Мятежный век. От Якова I до Славной революции

На том этапе, однако, эти две стороны не были противоборствующими конфессиями, скорее их следует рассматривать как различные движения внутри одной Церкви: первое официальное столкновение между представителями разных направлений произошло зимой в Хэмптон-Корте. В первый день конференции, 14 января 1604 года, король ограничился разговором со своим священством. Яков обсудил с епископами изменения, предлагавшиеся в «Петиции тысячи». На второй день во дворец пригласили пуританских богословов. Первым слово получил Джон Рейнольдс. Он стал доказывать, что Англиканская церковь должна более последовательно принять кальвинистскую доктрину. Епископ Лондонский Ричард Бэнкрофт немедленно вмешался. Он опустился перед королем на колени и заявил, что «нужно соблюдать канон предков». Под этой формулировкой Бэнкрофт подразумевал, что «раскольникам» не следует позволять возвышать голос против епископата. Яков позволил продолжить дискуссию по конкретным вопросам.

В последовавших затем дебатах король повел себя прозорливо и рассудительно. Он отверг требование пуритан об углублении кальвинизма, но с интересом встретил их предложение создать новый перевод Библии. Этот запрос в итоге привел к великолепному результату в виде уточненного перевода Библии, авторизованного королем Яковом. Затем пуританские представители обсудили проблему подготовки знающих старейшин-пресвитеров и трудностей в работе с вопросами личного сознания. Король стремился уступать пуританам в определенных моментах, искренне веря, что умеренная политика, «средний путь», поддержит единство внутри Церкви. В зимнюю стужу камины Хэмптон-Корта ярко пылали, а король, епископы и даже делегаты пуритан кутались в меха.

Все, казалось, шло без серьезных осложнений, пока Рейнольдс не заговорил о том, что епископам королевства следует советоваться с пресвитерами. Вот тут король взвился. Слово «пресвитер», название старшего в христианской церкви, вызывало в нем неприятные ассоциации. В прежние времена его выводили из себя пресвитерианские теологи Шотландии, которые не всегда относились к его величеству с должным уважением: они тяготели к республиканству и даже эгалитаризму. Один из них, Эндрю Мелвилл, в лицо называл Якова «глупым рабом Божиим».

Теперь Яков сказал Рейнольдсу и его товарищам, что они, похоже, ориентируются «на шотландскую пресвитерию, которая так же мало согласуется с монархией, как Господь с дьяволом». Он добавил, что их позиция означает следующее: «Джек и Том, Уилл и Дик будут собираться и на свое усмотрение судить меня, мой Совет и все наши решения». Свою речь король завершил рекомендацией Рейнольдсу: «Пока вы не обнаружите, что я обленился, оставьте меня в покое». С того момента его девизом будет «Нет епископа – нет и короля». Когда пуританские делегаты удалились, Яков заметил: «Если это все, что они хотели сказать, я заставлю их подчиниться или вышвырну из страны, а то и сделаю с ними что-нибудь похуже».

Два дня спустя король вызвал епископов для дальнейшего разговора, затем снова пригласил пуритан и приказал им в целом принять традиционный требник Англиканской церкви Книга общих молитв, переизданный сорок пять лет назад. Конференция завершилась. Предстоящий перевод был замечательным плодом этого предприятия, однако в целом встречу в Хэмптон-Корте нельзя считать большим успехом. В итоге обозначилась проблема: судя по всему, в стране существует не одна национальная Церковь, а как минимум две с разными смыслами и целями.

Король, как обычно, остался доволен своим выступлением в Хэмптон-Корте. «Я отлично задал им перцу», – резюмировал Яков. Епископы сказали ему, что он звучал очень убедительно. «Не знаю, что они имели в виду, – написал сэр Джон Харингтон своей жене, – но общая атмосфера была довольно оскорбительной». В один момент король произнес: «Еще не хватало! Да я лучше отдам ребенка крестить обезьяне, чем женщине». К тому же он одергивал пуритан замечаниями типа «Кончайте распускать сопли!».

