Заговор богов

Он скатился с насыпи, перебежал ложбину и бросился на косогор, еще мокрый от дождя. Препятствие покорилось тренированному телу. На косогоре он обернулся. Призрачная каракатица «Берлин – Варшава» все еще пребывала на старом месте. Что-то отделилось от вагона, свалилось с хрустом на насыпь. Прыгнул второй человек. И немного в стороне, через пару вагонов – еще скатились двое или трое. А также впереди, от дороги, местность озарили фары, рычал мотор сильного внедорожника! Все несчастья разом – потекла глина под ногами, поплыл склон – Анджей стал проваливаться в очередную ложбину, о существовании которой даже не подозревал! Такое ощущение, что ноги и руки менялись местами, а голова катилась отдельно. Лопнула лямка, сорвало сумку со спины.

Кто-то спрыгнул за ним вдогонку, ловко съехал на своих двоих – и он не оплошал: помог себе сдавленным рыком, бросился под ноги, повалил. Незнакомец ахнул от боли – голова не железная. Скатился второй, хрустнул взводимый курок. Но и это не проняло загнанного художника – от отчаяния он готов был горы свернуть! Бросился, пригнувшись, локтем ударил в бок, вывернул запястье. Сзади кто-то подбегал, луч света шарил по сгусткам темени. Осветилось лицо, искаженное от боли. Старый знакомый! Рвался в туалет, беспокоился, чем же там занят этот парень с сумкой? Перехватить пистолет он уже не успевал. Кинулся по ниточке ложбинки, но с фланга что-то грузно навалилось! Ударил тяжелый бюст, зазвучал грудной женский смех. Он катился по камням, не в силах скрыть изумление. Какая бойцовская девчонка! Пани Магда Саповска, так убедительно повествовавшая о швейцарских красотах! Не вышла, значит, в Познани, только место дислокации поменяла…

Он ударился затылком – не сильно, но голова поплыла, конечности потеряли чувствительность. Пленнику заломили руки. Мерцали фонари, но лица злодеев в их свете не читались, оставались белесыми пятнами. Хрустела крошка – со стороны дороги спускалась еще одна группа лиц.

– Мистер Ангерлинк, с грузом все в порядке, – глухо проинформировал кто-то, разрывая упаковку коньячной коробки. – Довез-таки… Это именно то, о боже…

– А этот парень не промах, босс, – сообщил другой, кряхтя от боли. – У человечка развиты интуиция и чувство опасности, присмотритесь к нему. Еще и дерется больно…

Возникла пауза, слышалось одобрительное урчание. Над Анджеем склонилась монументальная скала. Рослый мужчина критически его разглядывал, потом опустился на колени и продолжал это делать. Из полумрака проявлялось лицо – пожилого человека, мясистое, с тяжелым носом, увенчанное седой шевелюрой. «Какой харизматичный и фактурный персонаж, – мелькнула мысль. – Сразу в морду даст?»

Господин удовлетворенно похмыкал, махнул куда-то в сторону.

– Все в порядке, Лео, отправляйте поезд. Он не должен выбиться из графика. Не волнуйтесь, пан Раковский, – вкрадчиво сообщил он голосом пресловутого собеседника в телефонной трубке. – Вам не навредят, вы справились с работой. Все договоренности остаются в силе – в том числе касательно денежного перевода. Вы молодец. Впечатлили. Не особо виртуозно, но зрелищно.

– Ну, слава богу, все остались живы… – прокряхтел Анджей, пытаясь оторваться от земли. Но его держали – не сильно, однако настойчиво. Видимо, побаивались, что он полезет в драку. – А то я уж начал беспокоиться, господин Ангерлинк, или как вас там… Объясните, что это было?

Собеседник поморщился – видно, не любил, как звучит его фамилия. Он помешкал – вероятно, задумался, не прикончить ли этого дерзкого живописца. Но гуманизм (или что это было) возобладал.

– Все в порядке, пан Раковский, это не белая горячка. Вы везли… скажем так, ценный музейный экспонат. Спешу развеять ваши черные мысли – это не контрабанда и не что-то другое из мира криминала. Груз планировали забрать на вокзале, но передумали – решили это сделать на перегоне в местечке Глядно… во избежание нежелательных эксцессов в Варшаве. Добрые люди помогли остановить поезда, кхм…

– Видимо, ценный груз… – продолжал нарываться на неприятности Анджей, – раз вы сами за ним явились, господин Ангерлинк… Вы же не рядовой боец загадочного войска? Может, просветите, какую организацию имеете честь представлять?

– Тайную, – усмехнулся собеседник. – Зловещую и влиятельную, – и было непонятно, шутит он или говорит серьезно. – Увы, пан Раковский, если я открою вам сей секрет, мне придется вас либо убить, либо рекрутировать в ряды, как вы выразились, войска. Вас устроит такой ответ? – Мы изживаем все, что, по нашему мнению, является богомерзким. И всячески продвигаем то, что, по нашему же мнению, является богоугодным. То, что вы почувствовали, перевозя груз… а вы непременно что-то почувствовали, верно? – относится именно к данной области, хотя это долго объяснять.

