Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Суверенитет духа

<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Россия – Сфинкс! Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..

    (Александр Блок)
Вот уж поистине Россию «аршином общим не измерить» (Тютчев). Нет, какие-то феномены, безусловно, и Гегель, и Ницше объясняют. Истины (а их теории – это истины) всегда так. Можно сказать, что человек – «двуногое и бесперое существо», и это будет истина. Можно сказать, что человек «единственный примат, имеющий мочку уха». Это тоже истина, и она верна. Но ни то ни другое не схватывает сути. Что-то очень важное пропускается этими теориями. В таких случаях феноменология предписывает взять сам исключительный феномен за основу и развивать соответствующую теорию из него. Возможно, тогда через российский опыт ученые объяснят не только отечественную историю, но и историю других стран.

Гуманитарное лидерство запада в истории

«Россия отличается от Запада тем, что она более субъективна, человечна, душевна, эмоциональна, идеалистична, романтична… Вот Запад, тот да, рационален, механистичен, научен, прагматичен, насквозь материален. Если надо разум, расчет, науку, технику, машину, то это на Запад, а если песню, душу, человечность, то это в Россию». Это убеждение, которое разделяют и элита и широкие слои общественности в России, вредное по своей сути и по воздействию на умы. Оно было оформлено в конце XIX – начале XX века плеядой русских философов и историков, а именно Хомякова, Аксакова, Соловьева, Ключевского, Бердяева, Франка, Булгакова и других.

«Единство, – возвестил оракул наших дней, —
Быть может, спаяно железом лишь и кровью».
Но мы попробуем спаять его любовью
А там посмотрим – что прочней.

Тютчев писал эти строки в противовес Западу и четко фиксировал, что на нашей стороне любовь, а на их стороне – насилие. Однако это опус из серии «поучи жену щи варить», потому что Запад всегда был силен именно в гуманитарной сфере, а насилие («жандарм Европы») воплощала тогда Россия. Сам Тютчев предпочитал жить на Западе. Да и красивые слова о любви, которая везде и во всем, он почерпнул у своего любимого философа Шеллинга – философа опять же западного. Шеллингом восхищались и Соловьев, и Бердяев и все творцы «русской идеи».

Эти мыслители, начиная с П. Чаадаева (его «Философические письма») задались вопросом: «А для чего вообще Россия существует в мире? Зачем Бог ее создал? В чем ее призвание, миссия?». Естественно, «самобытность» стали искать с помощью сравнения с другими (прежде всего с Европой). А поскольку все названные товарищи были европейски образованны, знали по нескольку языков, учились у немецких профессоров и проч., то и сравнивали они Россию с Западом с помощью терминологии, которую в этих университетах усвоили, и в том отношении, в каком сама Европа себя с кем-либо сравнивала.

Например, есть в европейской философии противоположности субъективного и объективного, разума и эмоций, знания и веры. Сама Европа предписывает себе ориентацию на объективное познание с помощью разума. Русские «искатели самобытности» тут же объявляют, что оставшиеся бесхозными вера, субъективность и эмоции принадлежат России. Причем, принадлежат давно, и они лучше, чем знание, разум и объективность. Вот и весь фокус.

Никто из них даже и не задумался над тем, что прилагают к России «европейский метр» вместо того, чтобы, наоборот, попытаться Европу измерить «российским аршином». А для этого нужно породить сам «аршин», то есть собственную систему категорий, и сформировать ее на основе осмысления Бытия. А это и есть работа настоящих философов, которой наши «философы» как раз и пренебрегли.

Гораздо легче взять уже готовое западное учение и по принципу «баба Яга против» объявить своим все, что сам Запад оставил «на столе» недоеденным. Только теперь уже объедки объявляются настоящим блюдом, а все западная пища, напротив, – помоями. Короче, все с противоположным знаком! Вы, дескать, на Западе, говорите, что эмоции – пена на поверхности океана познания, а мы, русские, говорим, что эмоции – это океан, на котором ваши знания – пена! Кто прав – неизвестно, но у нас «своя точка зрения». И нам льстит, если появляется кто-то и говорит, что, скорее всего, «истина посередине», скорее всего, «правы и те, и те» и «надо друг друга дополнять». Более того, у нас и появляются эти «объединители» (см. например, «Философию всеединства» Соловьева). Постановка нас на одну доску с ними выглядит внушительно. Дескать, вот западная философия – у нее одна точка зрения, а вот русская – у нее другая. Они минимум «равновелики», «дополняют друг друга», «видят две стороны одной истины». Ай, Моська, знать она сильна!..