Тем не менее во многих отношениях Яков был сведущим человеком. Всю свою жизнь он сражался и полемизировал с шотландским духовенством. Он почти наслаждался богословскими дебатами. Один из его слушателей написал: «Король четко мыслит, здраво судит и имеет цепкую память». Кроме того, Яков считал себя мастером пера и написал целые тома о демонологии, монархии, чародействе и табакокурении. На медали к восшествию на престол его изобразили увенчанным лавровым венком – явный признак литературных притязаний короля. Он даже ответил на опубликованные против него «бранные стишки» собственным нескладным стихотворением. В 1616 году Яков выпустил полное собрание своих прозаических сочинений форматом инфолио и стал первым английским монархом, сподобившимся на такое дело. В конце концов его стали величать – иной раз саркастически – «британским Соломоном».

Архиепископ Кентерберийский Джон Уитгифт в то время доживал свои последние дни. Он понимал, что результат Хэмптон-Кортской конференции никоим образом не положил конец религиозным распрям. Ему было хорошо известно, что в парламенте, который скоро должен был собраться, есть много лордов и дворян с пуританскими убеждениями. За четыре дня до начала работы парламента 19 марта 1604 года Яков I решил с помпой проехать по столице. Теперь, когда угроза чумы исчезла, было заявлено: народ собрался из каждого «графства, района, города и деревушки», чтобы воздать хвалу новому монарху. На пути торжественной процессии от Тауэра к Уайтхоллу возвели семь триумфальных арок в стиле времен Римской империи. Однако пышность не у всех вызвала восхищение.

Собравшийся многочисленный парламент намеревался присмотреться к новому королю. В своей вступительной речи Яков высказал несколько замечаний по поводу ситуации с религией и покритиковал пуритан за «постоянное недовольство существующим правительством». Когда стало ясно, что членов палаты общин гораздо больше интересуют вопросы вызывавших протесты короля парламентских привилегий, Яков пожурил их, «как отец своих детей». Вскоре появились и другие основания для взаимного раздражения.

Возник спор вокруг выборов депутата от графства Бекингемшир, и последовавшая дискуссия настроила короля против парламента. 5 апреля спикер передал послание от Якова о том, что он «как самовластный правитель» повелевает, чтобы дело решалось на переговорах между членами палаты общин и судьями канцелярии. Уже долгие годы ни один монарх не разговаривал с парламентом в подобном тоне. После такого безапелляционного требования воцарилось изумленное молчание, затем поднялся один депутат и проговорил: «Приказ принца как удар молнии, его обращение к нашей верности звучит словно рык льва, и кто сможет здесь противоречить ему?»

Возможно, главной причиной стал все-таки другой пассаж. В середине апреля был поставлен вопрос об унии Англии с Шотландией и принятии Яковом титула короля Великобритании. Предполагалось, что в сложившихся обстоятельствах дело будет чистой формальностью. Однако убедить членов палаты общин оказалось не так уж легко. Какого рода предлагается союз? Экономический? Конституционный? Какими законами будет управляться эта «Британия»? Не исключено нашествие шотландцев, которые захватят все посты и награды. Как может общее право Англии совместиться с законными традициями Шотландии и даже с таможенным уложением Ирландии?

Сам король был категоричен. «Я муж, – заявил он, – и весь Остров моя законная жена. Я голова, а он мое тело. Неужели вы хотите, чтобы я стал многоженцем и имел двух разных жен?» Прения длились весь следующий год, в формулировке короля, «со многими столкновениями, долгими дебатами, странными вопросами и нулевым результатом». Яков видел в своем воображении единое королевство с одним законодательством, одним языком и общей верой, однако реальная ситуация того периода сделала цель недостижимой. Англичане, например, требовали, чтобы шотландцы платили такие же налоги, как в Англии, а те возражали, ссылаясь на бедность населения Шотландии. Члены палаты общин пришли к согласию: «Мы не в состоянии создать законы, которые связали бы Британию… давайте продвигаться малыми шагами». Заинтересованность короля в этом проекте была так же велика, как и его бешенство в отношении противников унии.

