Личность и болезнь в творчестве гениев

Когда Батюшков все-таки вернулся в Россию, близкие и друзья нашли его совершенно больным. Ему было рекомендовано лечение в Крыму (1822 – 1823). Болезнь продолжала прогрессировать. В Симферополе Батюшков сжег всю свою библиотеку, исключая Евангелие и почитаемого им французского поэта-романтика Шатобриана (позже он называл его «Шатобрильянтом», при этом многозначительно поглядывая на небо). В том же Симферополе он трижды покушался на самоубийство (выбрасывался из окна; в первый весенний день 1823 года пытался перерезать себе горло). Со свежим шрамом на шее, в сопровождении двух санитаров и врача-психиатра, был отправлен в Петербург. Очевидно, в крымский период болезни у поэта были и галлюцинации: полагал, что в печке у него спрятался министр иностранных дел Нессельроде, который следит за ним.

По распоряжению царя Александра I Батюшкову были предоставлены бессрочный отпуск и субсидия для лечения в Германии. Там, в городе Зонненштейн, консилиум врачей нашел его болезнь неизлечимой. Батюшков подал царю прошение о пострижении в монахи то ли в Соловецком, то ли в Белозерском монастыре. Но отпуск его продлевался из-за болезни, лишь в 1833 году Николай I уволил его со службы, назначив весьма немалую пожизненную пенсию.

Из Германии Батюшков возвращается в Москву. Весной 1830 года заболел тяжелым воспалением легких. Пушкина, пришедшего его навестить, он не узнал. В Москве его держали в отдалении от людей. В 1832 году поэта перевезли в Вологду, и он жил в семье своей внучатой племянницы А. Г. Гревенс, в доме которой в 1855 году от «тифозной горячки» и умер.

Благодаря записям Антона Дитриха, лечащего врача вологодского периода, о состоянии поэта известно немало. В первое время Батюшковым овладевали приступы бешенства, его приходилось удерживать, чтобы он не нанес вреда самому себе и окружающим. В 1840 году на смену возбуждению пришла апатия. Он проводил время праздно, предпочитая уединение, не выходил из своей комнаты и не любил, когда к нему входили (это типичные проявления так называемого шизофренического дефекта). К некоторым людям проявлял необъяснимую ненависть, хотя других очень любил.

Следует отметить, что шизофреническая апатия, в отличие от подобных проявлений другого происхождения, не абсолютна – она изменчива и неожиданно сменяется глубокими чувствами. Так было и у Батюшкова: он искренне полюбил маленького брата А. Г. Гревенс, Модеста, и, когда мальчик на шестом году жизни умер, горько его оплакивал. Он даже завещал, чтобы его похоронили возле Модеста в Спасо-Прилуцком монастыре, что и было позже исполнено.

Отмечено, что и во время болезни Батюшков много читал, иногда принимался рисовать, причем странно: вырезал фигурки птиц и зверей из бумаги, раскрашивал их в неестественные цвета с вкраплениями золотой и серебряной фольги. Очевидно, аутизм (уход в себя, уединенность) преобладал над апатией.

Иногда в разговоре с симпатичными ему людьми у Батюшкова вырывались горькие признания. Так, уже престарелый поэт говорил своему племяннику: «Возьму почтовых лошадей, сяду в экипаж и отправлюсь в Париж, проеду верст 80 или 100, а в это время дорога-то передо мной и поворотится – смотрю, меня прямо, никуда не сворачивая, и привезут в Вологду. Вот так и не могу отсюда вырваться». Очевидно, «осколки депрессии» и в поздние периоды болезни у него сохранялись.

Удивительная метаморфоза произошла с давно больным шизофренией Батюшковым в начале Крымской войны (1853), даже разнеслась весть о его чудесном выздоровлении. Апатия ушла, он стал читать русские и иностранные газеты, следил по карте за ходом военных действий, втыкая флажки. Казалось бы, воскресший патриотизм победил болезнь. Однако есть свидетельства, что он посчитал себя призванным разрешить запутанный «восточный вопрос» и вынести ему окончательный приговор.

Сохранялись ли какие-то присущие ему творческие стремления в период болезни? Решительно нет. К этому времени относятся два письма и три стихотворения, в которых прослеживается отпечаток психоза.

В одно из недолгих просветлений он написал поэту П. Вяземскому: «Что писать мне и что говорить о стихах моих? Я похож на человека, который не дошел до цели, а нес на голове сосуд, чем-то наполненный. Поди узнай теперь, что в нем было».

Если в первом письме просматриваются отголоски недавней депрессии, то второе странно, нелепо. Датируется оно 1826 годом и отправлено якобы из города Тулы, в котором поэт не был. В письме он просит прислать ему духи, а деньги занять почему-то у Ивана Андреевича Крылова, когда-то давнего его сослуживца по Императорской публичной библиотеке. Просит племянницу не показывать его новые стихи «Подражание Горацию» некоему А. П. Брянчанинову, «ибо он презирает мой бедный талант, обитая, как Аполлон, посреди великих стихотворцев в граде святого Петра».