– Тогда вам не ко мне, – прошептал Анджей. – Вы нарвались не на боголюбивого человека…

– Но отчасти на богобоязненного, – тонко улыбнулся Ангерлинк. – Мы наводили справки о вас. Вашей фигурой кое-кто заинтересовался. Да, вы оказались в нужном месте в нужное время – стали идеальной находкой для стремительной пересылки груза. В Берлине произошла осечка, нам жаль, приносим извинения. Почему, спросите, именно вы? А чтобы никто не догадался, пан Раковский. Вы хороший художник, хотя и работаете только в реалистической манере. Вы неглупы, обладаете воображением, массой недостатков и достоинств. Среди последних – регулярные походы в спортзал и периодическое избиение боксерской груши. Однако не будем вас больше задерживать… – Ангерлинк поднялся, скрипя коленными суставами. – Поезд ушел без вас, увы. Но не все потеряно. Вас отвезут домой. Постарайтесь не докучать шоферу вопросами и не подглядывать через занавеску. С вами свяжутся… если не возражаете, – и пожилой господин, прежде чем исчезнуть во мраке, снова смерил художника пугающе пытливым взглядом.

Глава 1

17 июля, 6:30 утра.

Жара, дышать было нечем. Обжигающий ветер швырял в лицо раскаленный воздух. Он мчался по горячему песку из страны искрошенных ветрами пирамид, а за беглецом на громыхающей колеснице катился желтоглазый фараон и пафосно взывал:

– Вернись в мою страну, о, несчастный! Куда же ты? Всё готово к твоему погребению! Люди собрались! Нас ждет прекрасная ночь с маслами благовоний, погребальные пелены, сотканные богиней Таит, саркофаг из золота! Тебя положат в усыпальницу, свод небесный раскинется над тобой, и быки повлекут тебя в вечность! Разве это не прекрасно?

Нет уж, благодарим покорно, лучше потом…

– Раковский, я тебя люблю… – бормотала спящая Алька и обвивалась вокруг него – горячая, как раскаленный песок в пустыне.

«Я тебя – тоже нет», – мрачно думал Анджей, давая волю нахлынувшим чувствам. Не самые благочестивые помыслы одолевают с утра. Она скребла коготками, ползала по его разомлевшему телу, наглядно демонстрируя, что поверхность для поцелуев может быть обширной.

Слишком раннее пробуждение – спасибо фараону. Он лежал, подперев шелковистое бедро, обливался потом, смотрел в окно. Пал туман, в распахнутую балконную дверь вливался свежий воздух. Просыпалась Бялоленка – северная дзельница[1 - Дзельница – территориально-административное подразделение в польской системе местных органов власти (прим. редактора).] Варшавы. Шаркала метлой дворничиха, сбивая с ритма весь квартал. У автомобиля у крайнего подъезда громко выла сигнализация. Возмущался бродяга, которому не дали поспать.

– Брависсимо, – сказала Алька, приходя в себя. – Молодец, не растерялся. Ну, и кто мы после этого?

Она приподнялась и пристально посмотрела Анджею в глаза.

– Надеюсь, теперь с тобой все в порядке?

– Если ты сомневаешься насчет моего выхода из запоя…

Он не пил уже четыре дня. Но в квартире царил кавардак. «Демонстратор пластических поз» и режиссер по спецэффектам Варшавской студии телевидения Алиция Квятковская, которую он вчера, наконец, пустил в свой дом, чуть не плакала, бродя по этим «древнепомпейским» развалинам. «Бардалино, сущее бардалино…» – и с упорством, достойным лучшего применения, разгребала завалы. «Когда ты женишься, наконец? Посмотри на себя, несчастный! Одичаешь, поглупеешь – кто тебя возьмет? Даже я не возьму. И заметь, дорогой, я не настаиваю, чтобы ты женился именно на мне. Женись на ком угодно, надеюсь, это не повлияет на наши с тобой отношения?»

Она сгребла на выброс бутылки, краски, мольберты, уложила его в кровать и стала пытать о странных событиях, приключившихся в Берлине и после. Пришлось предъявить домашнюю заготовку, в которой не было никаких вздорных таинственных организаций, а была контрабанда неизвестных рисунков Микеланджело Буонарроти, полиция и родная польская мафия. Но контрабанду перевозил не он!

– Дырковатая какая-то версия, – недоверчиво хмыкнула Алька. – Признайся, ты ее выдумал минуту назад?

– А я вообще не люблю Микеланджело, – стал объяснять Анджей. – Во-первых, тяжело и помпезно. Во-вторых, он был эгоист, маргинал и ненавидел людей. Считал, что только его воля достойна уважения. Этого парня ненавидели все. Даже папа Лев X говорил про Микеланджело: «Он страшен. С ним нельзя иметь дело». В-третьих, он был грязнулей. Неделями не раздевался, не разувался, а когда с его опухших ног снимали сапоги, вместе с сапогами снимали кожу…

Алька сглотнула.