Затем парламент переключил свое внимание на церковные дела, в частности на итоги конференции в Хэмптон-Корте. Именно здесь, как мы знаем, архиепископ Джон Уитгифт ожидал проблем от многочисленных джентри[3 - Джентри (gentry) – мелкое и среднее английское дворянство (чаще всего нетитулованное).] пуританских убеждений, которые уже заняли места в парламенте. К концу мая палата общин внесла два законопроекта. Один билль был направлен против плюралистов и нерезидентов. К таким людям, которые имели более одного церковного прихода или были склонны безответственно относиться к своим обязанностям, принадлежали некоторые из самых известных членов государственной Церкви. Предвзятость членов палаты общин не оставляла сомнений. Второй билль выражал желание иметь «образованное и благочестивое духовенство», что полностью совпадало с желанием пуритан.

Король злился, и в качестве обоснования парламентская комиссия разработала «Апологию», которую представила членам палаты общин 20 июня. В «Апологии» защищались такие права парламентариев, как свобода слова и физическая неприкосновенность; заявлялось: «Наши привилегии и свободы – наше неоспоримое право и законное наследие не меньше, чем наши земли и имущество». Наверное, это был парламентский способ познакомить шотландского короля с особенностями конституции Англии. В другой статье документа констатировалось: «Ваше Величество ввели в заблуждение, если кто-либо говорил Вам, будто английские короли имеют абсолютную власть, могут по собственному усмотрению вносить изменения в религию… или издавать какие-либо законы о религии без согласия парламента». «Апология» так и не была передана королю. По всей видимости, большинство членов палаты общин отвергло документ, посчитав его слишком смелым.

Однако нет никаких сомнений, что Яков узнал об этой «Апологии». Его возмутил и смысл документа, и дерзость слога. 7 июля король назначил перерыв в работе парламента, а в своей речи отчитал некоторых членов палаты общин, назвал их «пустоголовыми суетливыми осведомителями, которые лезут не в свое дело». Он говорил, что в Шотландии его слушали с уважением, а здесь «с утра до вечера стараются найти дефекты в королевских суждениях». В Шотландии «все, что исходило [от него], выполнялось. Здесь же все подвергается сомнению». И добавил: «Многие вещи вы сделали непродуманно, хотя я не говорю, что вы демонстрировали нелояльность». А в заключение посоветовал: «Мое единственное пожелание вам – лучше заботиться о форме. Я люблю форму так же, как содержание». Наверное, Яков ждал поддержки Ричарда Бэнкрофта, недавно ставшего архиепископом Кентерберийским. Бэнкрофт был убежденным сторонником королевской прерогативы и не любил пуритан. Тем не менее архиепископ направлял Собор высшего духовенства к соблюдению общих догматов Англиканской церкви. Каноны 1604 года ничего не дали пуританам, а потребовали, чтобы они подчинились Книге общих молитв и «39 статьям»[4 - «39 статей» (the Thirty-Nine Articles) – свод догматов Англиканской церкви, принятый в 1571 г. при королеве Елизавете.]. Пресвитеры пуритан должны были либо смириться, либо получить отрешение от должности. Более жестокие наказания, по правде говоря, применялись очень редко, однако эти меры ознаменовали первый раскол в истории реформатской Англиканской церкви.

Итак, король Яков I мало или практически ничего не достиг с помощью парламента и самым неприятным образом объявил перерыв в его работе. Позже он заявил, что это было тело без головы. Говорят, что он произнес и такие слова: «На их заседаниях только вопли, крики и полный беспорядок. Удивляюсь, как мои предшественники вообще позволили появиться такому институту». Вероятно, это мнение разделяли и другие люди. Зимой 1604 года Томас Перси арендовал дом возле дворца Вестминстер и (с помощью Гая Фокса и остальных заговорщиков) начал рыть подземный ход.

