Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Мы всегда работали при искусственном освещении, и благодаря этому всегда казалось, что мы работаем ночью. Атмосфера внутри операционной была густо пропитана запахом крови, пота, алкоголя, а также эфира. Время от времени я выходил наружу, чтобы сделать несколько глотков свежего воздуха, и каждый раз я приходил в легкое замешательство, увидев на небе сияющее солнышко.

Когда я заканчивал очередную операцию, а мои умелые помощники были заняты тем, что накладывали на рану повязку, то обычно присаживался на маленький ящик, прислоняясь спиной к стене, чтобы немного передохнуть. Я выкуривал сигарету, держа ее, во избежание заражения, стерилизованным хирургическим пинцетом. Рядом со мной стоял санитар и помогал мне выпить чашечку кофе. Если бы я касался чашки, то мне приходилось бы производить дезинфекцию рук каждый раз после того, как я позволял себе короткий отдых.

После завершения перевязки раненого укладывали на носилки. Это требовало определенного мастерства, так как пациент мог испытывать сильные боли. Обычно это делали два опытных санитара, научившиеся синхронизировать свои движения. В нашей хирургической команде служил сержант Майер. Перед войной он успешно занимался розничной торговлей где-то в западной части Берлина; он даже и не подозревал, что у него имеются способности к медицине. Он довел процедуру перевязки до уровня настоящего искусства, особенно удачно ему удавалось накладывать разного рода пластыри. Это был высокий, крепко сколоченный человек, всегда сохранявший непоколебимое спокойствие, и при этом, надо же такому случиться, был страстным футбольным болельщиком. Кроме того, он был искренне к нам привязан. Однажды, возвращаясь из отпуска, он попал в маршевую колонну и получил приказ остаться в другой части. Он просто дезертировал из нее и вернулся к нам; впрочем, он был достаточно хитер и смог стащить свои документы в неразберихе, царившей в той части, и привезти их с собой. Ему помогло то обстоятельство, что его фамилия была Майер, которая весьма часто встречается в Германии.

Казалось, что сержант Майер может стоять на ногах, подобно скале, в течение многих часов и даже дней. Я никогда не видел его уставшим. Он был настолько силен, что мог самостоятельно переложить раненого с операционного стола на носилки. Я до сих пор вспоминаю эти яростные, быстрые и мощные движения, а также его особую, исключительную вежливость. Мы звали его «работящим ангелом».

После того как пациент оказывался на носилках, капрал Кубанке укладывал рядом с ним его стальную каску, противогаз и сумку для провизии. Это входило в его обязанности. Если пациент был в сознании или хотя бы в полусознании, санитары часто отпускали различные шуточки:

– Люби свою подружку. Пришли нам открытку из Берлина!

Когда его выносили, хирург бросал на пациента прощальный взгляд. И на самом деле, крайне редко случалось так, что ему приходилось видеть его вновь, хотя, по всей вероятности, на этот раз его жизнь была вне опасности.

После короткого перерыва приносили следующего раненого, и так продолжалось час за часом, день за днем, год за годом. Это был мрачный конвейер, тянувшийся из самой гущи битвы к нашей операционной. Мы не могли никому выказывать особого предпочтения: мы просто не могли себе этого позволить. Иначе вскоре мы бы оказались в состоянии полного нервного истощения и не смогли бы дальше работать. Симпатия является естественным чувством простого человека, который не может дать больше ничего. Для нас оказание помощи очередному раненому было просто новой работой. И наши усилия не всегда были только физическими. Без сомнения, хорошая физическая подготовка, точно так же, как и профессиональное мастерство, необходимы для любого хирурга, но на него налагается величайшая ответственность, так как любой раненый вправе ожидать, что его проблема будет решена наилучшим для него образом. Сотый пациент имеет точно такие же права, как и первый; каждый из них представляет собой неповторимую и уникальную личность. Но бывали случаи, когда мы не в силах были помочь.

Мы ничего не знали о том, как эти люди жили раньше, и у нас не было времени спрашивать их об этом. Всегда имелось несколько раненых, лежавших в приемной и дожидавшихся своей очереди на операционном столе. А также всегда существовала вероятность того, что прибудет очередной фургон скорой помощи, заполненный ранеными в критическом состоянии, которым придется оказывать срочную помощь.

