Имитатор. Книга четвертая. Охота на охотника

– Да нет… Каждая камера на своем. Я ж говорю, никуда она не пропала! Потому что вот, от входа-то на месте! И кухонная найдется, я вам сразу и…

– Давайте хоть входную посмотрим, – перебила Арина.

Дама, заказавшая приватный танец на странное время двенадцать тридцать, вошла в клуб без трех минут назначенное время. Чуть выше среднего роста, несмотря на просторное пальто видно, что стройная, подвижная. Нестарая – походка легкая, упругая, наводящая на мысль не то о подиуме, не то о балетном зале. Темное пальто, голову и плечи скрывает гигантский мягкий шарф. В дверь впорхнула так, что лица не видно, хотя…

– Стоп, – скомандовала Арина.

Похоже, это был единственный кадр, где можно было видеть лицо. Правда, вполоборота. Плюс гигантские темные очки. Да, вряд ли с этого кадра будет много толку. Ну да, яркий крупный рот виден очень хорошо, но нарисовать помадой любую форму – пара пустяков, так что и губы могут в реальности быть совсем другими. А кроме них из-за шарфа и очков ничего не разглядишь. Кусочек носа только. Маловато для опознания.

Спустя четыре с половиной минуты дама прошествовала в обратном направлении – все в том же пальто, шарфе и темных очках в пол-лица.

– Вадик, я… Ой, а чего это вы тут? – в дверь просочилась щупленькая остроносенькая девица, судя по бордовой жилетке с бейджиком, одна из официанток. Вадим сделал ей страшные глаза, вали, мол, не до тебя, но девушку это не остановило. – Ой, а вы следователь, да? Вы Филькиного убийцу на камерах смотрите? Ой, а я эту тетку знаю! – она наклонилась к монитору, на котором висел стоп-кадр: окутанная шарфом дама в гигантских очках.

– Она тут раньше бывала? – осторожно, боясь спугнуть столь важную свидетельницу, спросила Арина.

– Ну да, – девица равнодушно кивнула. – Рот, правда, у нее поменьше, но шарф такой же, нежный такой, темно-зеленый, очень красивый, и заматывает она его так же, и очки такие, ну и вообще. Это та, которая в Филиппа как кошка втрескалась, проходу ему не давала. Сядет у самой сцены и пялится. Хоть из пушки над ней стреляй, не услышит.

Золото, а не свидетельница! Хотя… бывают такие, которые готовы что угодно сказать, лишь бы в центре внимания оказаться – глядите, какая я информированная персона! Эта… что там у нее на бейджике? Альбина? Вот уж менее подходящего имени не придумаешь… эта Альбина вроде не из тех, кто на ходу сочиняет, но все же…

– А приватные танцы она заказывала? – уточнила Арина.

Остроносенькая нахмурилась:

– Вроде да… Или нет? Чего-то я даже и не знаю. Если заказывала, то редко. Это ж какие деньжищи!

Честное слово, она так и сказала – деньжищи. Да, похоже, не выдумывает ради привлечения внимания, а говорит о том, что ей действительно известно. Вон как сказала «не знаю» – легко, равнодушно. Теперь остается понять, что в ее рассказе факты, а что – личные домыслы. То есть что она видела собственными глазами, а что – выводы, которые она из увиденного сделала.

– Почему вы думаете, что она была в Филиппа влюблена?

– Ну так пялилась же! – воскликнула та.

– Вообще-то сюда именно за этим и приходят, разве нет? – Арина недоверчиво приподняла бровь – слегка, чтобы не отпугнуть, а наоборот, побудить к выкладыванию еще каких-нибудь «доказательств».

Но Альбина несколько сникла:

– Это да. Они все на Фильку как ненормальные пялились.

– Вы его не любили? Филиппа?

– Почему это? А, типа почему я не рыдаю, как Светка? Ну так не всем же от него на сопли исходить. Не, он нормальный парень был, хоть и красавчик. Простой такой, как валенок. Вот, говорил, заработаю, в деревню уеду, дом построю, сад разведу. В деревню! С ума сойти! Представляете, его бабы глазами прям поедом едят, бешеные бабки за приват платят, а он в это время про гусей каких-нибудь думает. Умора.

– Да, забавно, – согласилась Арина. – Ну так что насчет вот именно этой дамы, про которую вы решили, что она влюблена? Она как-то по особенному пялилась?

