во мраце (Пс. 10, 2) стрелами своими.

Начало истинной жизни в человеке – страх Божий. А он не терпит того, чтобы пребывать в чьей-либо душе вместе с парением ума. Потому что при служении чувствам сердце отвлекается от услаждения Богом, ибо внутренние помышления ощущением их, как говорят, связуются в самих служащих им чувствилищах.

Сомнение сердца приводит в душу боязнь. А вера может делать произволение твердым и при отсечении членов. В какой мере превозмогает в тебе любовь к плоти, в такой не можешь быть отважным и бестрепетным при многих противоборствах, окружающих любимое тобой.

Желающий себе чести не может иметь недостатка в причинах к печали. Нет человека, который бы с переменой обстоятельств не ощутил в уме своем перемены в отношении к предлежащему делу. Если вожделение, как говорят, есть порождение чувств, то пусть умолкнут наконец утверждающие о себе, что и при развлечении сохраняют они мир ума.

Целомудрен не тот, кто в труде, во время борьбы и подвига говорит о себе, что прекращаются тогда в нем срамные помыслы, но кто истинностью сердца уцеломудривает созерцание своего ума, так что не внимает он бесстыдно непотребным помыслам. И когда честность совести его свидетельствует о своей верности взглядом очей, тогда стыд уподобляется завесе, повешенной в сокровенном вместилище помыслов. И непорочность его, как целомудренная дева, соблюдается Христу верой.

Для отвращения предзанятых душой расположений[5 - То есть прежних впечатлений.] к непотребству и для устранения восстающих в плоти тревожных воспоминаний, производящих мятежный пламень, ничто не бывает так достаточно, как погружение себя в любовь к изучению Божественного Писания и постижение глубины его мыслей. Когда помыслы погружаются в услаждение постижением сокровенной в словесах премудрости, тогда человек, благодаря силе, которой извлекает из них просвещение, оставляет позади себя мир, забывает все, что в мире. И изглаждает в душе все воспоминания, все действенные образы овеществления мира, а нередко уничтожает самую потребность обычных помыслов, посещающих природу. Самая душа пребывает в восторге при новых представлениях, встречающихся ей в море тайн Писания.

И опять, если ум плавает на поверхности вод, то есть моря Божественных Писаний, и не может проникнуть своей мыслью Писания до самой глубины, уразуметь все сокровища, таящиеся в глубине его, то и того самого, что ум занят рвением к уразумению Писания, достаточно для него, чтобы единым помышлением о досточудном крепко связать свои помыслы и воспрепятствовать им, как сказал некто из богоносных, стремиться к естеству телесному, тогда как сердце немощно и не может вынести озлоблений, встречающихся при внешних и внутренних бранях. И вы знаете, как тягостен худой помысел. И если сердце не занято ведением, то не может преодолеть мятежности телесного возбуждения.

Как тонкости колебания весов в ветреную бурю препятствует тяжесть взвешиваемого, так колебанию ума препятствуют стыд и страх. А по мере оскудения страха и стыда является причина к тому, чтобы ум непрестанно скитался, и тогда, по мере удаления из души страха, коромысло ума, как свободное, колеблется туда и сюда. Но как коромыслу весов, если чаши их обременены очень тяжелым грузом, нелегко прийти уже в колебание от дуновения ветра, так и ум под бременем страха Божия и стыда с трудом совращается тем, что приводит его в колебание. А в какой мере оскудевает в уме страх, в такой же начинают обладать им превратность и изменчивость. Умудрись же в основание своего шествия полагать страх Божий и в немного дней, не делая кружений на пути, будешь у врат Царствия.

Во всем, что встретится тебе в Писаниях, доискивайся цели сло?ва, чтобы проникнуть тебе в глубину мысли святых и с большой точностью уразуметь ее. Божественной благодатью путеводимые в своей жизни к просвещению всегда ощущают, что как бы мысленный какой луч проходит по стихам написанного и отличает уму голые слова от того, что душевному ведению сказано с великой мыслью. Если человек многозначащие стихи читает, не углубляясь в них, то и сердце его остается бедным и угасает в нем святая сила, которая при чудном уразумении души доставляет сердцу сладостнейшее вкушение.

Всякая вещь обыкновенно стремится к сродному ей. И душа, имеющая в себе удел духа, когда услышит речение, заключающее в себе сокровенную духовную силу, пламенно приемлет содержание этого речения. Не всякого человека пробуждает к удивлению то, что сказано духовно и что имеет в себе сокровенную великую силу. Слово о добродетели требует сердца, не занимающегося землей и близким с ней общением. В человеке же, ум которого утружден заботой о преходящем, добродетель не пробуждает помысла к тому, чтобы возлюбить ее и взыскать обладания ею.

Отрешение от вещества по своему происхождению предшествует союзу с Богом, хотя нередко, по дарованию благодати, в иных оказывается последнее предшествующим первому, потому что любовью покрывается любовь[6 - То есть, как следует из сирийского текста, любовью к Богу вытесняется любовь к земному.]. Обычный порядок дарования благодати иной в порядке, общем для людей. Ты же сохраняй общий чин. Если придет раньше к тебе благодать, это – ее дело. А если не придет, то путем всех людей, каким шествовали они, постепенно иди для восхождения на духовный столп.

Всякое дело, совершаемое созерцательно и исполняемое по заповеди, данной для него, вовсе не видимо телесными очами. И всякое дело, совершаемое деятельно, бывает сложно, потому что заповедь, которая только одна, именно деятельность ради плотских и бесплотных, имеет нужду в том и другом, в созерцании и в деятельности. Ибо единое есть сочетание созерцания и деятельности.

Дела, показывающие заботливость о чистоте, не подавляют чувства, возбуждаемого памятованием прошедших поступков, но печаль, ощущаемую при этом памятовании, заимствуют из разума. И с этого времени ход припамятования производится в уме с пользой. Ненасытимость души в приобретении добродетели превосходит страсть тела к предметам видимым. Всякую вещь красит мера. Без меры обращается во вред и почитаемое прекрасным.

Хочешь ли умом своим быть в общении с Богом, приняв в себя ощущение оного услаждения, не порабощенного чувствам? Послужи милостыне. Когда внутри тебя обретается она, тогда изображается в тебе та святая красота, которой уподобляешься Богу. Совокупность добрых дел, сосредоточенная в милосердии, производит в душе, без всякого промедления времени, общение с единым сиянием славы Божества.

Духовное единение есть непрестанное памятование. Оно непрерывно пылает в сердце пламенной любовью, в неуклонении от заповедей заимствуя силу к пребыванию в союзе, не с насилием природе и не по природе. Ибо там[7 - То есть в постоянном хранении заповедей.] находит человек опору для душевного созерцания, чтобы оно прочно утвердилось на ней. Потому сердце приходит в восторг, закрывая свои чувства обоего рода, плотские и душевные. К духовной любви, которая отпечатлевает невидимый образ[8 - Бога в себе.], нет иной стези, если человек не начнет прежде всего быть щедролюбивым в такой же мере, в какой совершен Отец, как сказал Господь наш, ибо так заповедал Он послушным Ему полагать основание в этом (см. Мф. 5, 48; 19, 21; Лк. 6, 36).

Иное слово действенное, и иное слово красивое. И без познания вещей мудрость умеет украшать свои слова, говорить истину, не зная ее, и толковать о добродетели, хотя сам человек не изведал опытно дела ее. Но слово от деятельности – сокровищница надежды, а мудрость, не оправданная деятельностью, – залог стыда.