Дети немилости

Из окна спальни открывался вид на набережную Яневы, за рекой раскидывался зеленый бульвар с чередой высоких фонтанов, а дальше поднимались башни, увенчанные серебряными шатрами. Металл пламенел под солнцем, город устремлялся все выше, и над башнями, над бьющимися на ветру знаменами, словно узкие свечи, вонзались в небо светлые шпили... Столица, Тысячебашенный город, в часы раннего утра походила на символ самой себя.

Было свежо, ветер приносил запах мокрой листвы. Сад под окнами пустовал. Люблю работать в саду – среди цветов и фонтанов люди перестают вытягиваться, точно проглотили заряженную ручницу, и можно разговаривать, не тревожась за душевное здоровье собеседника. Не то дело инспекции: муторней занятия не придумаешь. Толково проинспектировать учреждение может только тот, кто разбирается в тонкостях его работы, а я чувствую себя пугалом, которое показывают подчиненным, чтобы те поаккуратнее брали взятки. Не особенно лестно и к тому же слишком остро напоминает мне об отце. Это он, мой батюшка, возродил обычай высочайших инспекций. Он до чрезвычайности любил порядок и фрунт. Перед моим прибытием тоже повсюду наводят трепетный глянец, но отец-то смотрел насквозь, а я подчас могу только грозно сдвинуть брови. Куда ни глянь – сравнение не в мою пользу...

По реке плыла баржа чистильщиков. Янева много чище, чем Неи: в горожанах до сих пор живут старинные суеверия, бросать мусор в реку-деву считается дурной приметой. Но город стал слишком велик, и купаться в Яневе все равно можно теперь только выше по течению.

Я постоял, любуясь слаженным трудом рабочих, проделал пару гимнастических упражнений и пошел бриться.

После завтрака я собирался минут двадцать потратить на отцовскую корреспонденцию, а потом засесть в кабинете и разобрать ходатайства от низших сословий. Памятуя, что до отъезда на полигон у меня всего два или три часа, не было смысла приниматься за что-то серьезное. Письма землепашцев и мещан случаются забавны, помочь им с их бедами чаще всего несложно, и занятие это сходит за отдых.

Однако планам моим не суждено было осуществиться.

В личной приемной меня ждал гость.

«Ранняя пташка», – подумал я. На столе дымился мой завтрак, а у окна, в глубоком кресле, восседал безмятежный Онго. На коленях у гостя покоился большой блокнот, самопишущее перо покачивалось в замершей над строчкой руке, а на маске непостижимым образом выражалось глубокое и вдохновенное сосредоточение. Я улыбнулся: все это было не ново и неудивительно.

Удивительно, что Онго в такой час оказался здесь.

Не так много в мире людей и нелюдей, которых допустят в мою личную приемную, пока я сплю. Безусловно, Онго – из их числа. Только дел у него не меньше, чем у меня, а то и побольше, и являться за тем, чтобы засвидетельствовать почтение и пожелать доброго утра, он не станет. Но случись что-то серьезное, Онго вряд ли стал бы коротать время, сочиняя стихи. Кто-кто, а он не побоялся бы меня разбудить.

Размышления и догадки мои едва не превратились в невежливую заминку, и я поспешил сказать: «Доброе утро!»

– Доброе утро, Мори, – с готовностью отозвался Онго, откладывая блокнот. – Как спалось?

– Спасибо, превосходно, – сказал я и уселся, нашаривая ложку. – Чем обязан столь раннему визиту?

Как бы то ни было, времени у меня немного, а если у Онго срочное дело, счет может пойти на минуты; лишать себя завтрака неразумно. У Онго достаточно опыта и юмора, чтобы не оскорбляться по таким пустякам.

Готов поручиться, что под маской мой гость усмехнулся... Потом он глянул в окно. Широкий черный плащ был застегнут наглухо, из-под надвинутого капюшона виднелась только маска, белая, с миниатюрными каллиграфически выведенными знаками, но перчатки он снял – неудобно писать в перчатках. Он размышлял. Я знал, что Онго склонен начинать разговор издалека, он знал, что я это знаю, и потому не изменял себе. Это обнадеживало: перспектива решать что-то в предотъездной спешке меня не радовала.

– Приятного аппетита, Мори, – сказал Онго. – Сожалею, что не могу присоединиться.

– У-хм... – Я чуть не подавился.

Онго очень изысканно сожалеет: он любит посмущать людей.

Бесы бы побрали его наблюдательность. Еще в те времена, когда я пешком под стол ходил, матушка приучила поваров кормить меня исключительно полезной пищей, и они по сию пору блюдут мое здоровье, потчуя, аки гусака, пшеном и травой. Бр-р!

Итак, Онго размышлял, глядя вдаль, а я ел. Если Онго желает сделать паузу, лучше ему не мешать; потому что, когда он пожелает высказаться, помешать ему не сможет никто.

