Песочные часы

Повозка, поскрипывая, взбиралась на холм. Ветер вымел весь снег, оголив камни и кустики вереска. Больше на холме ничего не было: не видно ни лачужки. Нетронутый дикий край. Кричи – никто не услышит. Только неласковый ветер, низкое хмурое небо и море, которое будто бы вторило суше. Свинцовое, бескрайнее, суровое, прекрасное и пугающее. Оно лизало основание гряды, отделенное тонкой полоской песчаного берега. На таком бы сушить рыбачьи сети, конопатить лодки, но ничего.

Море сковала тонкая корочка льда, но у берега темнели обширные полыньи. На горизонте виднелись неясные очертания островов, медленно ползли бусинки кораблей. Араргцы – единственные мореходы, которым хватало смелости выходить зимой в море. Еще бы, на службе у них маги и ученые, регулярно снабжающие изобретениями! Чтобы корабль не затерло льдами, к носу либо привязывали дракона, заодно использовавшегося в качестве вооружения, либо вешали специальный огненный артефакт.

Дорога кольцами змеи обвивала холм. Мы взбирались все выше и выше. Повозка покачивалась, грозясь скинуться в бездну. Девочки притихли, некоторые, самые маленькие, всхлипывали, а я старалась запомнить неспешно меняющийся пейзаж: лелеяла мысль о побеге. Наконец подъем закончился, но ощущение тоски никуда не делось. Пустынно и голо.

– Добро пожаловать на остров Хорс, девочки! – обернулся солдат. – Ротики не разеваем и не скулим, скоро приедем.

Куда приедем, на горизонте нет ни намека на поселение?

Откуда оно выросло, я так и не поняла. Повозки с пленницами – мы двигались все вместе, облучок к оглобле, – обогнули очередную каменную гряду, защищавшую от ледяных порывов ветра, и оказались у ворот крепости. Отчего ее возвели не на гряде, не на том холме над морем, а здесь, на равнине? Объяснение нашлось позднее. Араргцы выстроили вовсе не пограничный форт, поэтому не стремились к господству над территорией. Крепость опоясывал земляной вал, за ним высились известняковые стены без единой бойницы. И везде солдаты, вооруженные арбалетами. У тех, кто охранял ворота, были ружья.

Повозки остановились. Возница первой, нашей, соскочил с козел и предъявил человеку в серой форме с синей косой полосой на груди какую-то бумагу.

– А, новая партия! – лениво протянул тот, бегло просмотрев лист. – Завози!

Заскрипели ворота. Мы миновали земляной вал, а затем и стены крепости. Остановились на круглом дворе, по периметру обнесенном решеткой. Тут нас сгрузили на плотно утрамбованную землю. Повозки отогнали.

Сгрудившись, словно овцы, пленницы жались друг к другу, гадая, что же с ними сделают.

Прошло, наверное, полчаса, когда отворилась неприметная дверь, и во двор вышла группка торговцев под охраной двух десятков людей. Скептически хмуря брови, они рассматривали нас, а потом велели солдатам разделить девушек на партии по пять человек. Мальчиков, которых держали отдельно, и женщин старше двадцати пяти увели, связав общей веревкой.

Девушек бесстыдно рассматривали, щупали, комментировали внешность. Кого-то сразу отбраковывали в хыры – так называли рабов, – кого-то отводили для детального осмотра во внутренние помещения форта.

Двор полнился стенаниями, временами звучали слова проклятий. Те, кто отчаянно сопротивлялись, царапали руки торговцев, немедленно становились хырами. Заработав пощечину или крепкое словцо, девушка получала в «подарок» ошейник с железным кольцом и металлические браслеты с такими же кольцами на руки и ноги. Их надевали прямо во дворе. Холщовый балахон на шнуровке и набедренную повязку – больше хырам не разрешалось носить ничего даже в стужу – выдавали позже, очевидно, после гигиенических процедур. Если девушка умудрялась причинить более-менее серьезный вред араргцу, ее волокли к специальной скамье, привязывали и на глазах у всех пороли.

Для некоторых пленниц тяжкая жизнь хыры начиналась сразу после отбора. Видела, как конвойные надругались над несчастной, прижав к стене. Им просто захотелось. Для Арарга это нормально: у хыры не надо спрашивать согласия, она принадлежит любому аверду, то есть свободному человеку. Абсолютно бесправное существо, любая провинность которого строго каралась. Хуже вещи. А уж сейчас… Мы военнопленные, собственность армии, то есть вдвойне бесправны. Тех, кого продадут, солдаты не тронут.

Справедливости ради – среди любого народа встречаются скоты. Не все насиловали, избивали, издевались. Видела, как один солдат даже по-своему утешал девочку: мол, лучше смерти. Кому как.

Я оказалась в последней партии. Шла, не чувствуя ног от страха. Вдруг меня тоже отволокут к стене и раздвинут коленом ноги?

Встала там, где велели. Чужой опыт заставил молчать и не двигаться.

От группы торговцев отделился невысокий щуплый человек в кожаной куртке на меху. Подошел вплотную, взял за подбородок, осмотрел глаза и зубы, будто породистой лошади, затем, велев охраннику держать руки, потрогал грудь. Судя по ухмылке, остался доволен.

– Раздеть до рубашки, – скомандовал он.

Естественно, приказ тут же выполнили. Теперь меня, практически голую, придирчиво щупали трое, о чем-то переговариваясь между собой на незнакомом наречии.

