Оценить:
 Рейтинг: 4.6

Ненависть

<< 1 ... 13 14 15 16 17
На страницу:
17 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Володя опять проверил себя. Нет, совесть была спокойна. Этого не было. Осталось лишь брезгливое ощущение удара по чужой голове. Когда вспомнил об этом, заныли застуженные на морозе пальцы. «Да, человека убил… Кто поверит?.. Как клопа, как вошь… как гадкое насекомое… Когда Бога нет – все это очень просто. Прервал один химический процесс и начал другой… Там… под водой».

Володя поежился под теплым ватным отцовским пальто.

«Никто не видал… А если? Нехорошо, что был на квартире Далеких. Его жена могла в щелку приметить… Впрочем, она его не знает… Студенческая фуражка… Студенческая фуражка… Фу, как это было глупо ее надеть!..» Ответственности перед людьми, перед судом Володя боялся, – ответа перед Богом – нисколько.

Бога не было – и потому просто и легко казалось ему и самое убийство.

Володя посмотрел со двора на окна отцовской квартиры. В зале было темно. Значит, елку уже погасили. Может быть, уже и разошлись. Вот хорошо-то было бы! Никаких расспросов, разговоров, соболезнований, упреков, что не пришел на елку. Семейное торжество!.. Фу! Какая пошлость! Соболезнования! Вот, если им сказать, что он сейчас сделал, – вот когда пошли бы настоящие соболезнования, упреки и какой это был бы для всех непревзойденный ужас. Человека убил!.. Наш Володя!!

На дворе было тихо и безлюдно. Наискось от ворот по асфальту была разметена дорожка и черная полоса ее была четко видна на плохо освещенном дворе.

Дверь открыла Параша. Володя еще за дверью слышал мерный голос дяди Бори. Потом там смолкли. В ярко освещенной прихожей Володе бросился в глаза большой деревянный ящик в ободранной рогоже, веревки, бумага и стружки. Как нечто наглое, дерзновенное и угрожающее висело на вешалке серое офицерское пальто с серебряными погонами и фуражка с красным околышем. Они странно напомнили Володе ночь митинга в паровозной мастерской, когда Володя, прерванный на полуслове, увидал ворвавшуюся в мастерскую полицию. Володя не спросил у Параши, чье это пальто. Он с отвращением отвернулся, сбросил на руки Параши шляпу и верхнее платье, снял калоши и торопливо пошел в свою комнату.

Быть одному!..

Он зажег лампу под зеленым, бумажным абажуром на своем письменном столе и вытащил с полки, висевшей на стене над столом тяжелую книгу в черном коленкоровом переплете – «Капитал Карла Маркса»…

– «Когда все – до последнего уличного мальчишки – будут пропитаны марксизмом – тогда к этому не придется прибегать… А до тех пор – борьба!.. Не на жизнь, а на смерть. Их больше, за ними государство, церковь, полиция, войско – нам остается только быть непримиримо жестокими… Нервы?.. Ф-фа!.. У настоящего большевика не должно быть нервов! Я новый человек… Человек будущего».

К нему постучали, и милый Шурин голос раздался за дверью:

– Это я, Володя… Шура… К тебе можно?

– Пожалуйста.

Володя не встал навстречу двоюродной сестре, но остался сидеть за письменным столом над «Капиталом» Маркса. Строгость и сухость легли на его лицо. Оно как бы говорило: вот вы там разными глупостями занимаетесь, «елки-палки», чепуха, ерунда разная… А я тружусь, учусь!..

«Елки-палки» напомнили почему-то Драча, и Володя с каким-то совсем новым чувством посмотрел на Шуру. Точно первый раз увидал ее не двоюродной сестрой, серьезным товарищем, но женщиной.

Шура, оживленная радостью всем сделать подарки, точно впитавшая в себя свет елочных свечей и вместе с тем негодующая на Володю за его пренебрежение к семье, вошла в кабинет и плотно затворила дверь.

– Володя!.. – сказала она. – Это невозможно!.. Вся наша семья собралась вместе. Твои папа и мама… Сестры, братья… Как ты только можешь?.. Неужели ты не понимаешь, что своим отсутствием ты их оскорбляешь?.. Твое равнодушие просто жестоко… Володя!..