2. «Пороховой заговор»

В первые годы правления Якова I провозглашали Юлием Цезарем, царем Давидом, Ноем, царем Иоасом и даже Гомером. Он был вторым Августом, настоящим Иосией, мудрым и набожным монархом. Сложно понять, что может означать такое запутанное богатство сравнений, но одна добродетель короля вскоре вышла на первое место. Его стали называть Rex Pacificus, или Яков-миротворец. Миротворца славословили. Его правлению ничего не угрожало.

Однако не всем хватало радостей мира. «Нет, нет, – как считается, сказал Яков по окончании коронации, – паписты теперь нам не понадобятся». В трудные моменты он искал расположения католиков, а теперь получил возможность избавиться от них. В феврале 1604 года иезуитские священники, полностью подчинявшиеся Риму, были изгнаны из королевства. Наверное, этот шаг стал разумной мерой предосторожности, однако пламенные католики восприняли его как угрожающий знак.

К таким людям принадлежал Томас Винтер (или Винтур), который от лица английских католиков безуспешно обращался за поддержкой к испанскому королю Филиппу III. В том же феврале 1604 года Томас приехал в Ламбет[5 - Ламбет (Lambeth) – тогда местечко к северу от Лондона, теперь один из 14 районов столицы.] к двоюродному брату Роберту Кейтсби. Кейтсби, по всей видимости, перешел из протестантства в католичество, и поэтому римский огонь горел в нем особенно ярко. Скорее именно он, а не Гай Фокс руководил заговором, который стал известен под названием «Пороховой». Кейтсби рассказал кузену о своем грандиозном плане взорвать парламент при помощи пороха, но для исполнения замысла ему требовались союзники. В апреле Винтер съездил во Фландрию, откуда и привез с собой Фокса. С этого момента мы можем называть их заговорщиками. «Джентльмены, мы будем только разговаривать, – сказал Томас Перси, – и никогда не перейдем к делу?» В следующем месяце они принесли клятву соблюдать секретность, а затем отправились в дом позади церкви Святого Климента на Истчипе, где встретились с иезуитом по имени Джерард и приняли из его рук причастие.

Было решено, что нужно найти помещение в удобной близости от парламента, но подходящее здание подвернулось только в начале декабря. 11-го числа заговорщики въехали в дом с припасами из сваренных вкрутую яиц и запеченного мяса. К Рождественскому сочельнику они сделали подкоп: по словам Томаса Винтера, «делали узкий подход к стене парламента и по мере продвижения укрепляли его деревянными стойками». Предполагалось, что следующая парламентская сессия начнется в феврале 1605 года, но тут стало известно, что заседания отложены до следующего октября. Времени заговорщикам прибавилось. Порох запасли у Кейтсби в Ламбете и, соблюдая строжайшую секретность и условия безопасности, доставили в дом в Вестминстере. Им уже удалось практически справиться с 9-футовой стеной, как их работе помешала вода.

Вскоре после приобретения пороха заговорщики услышали сверху какое-то движение. Фокс вышел на улицу и внимательно осмотрелся. Ему встретилась торговка углем Эллен Брайт, она рассказала, что съезжает из своего помещения. Так случилось, что подвал, где она хранила уголь, находился прямо под самим зданием парламента. Они быстро заключили сделку. Томас Перси, другой заговорщик, взял в аренду освободившееся пространство. Железную решетку между подвальным этажом дома заговорщиков и складом миссис Брайт открыли, и Фокс получил возможность тайно перетащить в соседний подвал около тридцати шести бочонков с порохом. Этого количества пороха было достаточно, чтобы уничтожить тысячи людей.