Остроносенькая нахмурилась и вдруг торжествующе заявила:

– А еще я их однажды в коридоре видела! Она такая вся в соплях, типа истерика, а он ее вроде утешает, типа ну не надо, ну успокойся, а у самого на морде написано, ну когда ты типа уже свалишь. Конечно, она в Филю втюрилась!

– И кто она такая? – без особой надежды поинтересовалась Арина.

– Почем я знаю? – девица дернула плечиками. – Вон у Светки спросите, может, она знает. А может, Филя эту тетку в блокнотик свой записал. Он вроде всех записывал. Такой блокнотик у него смешной.

И эта туда же – про смешной блокнотик.

* * *

Когда следовательница ушла, в пультовую опять заглянула Альбинка, изобразившая на лице вопрос: ну как? Он ответил сложенными в колечко пальцами – окей – и махнул рукой – не до тебя, мол. Кажется, Альбинка ему симпатизировала. А может, просто дружелюбие проявляла. Ему было все равно, хоть так, хоть эдак. Зачем ему Альбинка? Мальчиковое тельце, невнятная физиономия. Как в том анекдоте про лилипутов: мы так скоро до мышей доразмножаемся. Не то чтобы он задумывался о продолжении рода – зачем ему дети? – но девушка должна производить впечатление. Кто-то мог бы на это сказать: да ты на себя посмотри, какая тебе еще штучная девочка, не по носу табак! Что б они понимали!

Да, его никто не замечал. Сидит там, в боковом кабинетике какой-то скучный невзрачный хмырь, жмет на какие-то скучные, никому не понятные кнопочки – зачем сидит, зачем пялится в окошки мониторов? Правду сказать, в мониторы Вадик глядел не так уж часто и, что называется, вполглаза. Разве что когда в пультовую кто-нибудь заглядывал – тогда делал сосредоточенное лицо, хмурился, клавиши нажимал. Изображал занятость. Чтобы не приставали – с разговорами и прочей фигней в этом духе. Хотя и так не приставали. Кому придет в голову заводить беседу с таким как он – блеклым, несмотря на бритую голову и серьгу в ухе, невзрачным. Взглянешь – и тут же забудешь.

Ему же это, страшно сказать, нравилось. Сейчас нравилось.

В юности – пусть даже по календарю эта самая юность была не так уж давно, зато по ощущениям… сейчас он чувствовал себя таким взрослым и умным, что с тех самых юных времен прошли, казалось, не годы – десятилетия. Тогда он мечтал – как любой, наверное, пацан – быть круче Сталлоне и Шварценнеггера вместе взятых. Чтобы окружающие, едва взглянув, ахали и складывались в восхищенные (или испуганные, смотря по обстоятельствам) штабеля. Собственное отражение в зеркале казалось чужим и едва ли не бесило, так что в зеркало он старался лишний раз не смотреть. И еще бесило собственное имя. Ну что это такое – Вадик? Да и Вадим немногим лучше. Совсем даже, честно признаться, не лучше. И фамилия тоже дурацкая. Ладно бы Орлов или хотя бы Воронин, а то – Чижов! Чижик-пыжик, где ты был? Именно так его дразнили в школе, сочиняя вместо классического «на Фонтанке водку пил» всякие другие продолжения. Как будто соревновались: кто придумает самое неаппетитное! Он мечтал поменять имя – и фамилию заодно! – когда это государство посчитает его достаточно взрослым. Почему нельзя сразу? Он даже нарисовал календарь и принялся вычеркивать в нем дни, остающиеся до вожделенного Освобождения. Придумывал – какое имя выбрать? С удовольствием придумывал, почти с наслаждением. Так долго этим занимался, что постепенно игра в Освобождение успела изрядно наскучить. И вообще расхотелось что-то менять. Ну Вадик, ну Чижов, и что? Не Пупкин же, не Дураков, не Евстихий какой-нибудь. Имя как имя, такое же незаметное, как он сам.

