– Его как будто из могилы вырыли, – вставил один из писцов.
– Вероятно, это какой-нибудь бывший полковник, хлопочет о пенсии, – сказал письмоводитель.
– Ничего подобного, он просто бывший привратник, – возразил Годешаль.
– Хотите пари, что он из благородных? – воскликнул Букар.
– Бьюсь об заклад, что швейцар, – заявил Годешаль. – Одни только отставные швейцары самой природой предназначены носить такие потрепанные, засаленные шинели с разодранными полами. Видели, какие у этого старика стоптанные, дырявые сапоги? А галстук? Галстук у него вместо рубашки. Да он наверняка под мостами ночует.
– Можно быть дворянином и отворять двери жильцам, – воскликнул Дерош. – Случается ведь!
– Нет, – возразил Букар среди дружного смеха, – бьюсь об заклад, что в тысяча семьсот восемьдесят девятом году он был пивоваром, а при Республике – полковником.
– Что ж, если он когда-нибудь был военным, я проиграл пари и поведу вас всех на какое-нибудь представление.
– Ладно, – ответил Букар.
– Сударь, сударь! – закричал юный Симонен, распахивая окошко.
– Что ты там опять затеял, Симонен? – спросил Букар.
– Я позвал его, чтобы спросить, полковник он или привратник. Пускай сам скажет.
Писцы так и покатились со смеху. Тем временем старик уже поднимался по лестнице.
– А что мы ему скажем? – воскликнул Годешаль.
– Предоставьте это мне! – заявил Букар.
Несчастный старик робко вошел в комнату, не поднимая головы, чтобы при виде еды не выдать себя голодным блеском глаз.
– Сударь, – обратился к нему Букар, – не сообщите ли вы нам вашу фамилию на тот случай, если патрон пожелает узнать…
– Шабер.
– Шабер? Уж не тот ли полковник, что был убит при Эйлау? – осведомился Гюре, которому не терпелось тоже сострить.
– Он самый, сударь, – ответил старик с величавой простотой.
И он вышел из конторы.
– Выиграл!
– Ну и умора!
– Уфф!
– О!
– А!
– Бум!
– Ай да старик!
– Тру-ля-ля!
– Вот так штука!
– Господин Дерош, вы задаром пойдете в театр, – обратился Гюре к четвертому писцу, награждая его толчком, который свалил бы и носорога.
Засим последовала буря восклицаний, криков, смеха, для изображения коих пришлось бы исчерпать весь запас звукоподражаний.
– А в какой театр мы пойдем?
– В Оперу, – объявил письмоводитель.
– Прежде всего, – сказал Годешаль, – театр вовсе не был оговорен. При желании я могу сводить вас поглядеть на мадам Саки.
– Мадам Саки не представление!
– А что такое представление вообще? – продолжал Годешаль. – Давайте выясним сначала фактическую сторону дела. На что я держал пари, господа? На представление! А что такое представление? То, что представляется взору…
– Но, исходя из этого, вы, чего доброго, покажете нам в качестве представления воду, бегущую под Новым мостом, – перебил его Симонен.
– …то, что представляется взору за деньги, – закончил Годешаль.
– Но за деньги можно видеть тысячу вещей, которые отнюдь не являются представлением. Определение грешит неточностью, – вставил Дерош.
– Да выслушайте вы меня наконец!
– Вы запутались, дружище, – сказал Букар.
– Курциус – представление или нет? – спросил Годешаль.
– Нет, – возразил письмоводитель, – это кабинет восковых фигур.
– Ставлю сто франков против одного су, – продолжал Годешаль, – что кабинет Курциуса есть собрание предметов, которое можно именовать представлением. Он содержит нечто, что можно обозреть за различную плату, в зависимости от занимаемого места.
– Вот уж чепуха! – воскликнул Симонен.
– Берегись, как бы я не влепил тебе затрещину, слышишь! – пригрозил Годешаль.
Писцы пожали плечами.
– Впрочем, вовсе еще не доказано, что эта старая обезьяна над нами не подшутила, – промолвил Годешаль под взрывы дружного хохота, заглушившего его рассуждения. – На самом деле полковник Шабер давно умер, супруга его вышла вторично замуж за графа Ферро, члена государственного совета. Госпожа Ферро – одна из наших клиенток.
– Прения сторон переносятся на завтра, – заявил Букар. – За работу, господа! Хватит бездельничать! Заканчивайте побыстрей прошение, оно должно быть подано до заседания Четвертой палаты. Дело будет разбираться сегодня. Итак, по коням!