Несколько лет назад в одном гуманитарном журнале была опубликована статья «величайшего современного африканского философа»: кажется, Сенгора (имя не потрудился запомнить по той же причине, по какой никто в мире не «нагружает» себя запоминанием имен русских философов, в отличие от имен Платона, Канта, Гегеля и проч.). В предисловии говорилось, что философ этот представляет «голос Африки», которая раньше была «угнетаема колониализмом». А теперь, дескать, благодаря таким людям как этот «все стали понимать, что Африка – целый континент со своей культурой». Что она самобытна, а «самобытность надо беречь», что это «иной мир», «альтернативный Западу», «со своей точкой зрения»… За эти вот взгляды африканцы безумно любят своего первого великого философа.

Что же такого интересного было в статье? Естественно, пассажи типа «в отличие от белых, негры не рациональны, а эмоциональны»… «Они не такие объективные, как белые, но зато очень субъективны, что тоже очень важно». В неграх, в отличие от белых, «развита интуиция»… Если «белые материальны, прагматичны, то африканец очень духовен, он ставит веру выше разума…», что «белые и негры друг друга дополняют». И прочее. Такое ощущение, будто читаешь книгу Бердяева «Русская идея». Только заменили «негров» на «русских» и все. Абыдно, да?!

Так что же, негр от русского не отличается? Отличается. Мы все знаем это абсолютно точно. Но дело как раз в том, что самобытность, как России, так и Африки, исчезает именно потому, что эти сенгоры и бердяевы, все эти «славянофилы» и «негрофилы» вместо того, чтобы действительно выражать самобытность самобытно, используют чуждую этим самобытностям европейскую категориальную сетку, в которой для всех не-европейцев заготовлено общее прокрустово ложе.

Для европейца действительно все русские, негры, турки и прочие – на одно лицо (эмоциональны, с большой душой, неразумны и проч.). А то, что именно так же выходит и у славянофилов с негрофилами – говорит только об одном: сами они типичные европейцы, которые решили противопоставить себя Западу внутри западноевропейского мышления и с его же помощью.

Но чему себя противопоставляешь – от того и зависишь. Ты несамостоятелен, ты никто без этого противопоставления, отбери у тебя язык, на котором ты противоречишь, и ты вообще останешься нем, перестанешь существовать.

Понятно, почему самым большим спросом в России в начале XX века пользовались западные же ненавистники Запада. Семена упали на подготовленную почву. Такие как Маркс, Фрейд, Шпенглер и другие критики западного образа жизни, культуры, философии воспринимались здесь как «свои», их идеи, в целом довольно эпигонские, возникшие из западной традиции и, безусловно, зависимые от нее, воспринимались как то, «о чем мы тут в России давно уже говорим». В свою очередь сами антизападники внутри Запада в поисках паствы указывали на Россию как на страну, адекватную их идеям. Так и стала Россия в XX веке «негативом» Запада. Реализовала его «свое иное». Надо только помнить, что «негатив» и «позитив» – одна и та же фотография, созданная западным фотографом. Потом Запад пошел дальше, а мы стали подражать ему, теперь уже позитивному, но позавчерашнему, якобы «возвращаясь на столбовую дорогу цивилизации после коммунистического эксперимента».

Поэтому, вопреки возникшей в постсоветском духовном пространстве ностальгической моде на «русские идеи», вопреки восторженному экстазу по поводу «великой русской философии» и ее духовности, вопреки трепетному придыханию, с которым произносятся имена Бердяева, Лосского, Булгакова и прочих, нужно твердо сказать: тот приступ русского мышления, тот урок был в целом неудачен, он был неадекватен российскому бытию, он не возвеличил, а маргинализировал и «африканизировал» Россию, он добился прямо противоположных результатов, чем те, которых пытался достичь (вместо выражения самобытности ее затемнил и извратил, вместо обоснования самостоятельности делал зависимым от противопоставления Западу). Все достижения этого урока чисто отрицательные (мы теперь знаем, как не надо мыслить), все популярные в интеллектуальных кругах идеи, имеющие корни в так называемой «русской философии», должны быть подвергнуты ревизии.