К сентябрю они переправили новые бочонки пороха, чтобы заменить те, что пострадали от сырости. Однако финансы истощались, и участники заговора сочли разумным включить в свои ряды еще трех состоятельных людей. Таким образом, о заговоре узнало уже тринадцать человек, появилось тринадцать возможностей выдать тайну. Один из новобранцев, Фрэнсис Трешем, очень просил избавить от общей участи мужа его сестры, лорда Монтигла. Монтигл был верным католиком и уже защищал свою Церковь в палате лордов. Другие заговорщики возражали против такого исключения, как бы оправданно оно ни было. 26 октября Монтигл сидел за роскошно сервированным ужином в своем доме в Хокстоне, когда посыльный доставил ему письмо. Лорд взглянул на послание, а потом попросил одного из джентльменов зачитать его вслух.

«Милорд, из любви, которую я питаю к одному из ваших друзей, пишу, чтобы охранить вас. Советую, если вам дорога жизнь, изобрести предлог не присутствовать на заседании парламента…» Так начиналось это письмо. Затем аноним продолжил уточнением, что присутствующие в парламенте «получат страшный удар, но не увидят, кто их ранит». Монтигл тут же отправился в Уайтхолл с письмом в руке. Он нашел Роберта Сесила, уже получившего титул графа Солсбери. Он ужинал с несколькими членами Тайного совета.

Монтигл вызвал Солсбери в соседнюю комнату и показал ему полученное послание. Поначалу граф был склонен считать дело ложной тревогой, но, посоветовавшись с коллегами, стал обсуждать возможность нанести «страшный удар» при помощи черного пороха. Лорд-камергер граф Саффолк в малейших подробностях знал помещение парламента, в частности, ему было известно об обширных сырых подвалах под зданием. Он и другие члены Тайного совета согласились, что подвалы нужно обследовать до начала сессии, которую еще раз перенесли на 5 ноября, однако они не хотели действовать слишком поспешно, чтобы не спугнуть заговорщиков.

Король развлекался охотой в Ройстоне. Когда в начале ноября он вернулся в столицу, ему показали письмо. Яков сразу согласился, что имеется в виду «какая-то хитрость с огнем и порохом». Во второй половине дня в понедельник 4 ноября Саффолк и Монтигл начали свое обследование под предлогом, что ищут какое-то королевское имущество. Дверь подвала открыл Гай Фокс.

Саффолк. Кому принадлежит этот уголь и хворост?

Фокс. Мистеру Томасу Перси. Он пансионер его величества.

Томас Перси, конечно, был известным католиком, да еще во времена, когда существовал страх перед недовольством католического населения. Король приказал провести дальнейший и более тщательный осмотр. В одиннадцать часов вечера в подвал спустился член магистрата Вестминстера сэр Томас Ниветт с несколькими солдатами. Дверь снова открыл Гай Фокс. Ниветт начал разбрасывать уголь, вязанки хвороста, и тут обнаружились бочонки с порохом. Фокс не делал попыток бежать или сражаться. Он признал, что следующим утром намеревался взорвать обе палаты парламента вместе с королем. По-видимому, Фокс приготовился зажечь запальный фитиль, затем бежать в Уоппинг, чтобы сесть там на судно, отправляющееся во Францию, в Гравлин. Когда позже, во время официального допроса Тайным советом, его спросили, зачем было заготовлено так много пороха, он ответил, что хотел «доставить шотландских нищих обратно в родные горы». Королю доложили о поимке Фокса, и Яков возблагодарил Бога за свое чудесное спасение.

Однако весьма вероятно, что чудо здесь вовсе ни при чем. Фрэнсис Трешем и лорд Монтигл могли договориться по поводу письма, чтобы добиться благосклонности короля. Кроме того, выдвигалось предположение, что сам Солсбери знал о заговоре, но позволил делу развиваться, чтобы поймать католиков с поличным. Это маловероятно, но полностью этой возможности исключать нельзя.

