– Чаго с ней делать-то? – поинтересовался Тимофей.
– С девкой? Да в поместье ее надобно отправить. Она и так натерпелась, – сказал барин. – А дом надобно заново строить, покупать лес, плотников нанимать: станет в копеечку.
* * *
Вскоре Лиза прибыла в Горюново. Глафира Сергеевна встретила свою крепостную, словно родную.
– Ах, бедняжка! Как только ты там уцелела-то. Мы такого здесь про французов наслушались. Отправляйся в девичью, я же распоряжусь тебя помыть и выдать новую одежду, эта уж больно грязна.
– Благодарствуйте, барыня… – пролепетала Лиза.
– Ну, ладно уж, иди милая…
Женщина пребывала словно в тумане, когда ее мыли такие же крепостные девки, как и она, причитывая, мол, выпали на ее долю страдания и мучения, особенно увидев округлившийся живот несчастной. Старшая, поставленная над девками, для соблюдения приличий и порядка, сразу же направилась к барыне и, поклонившись, сообщила, что Лиза в тяжести, судя по всему, пребывает месяце на четвертом, не меньше.
Глафира Сергеевна опешила, но быстро взяла себя в руки:
– Дело молодое. Наверняка, она еще согрешила до взятия Смоленска. Надо бы с ней потолковать по-матерински. Зови ко мне.
Лиза, обряженная в новую голубую ситцевую рубашку и поплиновый цветастый сарафан, явилась перед строгим взором барыни.
– Лиза, скажи мне всю правду. С кем была ты из наших дворовых мужиков. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Женщина кивнула.
– Ни с кем.
Глафира Сергеевна вскинула брови от удивления:
– Помилуй, но ты же в тяжести!
– Точно так, барыня. Но не от наших, от Сазоновского.
Хозяйка еще более удивилась:
– Право за вами молодыми не уследишь! И от кого же?
– От кучера Фрола, – призналась Лиза.
– Ах, вот оно что-о-о, – протянула Глафира Сергеевна. – Не мудрено, помещик Сазонов приятельствует с Петром Анисимовичем. Вы не раз виделись и… – она не стала заканчивать свою мысль. – Ничего, я напишу Сазонову в Нижние Вешки, думаю, он не будет против. Правда, придется отдать тебя, да ну, ладно, сговоримся. Иди и ни о чем не беспокойся, без мужа не останешься.
Сердобольная Глафира Сергеевна отписала письмо лично Сазонову, поведав ему историю своей крепостной. Сазонов тотчас, по прочтении письма, вызвал к себе Фрола и велел сознаться, имел ли он плотскую связь с Лизаветой, что из барского дома Горюновых. Тот скрывать не стал, отпираться не было смысла:
– Было дело, барин, любились, покуда хранцуз Смоленск не пожeг.
– Так, так, стало быть, не сознаешься, что девку испортил.
– Как испортил? В каком енто смысле? – не понял Фрол.
– Да в таком, что Лизавета сия, в тяжести, месяце на четвертом, как пишет Глафира Сергеевна.
– Я…я… – мямлил кучер. – А может, это дите – не мое! Вот! Она там сколь времени без меня, почитай, три месяца. И чаго там было, в доме Горюновых хранцузы стояли – было дело, так кто ж знает – кто ей заделал…
Сазонов с осуждением смотрел на своего кучера:
– Ну и мерзавец ты, Фрол. Выпороть бы тебя солеными розгами. Петр Анисимович мне давний друг и что я ему скажу: мои, дескать, мужики брюхатят ваших девок – так ради забавы, а потом, мол, французы виноваты.
– Лучше розги! Меня ж потом весь город засмеет! Не хочу я на ней жениться!
Сазонов усмехнулся:
– А я вот велю тебе, и женишься.
Фрол упал на колени перед барином:
– Помилуй, отец родной, – он перекрестился и лбом ударился прямо в деревянный пол, – за что позор мне такой?! Да и вам в доме на кой сплетни?
Сазонов задумался: а действительно – на кой? Подумаешь девку обрюхатели небось, не без ее же ведома и желания.
– Ладно, отпишу Глафире Сергеевне, что, мол, ты женился месяц назад на моей дворовой девке.
– Батюшка, на любой женюсь, на которую укажешь…
* * *
Глафира Сергеевна прочла письмо помещика Сазонова и пришла в неописуемое возмущение, тотчас велев явить перед своими ясными очами Лизавету. Та вошла в покои барыни, переваливаясь как утка, живот за последнюю неделю вырос еще больше.
Хозяйка взглянула на свою крепостную, потрясая письмом:
– Фрол твой женился по распоряжению барина на некой дворовой девке. Так что Лизавета…
Женщина все поняла и залилась слезами:
– Стало быть, байстрюка[1 - Байстрюк – незаконнорожденный ребенок на Руси.] на свет Божий рожу-у-у, – протянула она, утирая сопли рукавом рубахи.
После разговора с барыней Лизавета стала задумчивой и молчаливой. Дворовые же девки постоянно донимали ее подковырками и вопросами, всем было до смерти интересно: кто же отец?
Наконец в одно прекрасное время несчастная не выдержала и выдала такое, что у девок, занимавшихся шитьем в горнице, округлились глаза. На очередную подковырку, исходящую от гадостной Анфиски, Лизавета нагло заявила:
– А чаго тебе до отца-то. Чай ты ему за ненадобностью с таким-то вороньем носом да кривыми ногами. Я вчерась видала твои коромысла в бане-то. Полюбовник-то мой, французский, на прощанье подарил мне золотую монету, во смотрите, – она извлекла луидор из кармана сарафана и протянула на ладошке всем на обозрение.
Девки замерли. Старшая крепостная вообще лишилась дара речи и непроизвольно потянулась за французским подарком. Взяв его, она внимательно разглядывала монету и наконец спросила:
– Лизка, а кто на ней, на монетке-то? Чаго за барин такой важный?
– Так он самый и есть – император ихний французский, Бонапартом зовется. Я ему рубашки батистовые стирала да в покоях прибиралась, вот и согрешили… Такой мужик видный: как устоишь супротив него?
Девки разом охнули: Лизка ждет ребенка от самого Бонапарта!