Настоящий патриот не тот, кто гордится собой, исподтишка показывая кукиш сильному, не тот, кто как моська лает на слона и тихонько лелеет мечту дождаться, когда у врага случатся неприятности, чтобы «толкнуть слабого». Настоящий патриот должен сознавать всю серьезность и масштабность проблемы мирового лидерства и, прежде всего, правильно ее ставить.

Одним из самых прочно укорененных предрассудков нашей патриотической интеллигенции является предрассудок о чуждости материалистическому Западу всей гуманитарной проблематики.

Как только ни называют западную культуру: и бездуховной, и потребительской, и механистической… Запад рассматривается как античеловеческая, антигуманистическая цивилизация, воплощающая все самое низкое, топящая в себе все высокие устремления, ценности, идеалы. Говорят, что Запад навязывает всем свои низкие стандарты, приводит к деградации всего, кроме тела и низших потребностей – спекулируя на них, он и обеспечивает территориальную, планетарную и историческую экспансию. Вниз всегда идти легче, чем вверх, вот все человечество постепенно и увлекается Западом в пропасть. Недаром он и называется Запад – закат. Все хорошее рождалось на Востоке, а гибло на Западе, с Востока свет, с Запада – тьма. Говорят также, что залог могущества Запада в том же, в чем залог могущества зла и сатаны. Чтобы следовать им, не нужны духовные усилия, надо максимально освободить себя от всех обязательств и ответственности. Запад навязывал себя миру через экономические и потребительские стандарты, в крайнем случае, когда сопротивление духа бывает велико – через физическую силу. Кто не будет соблазнен золотым тельцом – будет изнасилован, но в любом случае – покорен…

Эти предрассудки не имеют никакого отношения к действительности. Все разговоры о том, что Запад господствует благодаря экономической мощи, что соблазняет всех потребительской, изобильной материальной жизнью основаны на желании польстить себе и не соответствуют историческим фактам. Вплоть до XVIII века Восток в целом был БОГАЧЕ Запада. Именно там, по преданию, находился библейский рай и правили могущественные цари, фараоны и императоры. Именно восточный дворец был синонимом роскоши и разврата, а восточный рынок – синонимом «рыночной экономики». Именно на Востоке пролегали великие шелковые и иные торговые пути. Как греки были бедными в сравнении с Персией, так и позже Европа времен крестовых походов была нищей в сравнении с Византией, Османской империей, Индией, Китаем.

Мнение о том, что величие Запада основано на военной силе, тоже легко опровергается историческими данными. Восток был зачастую сильнее Запада. Но Запад не захватывался и не разорялся Востоком только потому, что в нем видели дикую нищую и ненужную страну, в отличие от обильного и солнечного Востока. Во всяком случае, войны велись постоянно и с переменным успехом, о каком-то неизменном превосходстве, раз и навсегда захваченной инициативе говорить не приходится. И так вплоть до XVI–XIX веков, веков колонизации.

А вот о духовном лидерстве Запада как раз имеет смысл говорить с момента его рождения, в Греции, и с эпохи Возрождения в Европе. Именно дух обеспечил Греции победу над Персией. Именно греческий дух вел Александра Македонского и через него был распространен на всю ойкумену.

Именно греческая ученость была образцом для римлян. Именно наследниками эллинистического мира и Рима видела себя Византия. Именно от греков набирались мудрости и арабы, через которых потом Европа заново познакомилась со своими же истоками после крестовых походов.

Именно на основе возрождения прежней греко-римской философии стали возможны научные открытия Нового времени, успехи в технике, научно-техническая революция, вслед за ней военное и экономическое господство над всем миром, продолжающееся по сей день.

Господство Запада (и Америки как квинтэссенции Запада) над планетой имеет исключительно духовные, гуманитарные основания. Всякий, кто говорит о «бездуховности Запада», извращает дело с точностью до наоборот, и будет всегда заблуждаться насчет своих возможностей. Кто упорствует в этом заблуждении, не сумеет ни поставить проблему Запада и России, ни решить ее.

Мы хотим правильно поставить проблему, а значит, для начала, должны вернуться к точке размежевания Востока и Запада и понять, как Запад действительно себя идентифицировал.

Впервые Запад осознал себя Западом после победы Греции в войне с Персией. Военное поражение, нанесенное Персии, было на самом деле чудом. Ведь Персия покорила почти всю известную тогда грекам вселенную, ойкумену, уже одно это должно было сломить дух. Персидская армия была единой, а греческие полисы раздроблены, Персия была богаче, в ее распоряжении имелись и все людские ресурсы покоренных стран. Тем не менее, несколько побед греков над персами всерьез заставили задуматься о причинах превосходства.