Наконец Онго провел кончиками пальцев по бумагам, стоявшим в ящике на столе.

– Разбираешь документы, Мори?

– Да. Несрочную корреспонденцию отца. Что-то секретное... что-то личное.

– Это – несрочное? – В голосе Онго звучала улыбка, когда он движением фокусника извлек из плотной кипы бумаг единственный желтоватый конверт.

Я улыбнулся.

– Это здесь по другой причине.

– Мой первый хоранский отчет, – задумчиво сказал Онго. – Не лучшим образом составленный документ. В ту пору я был несколько... расстроен нервически, если можно так выразиться.

«...я обнаружил хозяйственные злоупотребления в количестве, едва ли превышающем обычное, – писал он. – Солдаты сражаются так же доблестно, как в прежние времена. План князя Мереи я нахожу ученическим, лишенным как серьезных ошибок, так и блеска. Однако командирский состав совершенно не приспособлен к нахождению вне штаба. Это особенно прискорбно ввиду наличия среди штабных офицеров магов, занимающихся температурным комфортом».

– Я питаю особенные чувства к этому документу, – сдерживая улыбку, сказал я. – Ответ на него батюшка отправил в Хоран с неким молодым офицером, которого рекомендовал...

– ...мне в адъютанты. – Онго кивнул, возвращая конверт на место, и заметил: – Пожалуй, будет лучше, если это останется в твоем личном архиве. О содержании я не тревожусь, ни слова лжи здесь нет, но меня не устраивают форма и интонация.

Я почтительно согласился.

Перед тем, как отправить меня, желторотого выпускника Академии, на охваченный войной юг, отец дал мне прочесть этот отчет. Генерал Мереи, первый командующий Южной операцией, завяз в Хоране на три года. Он рапортовал, что природные условия необычайно тяжелы, продвижение невозможно, хоранский тейх располагает огромным войском, которое набрано из кочевников, привычных к войнам в жаркой степи и полупустыне; наиболее разумно прекратить попытки наступления и укрепить теперешнюю границу, оставив мысль идти до Хораннета, столицы Юного Юга.

Онго написал свое первое письмо через три дня после того, как прибыл в ставку Мереи.

Через одиннадцать месяцев Хораннет пал.

Но еще задолго до этого, подняв глаза от отчетливых резких строк – даже в почерке Онго чудилось эхо одолевающей его ярости, – я встретил понимающий взгляд отца: оба мы были потрясены и испытывали восторг, близкий к опаске. С трудом верилось, что такое возможно. Едва придя в себя в чуждом мире, не успев изучить новейшие вооружения, в незнакомой местности, в разгар операции, длящейся уже три года, Эрдрейари за несколько дней выявил ошибки командования и составил рекомендации к их исправлению.

Позже я спросил у него об этом.

«Но люди-то всегда одинаковы», – добродушно отвечал генерал.

...Онго подошел к расписному деревянному глобусу, тронул тяжелый шар. Поднял взгляд на книжные полки за чистым стеклом – и озадаченно склонил голову. «Позволь, Мори», – проговорил он; не дожидаясь моего ответа, отворил дверцу и вытащил одну из книг.

– Это – издали? – раздельно спросил он, и голос его был полон неподдельного ужаса.

– Онго...

В руках генерала оказалось мое любимое издание «Слова о Востоке», карманное, в отличном прочном переплете и с прелестными миниатюрами.

– Не то чтобы это был личный дневник, – весьма сухо сказал Онго, листая страницы с таким видом, будто касался чего-то гадкого. – Но, во-первых, он ни в коем случае не является цельным произведением, а во-вторых, я не успел подготовить его к печати.

Я так оробел, будто сам подписал путевые заметки Эрдрейари в печать, хотя впервые это было сделано задолго до моего рождения. Я находил книгу очаровательной как раз за отсутствие столь ценимой Онго безупречной формы; в ней все было вперемежку – стихи, записи народных сказок, мысли о государственной доктрине и военном деле, картины быта и нравов, снова стихи...

Онго брезгливым движением поставил книгу на полку. Пощелкал пальцами. Стук, стук. Он не имел привычки вздыхать.

– У меня было дурное предчувствие, – пробормотал он.

Я опустил чашку на блюдце. Эрдрейари мастер беседы, но времени остается все меньше...

– Онго, – сказал я. – Прости, что меняю тему, но чем я обязан твоему сегодняшнему визиту?

Тот помолчал. Уточнил:

– Если я не ошибаюсь, сегодня в Данакесту возвращается Эррет?

– Да. Честно говоря, я ждал ее не раньше чем через месяц, но она быстро управляется с делами. Надеюсь, она сможет рассчитывать на твою помощь, Онго. Ты сам когда-то сказал, что Восточные острова не прощают пренебрежения, а из-за переговоров с аллендорцами я непозволительно затянул с поездкой. Пришлось заказать верховному магу пространственный разрез. Атомник может подождать на авиаполе, но схема ждать не будет...