Она вошла из темного коридора, и у нее глаза еще были темные и огромные. Понемногу от света лампы точно вливалась в них глубокая синь. Золотистые волосы, красиво убранные, червонцем блистали в изгибах. Под тонкой материей платья молодая грудь часто вздымалась и стала видна соблазнительная ее выпуклость. Длинное белое платье необычайно шло к ней. Сладкий запах духов, молодости и свежести, запах елки и мандарина шел от нее. И снова вспомнились Драч и Гуммель и дом, куда они поехали… «Елки-палки»!..

– Володя, как хочешь, но ты должен выйти к нам. Там все свои.

– Там тоже еще офицеришка какой-то торчит. Тоже свой?..

– Да, свой. Он от дяди Димы привез подарок… Голову кабана. Пойди, познакомься с ним. Посмотри наши подарки тебе.

– Совсем неинтересно.

– Володя!.. Твоей маме это так горько!.. Она не могла сдержать слез, когда ты прошел мимо.

– Садись, Шура. Поговорим серьезно.

Девушка спокойно подошла к столу и послушно села в широкое кресло, обитое зеленым репсом, стоявшее в углу комнаты подле письменного стола.

– Ты, Шура, верующая… И ты знаешь Евангелие наизусть. Помнишь это место: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери и жены и детей, и братьев и сестер, а притом самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником»…[4 - Евангелие от Луки. Гл. 14. С. 26.]

Шура была ошеломлена. Быстрым движением она схватила руку Володи и, сжимая его пальцы, сказала:

– Нет!.. нет!.. Не надо, Володя! Нельзя играть так словами. Что ты говоришь? Не в монастырь ты идешь. Не так это надо понимать!.. Нельзя ненавидеть родителей!.. Никого нельзя ненавидеть! Христос повелел всех любить… Боже мой, что ты сказал.

Ироническое выражение не сходило с лица Володи. Казалось, он любовался смущением Шуры.

– Да… Конечно, в ваш монастырь я не пойду. Но я хочу уйти… и я и правда уйду из вашего мелкобуржуазного мира… И я сумею его до конца… до дна возненавидеть… Ты знаешь?.. Я тебе это говорил… Я в партии. Я от тебя этого не скрывал и не скрываю. Да, в партии, которая борется и ненавидит все это – ваше!.. Я в партии и уже навсегда, бесповоротно… А у меня – дед протопоп какого-то там собора!.. Ты понимаешь это!.. Нет?! Проклятие крови на мне! И я кровью… кровью стираю… Кровью стер это. Понимаешь – к черту!.. К черту все это!.. Елки!.. Религию!.. Чепуха!.. Маркс… – Володя хлопнул рукою по переплету книги, – Маркс говорит: «Каждый исторический период имеет свои законы», и мы вступаем в такой, когда надо сбросить с себя все путы… Я уже вступил. Никаких угрызений совести!.. Никакой слабости!.. Нервов!.. Родители! Ф-фа!! Елки-палки!

– Володя, – стараясь быть сдержанной и совершенно спокойной, сказала Шура. – Ты мне давал читать эту книгу. Я ее хорошо и внимательно прочла… Просто – глупая книга. И мне странно, что она так на тебя повлияла. Ты же в нашей семье считался всегда самым умным.

– Вот как!.. Глупая книга! «Капитал» Карла Маркса – глупая книга!

– Ну да, конечно… Немецкий еврей, никогда ничего не видавший… Теоретик… Ненавидящий мир и природу придумал все это… Это мертвое!.. И вы верите!.. Учитесь!.. Боже мой!.. Володя!.. Что же это такое?

– Прекрасно!.. Александра Борисовна Антонская умнее Фридриха Энгельса, Петра Струве – всех толкователей и почитателей Маркса…

– Не умнее, Володя, но проще… Ближе к жизни…

Шура наугад открыла книгу и, прищурив прекрасные глаза, прочитала:

– «Меновая ценность есть вещное выражение определенного общественного производственного отношения»… Господи!.. Тяжело-то как!.. Точно телега с камнями по песку едет и скрипит неподмазанными колесами. Ты сам-то понимаешь это?.. Я – нет…


<< 1 ... 13 14 15 16 17
На страницу:
17 из 17