– Не уходи от ответа.

– А еще он страдал из-за собственного величия. Как-то Микеланджело копировал фрески Мазаччо во флорентийском храме и завел изящный спор об искусстве с неким юным скульптором Ториджани. История умалчивает, каких гадостей наговорил юнцу спесивый хам, но у Ториджани кончилось терпение, он треснул гения по носу и отбил носовой хрящ. Микеланджело без сознания унесли домой, и всю жизнь он оставался безобразным уродцем с вдавленным носом.

– Не води меня за нос, – разозлилась Лика. – При чем здесь Микеланджело и нестыковки в твоем рассказе?

– Не знаю, – признался Анджей. – А тебе не интересно? А еще он был поэтом. Депрессивным и скорбящим. Писал приличные сонеты. «Надежды нет, и все объемлет мрак, и ложь царит, а правда прячет око…»

Той же ночью зазвонил телефон. Сердце рухнуло в пятки. С вами свяжутся… С вами свяжутся… Если вы, конечно, не возражаете…

– Пан Раковский, мы в курсе, что вы ждали нашего звонка, – сообщил незнакомый мужской голос. – Вам хотят предложить временную работу и очень надеются, что вы не откажетесь. Если вас не затруднит, подойдите завтра к Гайданскому парку – скажем, в два часа дня. Вам будут очень признательны. Спокойной ночи, пан Раковский. Очень рады, что вы уже четвертый день не пьете.

Анджей тупо слушал, как в трубке звучат короткие гудки. Сердце выводило барабанную дробь. О том, что он не пьет четыре дня, знал только он. Даже Алька не догадывалась…

Он притворился спящим, но вряд ли обманул этим Алицию.

– Не знаю, как насчет запоя, – заявила она, хлопнув утром по будильнику. – Думаю, ты справишься. А не справишься, запомни мудрую флотскую поговорку: если хочешь жить в уюте, водку пей в чужой каюте. Я имею в виду ночной звонок. Он тебе не понравился.

– Никому не нравятся ночные звонки, – отбился Анджей. – Не волнуйся, ничего фатального. Звонили не кредиторы.

– Но ты задумчивый и весь в себе…

– Я много дней задумчивый, – он вяло улыбнулся. – Во сне, в состоянии сильного алкогольного опьянения… Рад бы вернуться, да не могу. Любой отвлеченный образ встает на голову. «Кораблик в буре» вон за тем холстом, – он кивнул на проем в студию, где стояла новая картина, – ума не приложу, откуда он родился. Рука сама рисует…

– Не могу припомнить, что мне это напоминает, – Алька потерлась пяткой о его лодыжку. – Вспомнила. Шестое чувство. Интуиция – способность постигать истину без помощи доказательств. Тайны подсознания, внезапные озарения, все такое прочее. Английский инженер Самюэль Браун задумался над строением паутины и изобрел конструкцию подвесного моста. Нильсу Бору приснилась модель атома, Карлу Гауссу – закон индукции. Менделееву, Ньютону и Архимеду…

– Двум последним ничего не снилось, – перебил Анджей. – Архимед в ванне поскользнулся, Ньютон сел не на ту кочку. И вообще, закон Ньютона гласит, что яблоко от яблони недалеко падает. Ты такая умная, Алиция.

– Память хорошая, – засмеялась девушка. Она с сожалением сползла с кровати, запустила руку в спутанные кудри и принялась чесаться. – Понедельник, семь утра, отпуск не светит… На работу пора, дорогой, – покачивая бедрами, она поплыла в ванную. Но вскоре вернулась, встала в соблазнительную позу, демонстрируя все, что скрыто. – Надеюсь, в ближайшие дни ты не собираешься на рынок?

– Рынок? – оторопел Анджей.

– Интимных услуг, – Алька задрала нос и удалилась. Потом бродила по квартире неприступной королевой, совмещала чаепитие с одеванием, бормотала, что самый трудный год, как всегда, текущий, работа держится только на ней, пора найти богатого жениха и все бросить. Выйти замуж и потерпеть, увидеть Лондон и прослезиться, попасть в Париж и умереть…

Убаюканный монотонным гулом, Анджей впадал в оцепенение, пропустив прощальный поцелуй. Краски буйствовали перед глазами. Лязгающий карнавал. Вереница масок – гневных, шутовских, взволнованных. «Въезд Христа в Брюссель на Масленицу 1889 года» небезызвестного Джеймса Энсора. Христос среди хоругвей во главе ликующего маскарада, фараон в песках на колеснице… Он очнулся от лязга двери, спрыгнул с кровати. Проснулся страх. Недаром упомянута интуиция. Кольцо у горла медленно сжималось. Но куда бежать из родного дома? Тут он живет, творит. Картину вон рисует… Анджей подошел к мольберту, который Алька задвинула в угол, снял простыню.