Слухи об аресте Фокса и провалившемся заговоре быстро разлетелись по городу. Роберт Кейтсби и другие заговорщики бежали из Лондона в надежде создать условия для восстания католиков, однако дворяне католического вероисповедания не были готовы совершать самоубийство. Тогда главные беглецы укрылись в Голбич-Хаусе на границе графства Стаффордшир. Там случайная искра или отскочивший уголек подожгли порох, который они привезли с собой. Двое-трое получили ранения и посчитали, что этот несчастный случай – знак Божьего гнева. Один из них выкрикнул: «Будь проклят этот день!» Потом они на коленях молились перед образом Богоматери. Шериф Вустера уже напал на их след. Его люди окружили дом и открыли огонь по находившимся внутри. Некоторых убили, а раненых повезли обратно в Лондон. Кейтсби оказался среди застреленных.

Других участников заговора нашли в течение нескольких последующих дней. 27 января 1606 года Гая Фокса и еще семь человек доставили на судебное разбирательство в Вестминстер-Холл, где все, кроме одного, заявили о своей невиновности. Через несколько дней их казнили. Иезуиты, которые попустительствовали, если не потворствовали заговору, достаточно скоро тоже оказались на плахе. Так завершился «Пороховой заговор». Семь лет спустя обнаружилось, что в кабинете библиофила и антиквара Роберта Коттона хранятся некоторые части мощей заговорщиков, включая палец руки, палец ноги и фрагмент ребра.

Сам король, несмотря на чудесное спасение, не обрел покоя. Венецианский посланник докладывал, что «Яков в страхе, нигде не появляется и не обедает в обществе как обычно. Он живет в самых дальних комнатах, окружив себя исключительно шотландцами». Король казался подавленным и мрачным, иногда давая выход своему гневу в отношении католиков. «Мне, конечно, придется обагрить руки их кровью, – говорил он, – пусть и совершенно против моей воли». До такого дело не дошло.

Члены палаты общин приступили к обычной работе в тот самый день, на который было назначено их уничтожение: учредили комиссию по торговле с Испанией, рассмотрели ходатайство от одного из парламентариев с просьбой освободить его от заседаний по причине подагры. Однако в конце мая 1606 года они приняли закон, «чтобы активнее обнаруживать и сдерживать папистских рекузантов»[6 - Рекузант (recusant) – «отказчик», человек, не посещающий англиканских богослужений, как того требовал закон.]. Одна из статей этого закона содержала составленную архиепископом Бэнкрофтом Клятву верности, в которой Яков признается законным королем, и низложить его вне власти папы. Закон обязывал католиков посещать службу Англиканской церкви и принимать Святое причастие не менее одного раза в год. Наказания за нарушение закона предусматривали штрафы или конфискацию имущества. Рекузант не имел права приближаться к Лондону ближе чем на 16 километров, к тому же был восстановлен статут предыдущего правления, запрещающий рекузанту отъезжать от своего дома дальше чем на 8 километров. Рекузантам запрещалось вести адвокатскую и врачебную практику.

Эти меры не привели к смене вероисповедания. Католики просто отказались от политической деятельности во время правления Якова и в основном вели себя тихо и спокойно. Большинство из них с готовностью приносили Клятву верности, чтобы защитить и свой покой, и собственное имущество; только люди, склонные к иезуитству, по-прежнему страстно желали поддержать притязания папы римского. Сам Яков сказал по поводу Клятвы верности, что он хочет провести четкую границу между католиками-доктринерами и теми жителями, «кто хотя в остальном и находится под влиянием папы, но сохраняет в сердце естественное уважение к своему монарху». Предыдущие санкции против пуритан вводились нерешительно или частично, такую же осторожную политику теперь повели и в отношении католиков. Яков вовсе не стремился превращать своих подданных в мучеников. В любом случае в начале XVII века было значительно легче устанавливать правовые нормы, чем воплощать их в жизнь.