Почитайте «Панегирик» афинского оратора Исократа. Для него, как и для его слушателей, ясно, что «кадры решают все». Основным различием между греками и персами было различие в качестве «человеческого материала», в гуманитарном превосходстве греков (причем не просто греков, а именно афинян, а не спартанцев с их жесткими антигуманитарными и антигуманистическими законами).

Разделение на «западную свободу и восточное деспотическое рабство», появившееся две с половиной тысячи лет назад, стало матрицей, в которую до сих пор упаковывают и политику, и идеологию, и науку, и искусство в самых различных масштабах.

Что, однако, означают эти «свобода» и «рабство»? Какие процессы предшествовали греческой победе? Что происходило в Греции в течение 300 лет, когда создавался невиданный качественный «человеческий материал», в результате чего каждый грек стал «стоить» сотен и даже тысяч персов?

У нас привыкли воспринимать слово «свобода» как нечто простое и легкое, как нечто естественное. То есть человек свободен от рождения, а дальше, в процессе жизни, его свобода может либо сохраняться (в лучшем случае), либо убывать и ограничиваться. Если ограничения существуют, то с ними надо бороться и возвращать себе свободу. На самом деле, конечно, никакой свободы от рождения у человека нет. С тем, что есть от природы, от рождения, человек даже выжить больше, чем несколько часов, не может. Все человеческое в человеке обеспечивается семьей, обществом и т. д. Свобода как высшее проявление духа тем более далека от природы максимально и существует скорее как исключение, нежели как правило. Даже у отдельных личностей она проявляется в редкие моменты жизни, а как общественный феномен существует в результате долгого духовного труда нескольких поколений, как и было в случае с древними греками.

Пространство свободы каждого из них обреталось через освобождение своего духа для самого духа, то есть для самого важного, что у духа есть. Когда восточный факир (или как их называли – гимнасофист), а ими была наводнена древняя Эллада, отрезал себе палец и усилием духа за несколько часов заживлял рану, это означало для грека, что дух используется не по назначению, что это подобно стрельбе из пушки по воробьям, что негоже тратить годы жизни на соответствующие тренировки по заживлению пальца, когда лучше просто приложить к ране какую-нибудь траву и забыть про болячку, а сэкономленное время потратить на то, что более достойно духа – то есть на сам дух. А вот сегодня, спустя две с половиной тысячи лет, глядя на индийского гуру, который путем десятилетних тренировок научается за час заживлять на себе раны или не чувствовать боль, современный человек приходит в восторг и даже отрекается от западной цивилизации в пользу «восточной духовности».

Но на самом деле подлинные чудеса демонстрирует как раз западная цивилизация: она может не только заживлять раны или спасать от гангрены, она победила холеру и чуму. Никакой индийский йог не может встать посреди Лондона, а через пять часов оказаться в Дели.

Но западный человек с помощью самолета запросто это делает. Многие гуру хвастаются, что разговаривают с духами и видят их (правда, этих разговоров никто не слышит), на зато все люди западной цивилизации на расстоянии в несколько тысяч километров видят и слышат друг друга с помощью телевизоров и телефонов.

Парадокс, но именно нынешний западный человек, имея за спиной очевидные преимущества «чудес техники» над чудесами восточных факиров, идет в «паломничество на Восток». А вот древний грек, который еще не имел возможности увидеть, что вырастет из «западного духа», который не мог еще предъявить восточному йогу ни телевизоров, ни самолетов, ни мобильных телефонов, тем не менее, уже тогда ощущал себя более свободным, более исторически правым, более благородным, более высоким духовно.

Конечно, все это ни исчерпывает сложный комплекс феноменов, присущих специфическому греческому (западному) духу. Взять, например, такой феномен как язык, слово, логос. Для восточного человека слова – сотрясание воздуха, нечто мимолетное, «всего лишь слова». Слова и речи используются для того, чтобы что-то скрыть, запутать, польстить, получить временное ситуативное преимущество. Слова могут применяться для восхваления и соблазнения, для просьб и приказов, но в любом случае роль языка – подчиненная.

