Хакер и его тень

Я заметил, что Виктория Петровна сильно побледнела. Старушка дрожала всем телом и еще сильнее держала меня за локоть, впиваясь ногтями в плащевку.

«Пожалуй, ее зря все-таки выпускают наружу без сопровождения санитаров, – подумал я. – Мое первое впечатление оказалось ошибочным, старушке еще лечиться и лечиться».

– Кто-то обвиняет вас? Угрожает расправой? – предположил я. – Что это было, Виктория Петровна? Судебная ошибка? Запоздалая месть? Или нечто более серьезное?

– Все это е-рун-да, – отчеканила старушка. – Не понимаю, зачем вы тратите время на подобные пустяки.

– Но позвольте…

– Молодой человек, – насмешливо произнесла она, снисходительно глядя на меня, – за свою жизнь я вела столько дел, что все их и не упомнить. А обиженные… Они всегда найдутся, это неизбежно, Могу лишь четко заявить вам, что я выполняла свой долг и выполняла его честно. А то, что вы говорите – полная чушь.

– Так вы получали письма? – спросил я напрямик, не понимая, к чему клонит старуха.

– Да, – глухо отозвалась Виктория Петровна. – Последнее пришло даже сюда. Хотя уж этого-то я никак не ожидала.

– Вы его не уничтожили? Вы можете мне его показать? – попросил я. – Поверьте, это очень важно.

Немного поколебавшись, Виктория Петровна сунула руку в широкий вырез халата и извлекла оттуда изрядно помятый листок бумаги.

Похоже, что Гагарина хранила его на груди, а если быть точнее, то между грудей – когда она доставала письмо, мелькнули белые кружева бюстгальтера.

И вот, в тот момент когда я протягивал руку за этим бумажным прямоугольником, раздался громкий звук, очень похожий на удар хлыста.

Ребенком я часто слышал его в цирке, когда укротитель взмахивает рукой и плеть издает громкий хлопок. Став взрослым – подчас слышал его на улицах, в квартирах, днем и ночью. И всегда этот звук предвещал неизбежное зло, потому что нес с собой смерть.

Это был звук выстрела.

Виктория Гагарина, вздрогнув от неожиданности, удивленно уставилась себе на грудь. На ее оранжевом халатике медленно расплывалось красное пятно.

Она осторожно дотронулась до материи дрожащими пальцами, медленно поднесла их к лицу и зачем-то понюхала, испачкав кровью свой нос.

Жалобно посмотрев на меня, старушка еле слышно прошептала, начиная оседать на землю:

– Поймайте… его…

Я понял, что нельзя терять ни минуты, злобно выругался и побежал со всех ног в направлении предполагаемого выстрела.

Пуля попала Виктории Петровне в спину, так что стрелявший наверняка находился неподалеку.

Сориентировавшись на бегу и выбрав как наиболее верный ориентир чахлый ельничек метрах в пятидесяти, я устремился туда со всех ног.

Могу сказать со всей откровенностью, не опасаясь обвинений в трусости: очень неприятно двигаться по открытой местности, зная, что в любую секунду можешь стать удобной мишенью для невидимого тебе убийцы.

Он-то укрыт от глаз в еловых зарослях, а ты весь перед ним как на ладошке. Взять, да и прихлопнуть – плевое дело, господа.

Но, очевидно, в коварные планы стрелявшего не входила вторая жертва.

Выстрела, который мог бы спокойно уложить меня на месте не последовало.

Да и мне не удалось достигнуть намеченного пункта – оказалось, что со стороны леса, круто уходящего в гору, санаторий был обнесен не только высокой стеной, но и тройной оградой из колючей проволоки.

Запыхавшись от бешеного бега, я вскарабкался на стену и, пошатываясь, стоял на узкой площадке, беспомощно смотря на тонкие зеленые иглы елей, шевелящиеся с каждым движением ветерка. Казалось, что они меня дразнят.