Была ли у этого солдата жена, которая никогда ему не писала? Был ли он художником или писателем, который все еще надеется нарисовать свои лучшие картины или написать свою лучшую книгу? Был ли это мерзавец, о котором никто не будет особо жалеть? Как бы то ни было, он был человеком, и ему нужно помочь. И это было все, что нам о нем известно.

Я все еще сидел на своем маленьком ящике. Раненому в первую очередь надо было удалить остатки одежды возле той части тела, в которую он был ранен. В случае необходимости, чтобы уменьшить боль, это можно было сделать с помощью больших портняжных ножниц. Если было надо, то разрезались и сапоги. Ближе к концу войны мы получили приказ, согласно которому сапоги разрешалось разрезать только в самом крайнем случае. Однако в приказе ничего не говорилось о том, что тем самым раненому можно было причинять лишнюю боль. В конечном итоге пришел приказ, согласно которому с мертвых надо было снимать сапоги. Похороны на войне обходятся без излишних церемоний; но все-таки было обидно, что для солдата, погибшего в бою, пожалели пару сапог.

Сержант Майер ухитрялся раздевать раненых ловко и осторожно. Когда он делал это, то отпускал несколько непристойных шуточек, благодаря этому раненый начинал думать, что на самом деле дела его не так уж и плохи, как он сам полагал.

А как мужественно вели себя раненые! Даже сдавленные стоны раздавались редко. Очевидно, их успокаивали сильные, умелые руки окружавших их людей. Здесь, вдали от ужасающего одиночества на поле боя, избавившись от страха попасть в плен, человек медленно начинал поднимать трепещущий флаг надежды.

В операционной мой ассистент прилег отдохнуть подальше от только что простерилизованных инструментов. Анестезиолог готовит маску с наркозом. Врач обследует раненого солдата, пытаясь понять, надо ли ему делать переливание крови. Затем хирург встает со своего ящика. Помощник помогает ему надеть резиновые перчатки, обсыпанные внутри пудрой. Ловким движением он сперва просовывает руку в правую перчатку, затем и в левую, а потом плотно их натягивает. Раненый наблюдает за каждым его движением. Что он думает обо всем этом? Эти создания в своих резиновых перчатках больше всего напоминают мясников. А он все еще не знает, кто именно из них является хирургом, кто именно из них держит его жизнь в своих руках.

Затем хирург смотрит на него:

– Сколько вам лет?

– Когда вы были ранены?

– Где вы были ранены?

У вас нет возможности долго разговаривать, для этого просто нет времени; но в любом случае вы можете сказать раненому несколько ободряющих слов. Очень важно внушить пациенту уверенность.

Бинты удалены, рана осмотрена. Иногда диагноз поставить несложно. Достаточно осмотреть входное и выходное отверстия от пули, чтобы оценить степень повреждений. Траектория полета пули редко проходит сквозь тело по прямой линии. Это бывает только в тех случаях, когда огонь велся с близкого расстояния, да и то далеко не всегда в этом можно быть уверенным. Иногда случаются совершенно невероятные вещи. Я помню человека, который был смертельно ранен прямо в середину лба. Пуля прошла навылет и вышла в затылочной части. По всем правилам, он должен был умереть, но случилось невероятное: пуля прошла сквозь череп, не задев жизненно важных центров. И таких необычных случаев можно вспомнить великое множество. Когда входное и выходное отверстия от пули найдены, вы должны оценить, какие внутренние органы при этом могут быть задеты.

Труднее всего приходится в тех случаях, когда пуля застревает в теле. По характеру входного отверстия вы пытаетесь определить, где она может находиться. Но насколько глубоко она вошла в тело? По неведомой мне по сей день причине, было запрещено пользоваться металлоискателем при обследовании раны. Но тем не менее, я им часто пользовался; любой член нашей бригады улыбался в тот момент, когда с помощью металлоискателя удавалось найти глубоко застрявший в теле кусочек металла. Но такие удачи случались редко, гораздо реже, чем хотелось бы. Лучше всего поддавались лечению конечности. Поначалу раненый лежал раздетым. Даже при этом я не всегда мог найти пулю, но, по крайней мере, у нас была возможность правильно одеть раненого. Люди, входившие в состав операционной бригады, которые всегда присутствовали в полной тишине при обследовании, с течением времени сами становились прекрасными диагностами.