Он был незаметным. Никому и в голову не приходило, что в его руках – в дурацких, никому не нужных темноватых кадрах с камер слежения – власть. Он никогда этим не пользовался. Ну… почти никогда. Если очередной муж – ну или жена, или еще кто – изъявлял готовность заплатить за компромат, почему бы не пойти человеку навстречу? Улучшить слегка свои не слишком шикарные материальные обстоятельства, но главное – почувствовать себя хозяином положения. Хочу – уступлю просителю (если просьба окажется достаточно униженной), хочу – сделаю каменное лицо. Вот такой я честный и неподкупный, а вы тут хоть какие громы и молнии на меня мечите. Попытка дачи взятки должностному лицу при исполнении им своих обязанностей карается… Он очень хорошо научился делать «неподкупное» лицо. Так что даже самые высокомерные быстренько прекращали попытки его купить или запугать (тот, кто пугает, и сам чего-то боится, всегда можно встречные угрозы в ход пустить – с тем же каменно-туповатым солдафонским лицом), и принимались – просить. Ему нравилось, когда у него – просят. Нравилось даже больше, чем получать мзду (иногда и немалую) за свою… сговорчивость.

Но это так, пустяки. Повседневная рутина. Убийство – совсем другое дело. Когда Вадик об этом думал, где-то внутри живота появлялась приятная щекотка.

Филипп никогда не был ему симпатичен. Подумаешь, красавчик какой! Вот за что его, скажите, природа так наградила?

Мертвый Филипп – это было гораздо приятнее. Собственно, о мертвом Филиппе можно было бы и вовсе забыть. Но именно мертвый, он открывал сумасшедшие возможности… И далеко не только денежные… Если только все правильно сделать. Ничего, Вадик всегда быстро соображал. И сейчас все посчитал моментально. Следовательница эта пусть хоть на ушах стоит, а если доказательств нет – извините-подвиньтесь. Все отлично, никакой опасности. Зато получить можно… ох, много! Весь мир и пару коньков в придачу! Хотя коньки-то ему как раз и не нужны.

* * *

– Вот тут, – заплаканная Светлана, погремев громадной связкой ключей, открыла наконец дверь.

– Гримерка заперта была, когда тело обнаружили? – поинтересовалась Арина, помедлив на пороге.

– Нет, это Ренат Ильич велел закрыть, – шмыгнув изрядно покрасневшим носиком, отозвалась Света. – Ну на всякий случай. Филипп, – она опять шмыгнула, – запирал только когда домой уходил. Да у нас никто не запирает, у нас ничего никогда не пропадало.

Надо же, какие они тут все порядочные… прямо институт благородных девиц, а не стрип-клуб.

– Я… я пойду? – тихонько попросила Света. – Мне… мне работать надо.

Работать, как же! Еще немножко поплакать – наверняка. А может, и придумать, чего бы еще наговорить про незнакомую пока Арине Лялю.

– Останьтесь, пожалуйста, – довольно сухо распорядилась Арина. – Вы можете еще понадобиться.

Вообще-то она думала использовать Светлану в качестве одной из понятых, но не только. Пусть пока на глазах побудет, истерики – дело бесполезное. Арине почему-то совсем не было жалко эту девицу с кроличьими глазами и распухшим носом и хотелось слегка привести ее в чувство. Пусть посидит, авось еще что-нибудь скажет. Вряд ли полезное, но – любопытно.

Молча кивнув, Света скользнула в дверь и пристроилась в уголке.

Взглянув наконец внутрь гримерки, Арина вздрогнула. Ох ты ж, мои калоши с сапогами, как говорила иногда бабушка, обнаружив, что переложила сахару в тесто для куличей.

Сладкого и в гримерке наблюдался явный переизбыток. С покрывавших большую часть стен постеров и фотографий соблазнительно улыбался Филипп. То озорной, то высокомерный, то нежный, но везде – ослепительный. Да уж, понятно почему от него дамы с ума сходили. Не потому что красавец. Точнее, далеко не только потому. Ох, как далеко. И понятна фраза управляющего: а кто бы устоял? Перед таким, пожалуй, устоишь.

Но обвешать все вокруг собственными изображениями? Арина поежилась, представив, что со стен кабинета на нее таращится ее собственная многократно повторенная физиономия. Ужас. Или у тех, кто работает на сцене, другое восприятие себя? Или это ради пиара устроено? Сюда, небось, поклонницы пачками шастали. Вон у эстрадных звезд, судя по телерепортажам, на стенах такие же иконостасы. И не факт, что сами звезды получают от этого удовольствие. Ох, врет реклама насчет «имидж ничто». Для кого-то он очень даже все.

Целую стену занимала блестящая никелированная стойка с разнообразными костюмами: от алых шелковых шаровар с парчовым кафтаном и длиннющим атласным поясом до кожано-металлической «гладиаторской» сбруи. Самые «примитивные» одежки, вроде полицейского мундира и медицинского халата скромно грудились в углу.