С отчанияем констатировав, что если я даже и смогу спрыгнуть наружу без риска для жизни, то убийцу мне все равно не догнать, – ведь не будет же стрелявший сидеть в своем укрытии, дожидаясь, пока я схвачу его за горло. В данной ситуации мне оставалось только вернуться к умирающей Гагариной.

Обратный путь я преодолел быстрее раза в два – ведь Виктория Петровна могла хотя бы что-то мне сказать! Должна была сказать!

Она и сказала.

Корчась в предсмертных судорогах на опавших листьях, Виктория Петровна поманила меня пальцем к себе и, когда я шмякнулся рядом с ней на колени и склонил ухо к ее перекошенному рту, прошептала:

– Наконец-то весь этот бред закончился, – и зачем-то добавила, – для меня.

Это было все, что Виктория Петровна Гагарина сочла возможным поведать мне в последние секунды своей долгой жизни.

Как вы сами понимаете, следующие два часа оказались для меня каким-то сплошным кошмаром.

Сначала меня чуть не пристрелили пьяные омоновцы, все же подоспевшие на звук выстрела – они охраняли территорию санатория и мирно бухали во флигеле, когда застрелили Виктория Петровну Гагарину.

Потом подъехал еще более пьяный майор, который стал дико орать на смурных омоновцев, упрекая их за то, что они даром едят государственный хлеб, если у них под носом убивают психов.

А еще через полчаса явился совершенно никакой полковник. Он был слегка дезориентирован во времени и пространстве, потому что угрожал отправить майора в Афганистан. Полковник орал на майора так, что сорвал голос и в конце уже лишь хрипел.

В конце концов, меня спихнули какому-то трезвому по непонятной причине капитану, который за полчаса снял с меня показания и отпустил восвояси.

Такое мудрое и правильное решение было принято им отнюдь не сразу.

На самом деле – сидеть бы мне за решеточкой какое-то время, если бы не – кто бы вы думали? – дед на лошадке, ехавший из пищеблока на помойку.

Этот всеми уважаемый работник обслуги санатория клялся и божился, что своими собственными глазами видел, как мы мирно беседовали с Викторией Петровной и что я не стрелял в несчастную старушку, а совсем наоборот – даже пытался преследовать преступника.

Авторитет деда в психушке был настолько велик, что никто не усомнился в его показаниях и я был отпущен на все четыре стороны до поры до времени.

…Потихоньку приходя в себя от шока, я медленно ехал домой.

Обычная городская жизнь после всего пережитого за эти часы казалась мне сейчас такой же странной и нереальной как человеку, который провел бы, например, долгие годы на необитаемом острове и вдруг оказался в центре цивилизации. Я не мог понять, как люди могут просто так ходить по улицам, глазеть на лотки и витрины.

Спешащие на службу клерки, алкаши, похмеляющиеся пивом на скамейках, шестисотые «мерседесы», то и дело сталкивающиеся с «запорожцами» – простая ежедневная обыденность казалась после посещения психушки фантастичнее любых самых забойных фэнтэзи.

И только у себя дома, плотно заперев дверь и наглухо задернув шторы, я достал из кармана измятое письмо, которое сунул впопыхах в карман куртки, перед тем, как погнаться за убийцей.

Разумеется, во время допроса я ни словом не обмолвился о том, что Виктория Петровна Гагарина успела передать мне эту бумагу. Иначе мне пришлось бы вдаваться в подробности, что было бы совершенно излишним.

Я вообще наотрез отказался говорить о деле, с которым я приехал в санаторий, переадресовав все обращенные ко мне вопросы к Розе Валериановне.

Кстати, следует особо отметить: моя клиентка не замедлила подтвердить капитану, что я работаю на нее и что я не хрен собачий, а профессионал в своей области. За что Розе Гагариной от меня тотчас же последовала глубокая телепатическая благодарность.

Итак, передо мной лежит обыкновенный конверт с цветным изображением на редкость задумчивого русского писателя, который стоит перед тарасовским городским садом, очевидно продолжая размышлять над поставленным им в свое время вопросом: «Что делать?»