Очень часто одного взгляда на поврежденную конечность было достаточно для того, чтобы понять, что без ампутации не обойтись.

То, что было на самом деле сложно, так это принять решение в сомнительных случаях – например, если имеешь дело с сильными повреждениями конечностей. Спасать или ампутировать? Наибольшую сложность представляли ранения в брюшную полость, грудь, спину и шею. В таких случаях использование металлоискателя было особенно необходимым. Надо было использовать все доступные методы диагностики.

Для этого существовала четко расписанная и хорошо разработанная процедура. В первую очередь хирург записывал все внешние признаки: состояние входного и выходного пулевых отверстий, выражение лица, чувствительность к боли, упругость брюшной полости, учащенное дыхание и тому подобное. Это позволяло ему поставить предварительный диагноз. Затем он пытался найти другие симптомы, которые позволили бы определить, верен ли был предварительный диагноз. Основываясь на всей совокупности симптомов, он ставил окончательный диагноз. Чтобы сделать это, он должен учитывать все возможности – но при этом он должен выбрать только одну из них. Это требует высокой собранности и способности свободно ориентироваться в накопленных современной хирургией знаниях. В некотором роде его труд можно сравнить с радаром, который ищет крошечный самолет в стратосфере. Настоящее мастерство хирурга в военное время проявляется и в том, что вам по 20 раз за ночь приходится собираться с силами, хотя при этом вы можете находиться в состоянии полного физического истощения. Хирург не имеет права уклоняться от выполнения своих обязанностей. Он сразу же должен приступать к их исполнению. Иначе через несколько минут его скальпель может оказаться уже бесполезным. Это может стоить жизни храброму человеку, у которого не было возможности самостоятельно выбирать, кто будет его оперировать.

Удачные и неудачные диагнозы! В этих грязных, пыльных хатах, разбросанных по обширной украинской степи, я с благодарностью вспоминал уроки по хирургии своего старого учителя. Он учил нас быть безжалостными. Он учил нас также тому, что у хирурга должно хватать мужества в случае необходимости разрубить гордиев узел – у него должно хватить мужества признать свою ошибку.

– Обезболивающие, пожалуйста…

Глава 5

Другая рука

Вероятно, через мои руки прошли тысячи раненых, но отчетливо я запомнил только нескольких из них. Раненый человек как бы выныривает из ужасающей темноты в этом маленьком, ярко освещенном убежище. Но хирург обращается к нему всего лишь с несколькими словами. Он смотрит на лицо раненого всего лишь в течение нескольких секунд. Затем на лицо пациенту надевают маску с наркозом и накрывают стерильными полотенцами; он становится просто «случаем» с определенным набором симптомов, которые следует изучить внимательно, продуманно и оценить с научной точки зрения. Главной целью всего этого является спасение человеческой жизни. Сохранение его физических данных до максимально возможной степени при этом является второстепенной задачей. Обратимся вновь, например, к вопросу о том, стоит или не стоит ампутировать конечность. Бывают ясные случаи, когда конечность сильно повреждена, и другого выбора просто не остается. Бывают также несомненные случаи и другого рода, когда ранение легкое, и вопрос об ампутации просто не возникает, даже если повреждены суставы. Суставы наиболее чувствительны к инфекции. Но бывают сомнительные случаи, когда неясно, надо ли производить ампутацию. При этом хирург, который преследует цель спасти как можно больше жизней своих пациентов, может ампутировать множество конечностей, которые можно было бы сохранить. Осторожный хирург спасет пациентам руки и ноги, которые другой без тени сомнения ампутировал бы, но за всю свою карьеру он потеряет многих, которые могли бы еще жить.

Мы все встречали в своей жизни человека, который заявлял: «Доктора хотели ампутировать мне ногу, но я отказался. Посмотрите, моя нога цела». Эта история всегда выставляет хирургов в невыгодном свете. А вот истории другого рода вы не услышите. Человек, который мог бы ее рассказать, мертв. Он отказался от ампутации, и это стоило ему жизни.