Двор Якова I, излишества которого были уже известны всем, теперь прославился распущенностью. Пьянство и притворство, продажность и сексуальная неразборчивость стали главными дворцовыми привычками. Свобода нравов была единственным правилом. Граф Пембрук испытывал непреодолимое отвращение к лягушкам, так король посадил омерзительное земноводное прямо ему на шею. Сам Яков до ужаса боялся свиней, и поэтому Пембрук привел животное в королевскую спальню. Один придворный принес во дворец в Уайтхолле «громадный пудинг, к которому были привязаны четыре только что зажаренных поросенка в упряжи из сосисок». Сосиски разбрасывали по залу, а шуты и карлики двора в это время скакали друг у друга на плечах.

В трагедии «Падение Сеяна», представленной в первый год правления Якова, Бен Джонсон намекал на придворных, когда писал:

У нас нет ни смены лиц, ни раздвоенных языков,

Нет мягких и клейких тел, которые способны прилипнуть

Подобно улиткам к разукрашенным стенам…[7 - We have no shift of faces, no cleft tongues, / No soft and glutinous bodies that can stick / Like snails on painted walls…]

«Если бы я действовал, как ваша республика, – говорил король послу Венеции, – и начал наказывать тех, кто берет взятки, то скоро оказался бы без единого подданного».

Сэр Джон Харингтон рассказывал, что в момент приезда короля Дании летом 1606 года придворные в Уайтхолле «купались в животных удовольствиях», а леди, «забыв о воздержанности, заходились от пьяного смеха». Для двух монархов устроили большой праздник, на котором показывали представление о Соломоне и царице Савской. Дама, изображавшая царицу, несла королям подарки, «но, забыв о ведущих к балдахину ступеньках, уронила шкатулки на колени его величества короля Дании, а сама упала к его ногам… Потом король поднялся и пошел танцевать с царицей Савской, но сам упал и опозорился перед ней. Его унесли во внутренние покои и положили на королевское ложе». Других актеров спектакля, например изображавших Надежду и Веру, «сильно тошнило, и они блевали в нижнем зале». Джон Харингтон заключил: «Страх взрыва полностью улетучился из наших голов». Ему еще не приходилось видеть «такого беспорядка, распущенности и пьянства», как на том празднике. Он затосковал о времени своей крестной матери, королевы Елизаветы, когда при дворе царили величавость и строгость.

Нет никаких сомнений, что новый двор разительно отличался от предыдущего. Король славился тем, что больше посвящал себя удовольствиям, чем тому, что считалось его обязанностями. Дважды в неделю он посещал петушиные бои во дворце Уайтхолл и, как его предшественница, любил ежедневные прогулки верхом и охоту. Когда Яков настигал загнанного оленя, он спешивался и быстро перерезал животному горло, давал собакам насладиться оленьей кровью, а затем вытирал свои окровавленные руки о лица товарищей.

Скоро стало ясно, что ему не нравится присутствие зрителей при его развлечениях. В отличие от Елизаветы он не любил и даже не выносил толпы. Когда вокруг него собирались люди, он обычно ругался и кричал: «Что им надо?» Однажды ему ответили, что народ пришел выказать ему любовь и уважение. На что король заявил с сильным шотландским акцентом: «Богом клянусь, я сейчас спущу штаны, пусть они увидят мою задницу». В качестве приветствия Яков нередко использовал «Черт вас побери!» или «Чума на вас!». В результате эти вспышки гнева привели к тому, что короля, по словам венецианского посла, стали «презирать и даже ненавидеть».

Он оправдывал свои занятия охотой тем, что его энергия – это «благополучие и благосостояние для всех них», несомненно имея в виду и двор, и народ. Пусть чиновники изнемогают в кабинетах или за столом заседаний Тайного совета. Король должен быть сильным и храбрым. В любом случае, по его словам, он в состоянии сделать за один час больше дел, чем все советники за день; он проводит меньше времени на охоте, чем другие монархи, развратничая с женщинами. Однажды из своры исчезла любимая собака Якова Джоулер. Следующим утром собака снова появилась, а к ее шее была привязана записка. «Дорогой мистер Джоулер, просим вас передать королю (поскольку он каждый день вас слышит, а нас нет), чтобы его величество соблаговолил вернуться в Лондон, в противном случае страна погибнет». Когда в конце концов Яков все-таки приехал в Уайтхолл, то проводил время в пирах и за картами, растратив массу денег.