Стояла, мужественно сжав зубы, и ждала окончания унижения. Чтобы успокоиться, считала. Пальцы торговцев казались червяками, от этих прикосновений хотелось отмыться.

Араргец в кожаной куртке развернул меня спиной, узнал номер и попросил принести опросный лист.

– Семнадцать, – радостно улыбнулся он, – самое то! Если она здорова и невинна, из нее выйдет великолепная торха, я бы сказал – элитная торха. После врачебного осмотра согласен заплатить казне двести цейхов.

Видимо, остальные торговцы посчитали цену завышенной и спорить не стали.

Шагая внутрь казарменных помещений, в которых содержался живой товар, молилась, чтобы меня не сделали хырой. Только бы торхой! Еще тогда я инстинктивно чувствовала: участь торхи не столь печальна, как беспросветное существование хыр.

Солдат втолкнул в комнатку без окон. Из мебели: стул, стол, ширма, а за ней – простое ложе, покрытое простыней. За столом сидел человек и что-то писал в толстой амбарной книге.

– Еще одна? – лениво бросил он через плечо. – Иди за ширму и раздевайся.

Раздевайся? Куда дальше: на мне только нижняя рубашка, белье и чулки.

Оторвавшись от записей, араргец вопросительно посмотрел на меня.

– Ну, чего стоишь? Не стесняйся, я врач, женские прелести меня не интересуют. Или позвать солдат, что бы они тебя держали?

Судорожно сглотнув, отправилась за ширму. Взялась за подол рубашки, но снять не решилась.

– Давай, не задерживай меня. – Врач взял перчатки из непонятного желто-белого материала, плотно облегающего руки, и шкатулку с инструментами. – Ладно, – смягчился он, войдя в положение трясущейся от страха девчонки, – сначала просто сядь и покажи горло.

Врач внимательно осмотрел его, а также нос, глаза, кожу, сосчитал пульс, спросил, чем болела в детстве. Затем, так и не дождавшись, пока я разденусь сама, снял рубашку и пощупал живот. Удовлетворенно кивнув, врач вернулся к столу, сделал отметки на обороте опросного листа и в амбарной книге.

Обрадовавшись концу унижений, собралась одеться, но араргец остановил:

– Подожди, самого главного мы еще не видели. Белье снимай. Сначала верх.

Щеки покрылись пунцовыми пятнами. От смущения перехватило дыхание.

– Никогда к врачу не ходила? – удивился араргец. – Для тебя я не мужчина, хватит краснеть!

Дрожащими руками распустила ленту и сняла бюстье.

Врач вслух обозначил форму груди, записал данные в оба документа, а потом тщательно осмотрел, надавливая и пощипывая, поинтересовался, не находила ли я каких-либо уплотнений. Ответила отрицательно.

– Прекрасно! Судя по всему, ты здорова. Теперь снимай трусики и ложись на спину.

Видимо, я пришла в такой ужас, что достучалась до зачерствевшего на работе араргца.

– Успокойся, никто тебя насиловать не собирается. – Он погладил меня по голове и сам, легонько ударив по рукам, избавил от спорного предмета одежды. – А теперь будь умницей и дай мне взглянуть. Расслабься, это не больно.

Умницей мне пришлось стать поневоле. Разумеется, я не собиралась раздвигать ноги перед первым встречным.

– Девственница. – Он выпрямился и снял перчатки. – Не так уж и страшно, а? Ладно, одевайся, сейчас отдам карточку. В хыры тебя точно не отправят, можешь радоваться.

Мне было все равно. Жалкая, зареванная, лежала на простыне, судорожно сжимая согнутые в коленях ноги. Мерзко!

К счастью, испытания на сегодня закончились. Меня накормили, позволили вымыться и снабдили чистой одеждой – серым платьем с разрезами на бедрах. Под него надевалась тонкая нижняя юбка; нижняя рубашка не полагалась. Лиф платья держался на шнуровке. Бюстье оставили прежнее, зато выдали две пары чистых трусиков. Вот и все «приданое» торхи.

Утомленная дорогой и пережитыми событиями, я быстро заснула на общей кровати с двумя другими девушками.

Пробуждение вышло не из приятных. Какой-то араргец в поношенной одежде тряс меня за плечи и что-то кричал на местном наречии. Видимо, он был из крестьян и никогда не покидал пределов Арарга, не общался с представителями других народов, иначе бы говорил на сойтлэ. Для некоторых, например, нашего княжества, сойтлэ – родной язык, как для остальных народов долины Старвея. Для других стран, например, Арарга, – приобретенный.

Сойтлэ произошел от альвийского диалекта. Дети Светлого леса, Первородные, как их еще называют, играли важную роль в жизни людей. По сути, именно альвы подарили им культуру, научили врачеванию, оружейному делу. Язык прижился. Постепенно сойтлэ вытеснял все остальные диалекты, даже здесь, на Восточном архипелаге. Правда, местные наречия в королевстве Арарг не вымерли, перейдя в разряд языка «для своих». Очень удобно: стоишь, неспешно беседуешь перед носом чужестранца, а он не понимает ни слова.

Араргский диалект неоднороден, делится по социальному и географическому принципу. Мне нравился миосский диалект, на котором говорили норны: более плавный, с минимумом шипящих звуков и множеством долгих гласных. За время проживания в Арарге я научилась понимать его и даже сносно говорить. Но, разумеется, в те времена я не знала ни слова по-араргски, да и о происхождении сойтлэ имела самое смутное представление.