Понятно, что тяга к жизни и хорошее настроение пациента являются важными факторами при хирургическом вмешательстве. Временами хирург может себе позволить рисковать, полагаясь на здоровый оптимизм раненого, хотя, конечно, это будет неправильно, если подобным образом хирург попытается снять с себя ответственность. Отчаяние от потери конечности возрастает с течением времени. Решение не жить с искалеченным телом скоротечно, но смерть – вечна.

Ко всем этим соображениям следует добавить еще одну особенность проведения хирургических операций в военное время, которая весьма отличается от проведения таковых в мирное время. Вопрос о ситуации на фронте, вопрос о том, оперировать или нет, зависит не только от медицинских показаний. Тактическая ситуация также играет немаловажную роль.

Хирургия во время наступления очень отличается от хирургии во время отступления, хирургия летом – это далеко не то же самое, что хирургия зимой. Во время наступления активное противодействие противника постепенно уменьшается. Противник пытается отвести свою артиллерию в безопасное место. Его воздушное прикрытие задействовано над линией огня или же пытается не допустить сосредоточения сил противника. Вы можете оставить раненых на сборном пункте, и им будет оказана помощь после короткой транспортировки, так как полевые госпитали также продвигаются вперед.

Однако во время отступления огневая мощь противника постоянно возрастает. Раненых приходится сразу же эвакуировать. Полевой хирургический госпиталь должен быть готов в час приближения опасности трогаться с места, часто не имея возможности разрешить трагическую дилемму – бросать или не бросать раненых. Если исходить из этической точки зрения, в такой ситуации правильно было бы остаться вместе с ранеными. Но на практике это означает потерю сотен жизней. Дивизия, которая лишится одного из двух своих полевых хирургов, вскоре столкнется с определенными трудностями. Второй из оставшихся хирургов не сможет восполнить эту потерю, так как и без того уже работает на пределе своих возможностей.

Летом не так уж и трудно сохранить раненую конечность с нарушенным кровообращением. Но в холоде конечность начинает воспаляться, и вскоре возникает гангрена. Когда эвакуация из полевого хирургического госпиталя в тыл откладывается несколько раз, температура воздуха становится жизненно важным фактором, который может иметь для раненых исключительно тяжкие последствия.

У нас уже была довольно комичная прелюдия к ситуации подобного рода, которая в последние годы войны стала довольно обычной. Пока армия под командованием Тимошенко быстро откатывалась по направлению к новой линии обороны, располагавшейся вдоль берега Днепра, мы вновь разместили свой госпиталь в палатках, разбив их в нескольких километрах к востоку от Днестра. В течение нескольких дней шел сильный ливень. Практически все машины тонули в грязи. А мы каждый день сообщали нашему начальству в армейский корпус, что в тыл было отправлено от 70 до 100 раненых. Начальник медицинской службы корпуса находился на другой стороне Днестра. В течение нескольких дней он пытался добраться до нас, чтобы устроить одну из очередных проверок. Но каждый раз его машина застревала в грязи. И когда он возвращался в свой штаб пешком, он всегда находил наше послание, извещавшее его о том количестве раненых, которое мы отправили в тыл. В конечном итоге он все-таки появился в нашем полевом хирургическом госпитале, причем в очень дурном расположении духа. Госпиталь был пуст, за исключением одного пациента, которого мы тщательно скрывали.

В соответствии со странной армейской психологией командир нашей роты, благодаря которому эвакуация раненых осуществлялась весьма успешно, не получил никакой благодарности. Вместо этого он получил «ракету», а точнее говоря, целый их залп. Начальник медицинской службы корпуса поинтересовался, с помощью каких транспортных средств мы эвакуируем раненых. Мы поняли, что он не доверяет тем цифрам, которые мы ему сообщали. Естественно, это чудо стало возможным только благодаря тракторам, которые нам предоставлял капитан Штуббе. Но мы пообещали капитану, что никому не расскажем об этом, и сдержали свое слово. Это было сделано отнюдь не из эгоистических соображений. Не было никаких сомнений, что если мы раскроем наш секрет, то начальник медицинской службы корпуса будет постоянно пытаться позаимствовать тракторы у командира понтонеров. Непосредственным следствием этого будет то, что капитан Штуббе просто перестанет давать нам тракторы.