Король был постоянно и глубоко в долгах. Поначалу он думал, что попал в Эльдорадо, но вскоре обнаружил, что кошелек опустел. Точнее, он слишком быстро опустошал свой кошелек. Яков без счета покупал обувь, шелковые чулки и касторовые шляпы. Дворцовый церемониал стал более затратным с прибытием «столь роскошных джентльменов», как никогда ранее. При дворе возникла мода на азартные игры – «золотую забаву». Король любил маскарады и пышные пиры, которые для него стали непременными иллюстрациями верховной власти. Он пожелал устроить бал-маскарад в Рождественскую ночь, но ему сказали, что так не принято. «Что значит – не принято? – воскликнул король. – Я сделаю это модным».

Яков покупал столовое серебро и ювелирные изделия, которые потом раздаривал своим приверженцам. Поговаривали, что одному-двум людям он вручил больше, чем его предшественница даровала придворным на протяжении всего периода своего правления. Граф Шрусбери заметил, что Елизавета «из каждой пожалованной мухи делала… слона, а у теперешнего государя так не происходит». Исключительная щедрость короля по отношению к своим фаворитам и придворным не идет ни в какое сравнение с любым другим периодом английской истории.

Первый конкретный фаворит появился весной 1607 года. Роберт Карр, двадцати одного года от роду, был образцом любезности и умения держать себя, а кроме того, отличался поразительно привлекательной внешностью. Во время рыцарского турнира в присутствии короля лошадь его сбросила, и молодой человек сломал ногу. Король очень взволновался и приказал своему личному врачу позаботиться о здоровье пострадавшего. Карра доставили в больницу на Чаринг-Кросс, где король навещал его каждый день. Пациенту назначили особую диету и, по настоянию Якова, окружили докторами. Придворные тут же поняли, что этот человек заслуживает повышенного внимания. «Боже! – написал современник событий сэр Энтони Уэлдон. – Как первые люди королевства бросились навещать больного и возносить у его постели непомерные хвалы…» Яков сильно привязался к молодому человеку, и вскоре Карр получил титул и был назначен лорд-камергером. Король решил не только продвигать его, но и повысить его образование. Яков сам давал ему уроки по латинской грамматике и европейской политике. И разумеется, король осыпал своего фаворита золотом и драгоценными камнями. Было замечено, что Яков «обнимает его, щиплет за щеки, поправляет на нем одежду…».

Сэр Джон Харингтон, всю жизнь прослужив Елизавете, по-прежнему искал выгодной должности при дворе. Томас Говард, граф Саффолк, взял его к себе и дал несколько советов. Харингтону было сказано, что король «очень уважает умные разговоры» и «чрезвычайно восхищается хорошим стилем в одежде». Ему подсказали «завести новый камзол, хорошо окантованный и не слишком короткий, потому что король говорит, что любит свободную одежду. Важно, чтобы костюм не был весь одного цвета, а разнообразно окрашен, воротник пусть несколько ниспадает, а складки должны быть многочисленны и хорошо накрахмалены». Уже восемнадцать придворных потеряли свои должности, потому что не отвечали вкусу короля в мужском костюме.

Саффолк рассказал Джону Харингтону, что во время беседы ему не следует задерживаться слишком долго на одной теме, а вопросов религии вообще касаться только слегка. Никогда не говорить «это хорошо или плохо», а скромно формулировать, что «если ваше величество согласны, я бы рассудил так-то и так-то». Не задавать вопросов. Не обсуждать личности и характер никого из придворных. Не забыть похвалить чалую испанскую лошадку короля. Обязательно отметить, что звезды достаточно ярки, чтоб послужить серьгами для ушей Роберта Карра, а чалая лошадка лучше Буцефала и достойна носить на себе Александра Македонского.