Совсем иное отношение к слову было у греков. Как ни парадоксально, для них логос – это самое стабильное, что есть в хаотическом мире. Все меняется, логос остается. Поэтому человек должен быть послушен логосу, если хочет быть мужественным, должен не манипулировать словами, а держать слово. Держание слова, в свою очередь, запускает механизм подтверждения взаимных ожиданий, включает положительную обратную связь и увеличивает взаимное доверие членов общества, что сказывается и на политике, и на экономике.

В «Лекциях по Йенской реальной философии» Г. В. Ф. Гегель специально анализирует проблему «признания» свободного человека со стороны других свободных. Всякий человек в обществе из-за разделения труда и присущего индивидууму опыта имеет в своем сознании огромное количество хаотических впечатлений. Однако нужные друг другу люди вступают в отношения, в договор, и этот договор, это слово, этот логос есть вынесенная во вне сущность и всего сообщества и человека вообще. Тот, кто это признает, признается и членом сообщества. И он должен отвечать за свои слова.

У нас часто говорят, что из свободы вытекает ответственность. На самом деле мы видим другое: только из ответственности вытекает свобода. Только тот, кто может держать слово, и признается свободным, равным членом сообщества. А тот, кто не держит слово, – либо «принуждается к свободе», к держанию слова, либо исключается из общения, не признается свободным и человеком вообще. На него не распространяются права человека.

Свобода есть не от рождения, а там, где она признана. А где есть это признание, возникает и мультиплицированное усилие свободных в общении, в логосе. Запускаются механизмы общественного доверия, вплоть до современных юридической системы и фондовой биржи (см. экономиста Э. де Сото о секрете западного богатства). По Гегелю, такая постановка вопроса стала возможна только у греков, поскольку они впервые поняли, что свободными могут быть многие люди и разработали систему отношений между ними. На Востоке, где свободен только один (фараон, император и проч.) такая система возникнуть и не могла – за ненадобностью.

Но главное в логосе – его способность не путать и скрывать, а способность открывать. Для грека логос – то, что открывает все сущие вещи. Интерпретация логоса как открывающего, как дара нацеливает грека на познание всего сущего «так-как-оно-есть-на-самом-деле». Между человеком и сущим нет искажающих преград. Точнее, есть, но они преодолимы. Важно, что принципиально человек есть тот, кто может знать истину. Истина интерпретируется как открытость, откровенность. Открытость всего сущего для человека и откровенность человека по отношению к сущему и к другому человеку.

Это бесконечно далеко от восточных хитростей и дипломатий, от восточных лести и наушничества. Это бесконечно далеко от восточного представления о том, что мир лежит во зле и что вместо истины нам дана сплошная кажимость. Поэтому понятно, что на Востоке может быть бесконечное количество мудростей и мудрецов, ведь каждый из них – автор новой иллюзии, нового обмана.

Для греков впервые во всей истории это оказалось неприемлемо, и они первыми выдвинули идеал, если так можно выразиться, «объективного познания». Восточных гуру называли мудрецами, софос. Греческие же мыслители называли себя философос – любителями мудрости. Различие здесь примерно такое же, как между пьяницей и ценителем вин. Один вливает в себя все подряд без разбора и ценит не вино, а опьянение. Другой дегустирует, выстраивает иерархию относительно соответствия данного напитка сущности вина.

Коль скоро феномен можно познавать так, как он есть, из него самого (теория), коль скоро можно выстраивать иерархию знания в зависимости от того, насколько нечто не есть оно само, возникает возможность упорядочивания и трансляции порядка другому человеку через открывающий логос. М. Фуко в «Герменевтике субъекта» утверждает: все культуры признают, что к истине надо прийти неким путем. Но для Запада приоритетным является путь познания, тогда как для Востока в истину можно попасть и через некие телесные практики. Но преимущество западного человека здесь очевидно: если восточный мудрец был просто опытным и свои практические умения, свой опыт мог передать разве что заставляя учеников пройти тем же изнурительным путем, что прошел сам, то западный ученый мог передать ученику посредством логоса готовый результат вместе с кратчайшим путем (метод по-гречески – путь) к нему. Это называлось технэ – техника.

Наука и техника исконно есть греческое и западное, в любой науке шагу нельзя ступить без греческих терминов, равно как и в методологии науки. Но все, что называется научно-техническим прогрессом, базировалось на освобождении себя для сущего-как-оно-есть, на истине как открытости, на независящем от практических потребностей созерцании (теории), на открывающем логосе. В основе «технического» лежало, как говорят, «гуманитарное», в основе «физики» – «лирика», а если быть более точным, – метафизика.

<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9