Наша способность игнорировать абсурдные приказы стремительно возрастала по мере продолжения войны в России. Но в то время капитан Штуббе все еще вынужден был неукоснительно выполнять все приказы. Мы могли лишиться его любезной помощи, и ее нечем было бы заменить.

Так что мы держали язык за зубами. Начальник медицинской службы корпуса покинул нас в гораздо худшем расположении духа, чем то, в котором он прибыл к нам. К нашему большому облегчению, мы через несколько дней узнали, что он отправил своего адъютанта с инспекцией по госпиталям, чтобы сверить количество поступивших туда раненых с теми сведениями, которые мы предоставляли в своих отчетах, – и он убедился в их достоверности.

Капитан Штуббе остался весьма довольным, что эта история закончилась именно так, и на радостях приказал зарезать пару свиней, угостив затем всю нашу роту вареным мясом. А в дополнение к нему было еще и пиво. В свое время он купил маленький бочонок в Бухаресте. Все это время он хранился под одним из его громадных понтонов.

После трапезы разговор в очередной раз зашел о нашем единственном пациенте. Его история до сих пор сохранилась у меня в памяти со всеми подробностями. Он поступил к нам с многочисленными осколочными ранениями обеих рук, они были достаточно опасными, хотя он и не успел потерять слишком много крови. Благодаря этому он мог двигаться самостоятельно, рукава его гимнастерки были разрезаны, а руки наскоро перебинтованы и заключены в лубки.

Поскольку осколки от мины обычно имеют крупные размеры и острые края, они способны причинить значительные повреждения мягким тканям. Края таких ран всегда выглядят рваными. И в подобных случаях угроза возникновения газовой гангрены особенно велика. Газовую гангрену вызывает анаэробная бактерия, которая размножается только при отсутствии воздуха, выделяя газ в мягкие ткани, что быстро приводит к их разложению. О ее присутствии свидетельствует свистящий звук, который появляется тогда, когда доктор ощупывает рукой область поражения, это выделяются пузырьки газа. Единственным надежным способом лечения в таких случаях является удаление поврежденных тканей. Поврежденная область вскрывается, и все поврежденные кусочки ткани бережно удаляются. Воздух должен проникать во все части раны. Затем она промывается перекисью водорода. Это способствует проникновению кислорода в мягкие ткани и действует как обеззараживающее средство. Операция должна проводиться с большой тщательностью. Если проглядеть хоть малейший участок поврежденной ткани, он послужит источником дальнейшего заражения.

Существовала также противогангренная сыворотка, но она оказалась не очень эффективной. Неплохие результаты достигались только при введении ее прямо в пораженную область, но она рассасывалась потоком крови. За несколько месяцев до описываемых событий, когда я находился в Греции, в только что занятом форте Эллас, входившем в систему обороны линии Метакса, протянувшейся вдоль турецко-болгарской границы[1 - Скорее всего, автор имеет в виду греко-албанскую границу. (Примеч. ред.)], греческий коллега попросил меня предоставить ему сыворотку от гангрены. Чтобы не выглядеть невежливым, сержант Кинцль распаковал половину своих запасов. При этом он точно знал, в какой коробке и на какой полке хранятся пять ампул с противогангренной сывороткой, которые составляли наш неприкосновенный запас. Греческий хирург пытался оказать помощь пациенту, у которого гангреной был поражен язык. Сыворотку впрыснули прямо в основание языка, и пациент выздоровел.

Нашим пациентом в России был молодой человек примерно 22 лет. Он был студентом технического колледжа, который находился где-то в южной части Германии. К сожалению, мой подход к нему оказался бестактным с самого начала.

– Вы служили в шестой роте полка Рейнхарта, не так ли? Были ли вы среди солдат, которые раскалывали эти «коробки» на высоте 201? Были вы там?

– Да, да, я там был.

– Там было настоящее пекло.

Эта история о беспримерной храбрости небольшой группы пехотинцев превратилась в легенду менее чем за день.

Раненый молча посмотрел на меня. Затем он взглянул на свои бинты. Я все еще не знал, что скрывается под ними. Внезапно меня охватило чувство стыда. Мне было легко говорить, а также думать и чувствовать в обычных рамках. Вероятно, у него больше не было рук.

Они у него были; но какой они при этом имели вид!