Стихотворений периода болезни оказалось три, вернее, два стихотворения и одно двустишие. Первое – «Подражание Горацию», написанное по просьбе племянницы Елены, датируется дважды, 1826 годом и 1850-м. Возможно, первый вариант был забыт и воссоздан вновь. Стихотворение напоминает по содержанию «Памятники» А. С. Пушкина, Г. Р. Державина и самого Горация. Вот отрывок из него:

Я памятник воздвиг огромный и чудесный. Прославя вас в стихах, не знает смерти он.
Как образ милый, добрый и прелестный (И в том порукою наш друг Наполеон)…

Наибольшие споры среди литературоведов вызывает стихотворение «Изречение Мельхиседека». Оно написано Батюшковым мелом на аспидно-черном сланце через три года после начала болезни, найдено после его смерти. Очевидно, этому стихотворению больной поэт придавал особое значение. Оно коротко:

Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнею, седой Мельхиседек?
Рабом родился человек,
Рабом в могилу ляжет.
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шел долиной чудных слез.
Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Российский писатель П. Г. Паламарчук находит стихотворение интригующе-загадочным, в то время как филолог Н. Н. Зубков – продиктованным болезнью. Мы склоняемся к последнему мнению. Ведь царь-священник Мельхиседек был, согласно Библии, бессмертен. Подобного его изречения в Библии не приводится. Заслуживает внимания версия Н. Н. Зубкова, что больной Батюшков перепутал Мельхиседека с Экклезиастом.

За два года до смерти поэт написал последнее двустишие:

Я просыпаюсь, чтоб заснуть,
И сплю, чтоб вечно просыпаться.

ТОРКВАТО ТАССО

Психиатрическая головоломка

Торквато Тассо Портрет работы неизвестного художника. XVI в.

Ранее мы рассматривали случаи рокового влияния болезни на творчество (Гоголь, Батюшков). Торквато Тассо творил и будучи здоровым, и во время пребывания в психиатрической лечебнице. Не переставал писать и в период длительной болезни. Почему так случилось, спустя почти полтысячелетия разобраться трудно.

Торквато Тассо (1544 – 1595) сегодня больше известен литературоведам, чем широкой публике. Между тем он был культовым поэтом как при жизни, в эпоху Возрождения, так и по меньшей мере до конца ХIХ века. Гёте написал драму

ков посвятили ему поэмы. Знаменитый французский художник Эжен Делакруа создал полотно «Тассо в госпитале Святой Анны». Поэму «Освобожденный Иерусалим» в России ХIХ века считали самым выдающимся произведением того времени. Разумеется, диагноз болезни Тассо неизвестен. В эпоху Возрождения «диагнозы» ставили отцы-иезуиты, инквизиторы, и было их всего два: «одержим дьяволом» или «не одержим дьяволом».

Итальянский психиатр Верга издал в ХIХ веке брошюру «Липемания Тассо» (липеманией называли «мрачное помешательство», то есть хроническую депрессию с бредом преследования). С Верга соглашался и Чезаре Ломброзо. С другой стороны, знаменитый немецкий психиатр Эрнст Кречмер (и не он один) подозревал у поэта шизофрению. Торквато Тассо родился в Сорренто в семье аристократов. Его мать происходила из благородной тосканской семьи, отец – потомок древнего рода из Бергамо. Он также был литератором; чтобы отличить сына от отца, современники называли сына «маленьким Тассо» – Тассино. Отец неудачно участвовал в политических играх в раздробленной тогда Италии, и в результате семья была изгнана из Неаполитанского королевства, а малолетний Тассино вынужден был прервать занятия в школе иезуитов в Неаполе и продолжить образование в Риме и Урбино. Какие-либо данные об отягощенной душевными заболеваниями наследственности в семье отсутствуют.

Выражаясь современным языком, Тассо был «вундеркиндом»: говорить он начал в 6 месяцев, а латынь знал с 7 лет.

Будучи подростком, в Урбино он стал пробовать свои силы на литературном поприще, следуя сначала образцам придворной литературы. В 15 лет, решив, что обрел самостоятельность, Тассо начинает писать набросок поэмы о Первом крестовом походе (прообраз своего самого знаменитого произведения «Освобожденный Иерусалим»).

Для поэта была характерна крайне выраженная «охота к перемене мест», а также к смене литературных жанров (Ч. Ломброзо считал эти свойства характерными для душевнобольных гениев вообще, что не подтверждается многими биографическими исследованиями). Тассо переезжает из Урбино в Венецию, из Венеции в Падую, где изучает сначала юриспруденцию, затем философию и риторику. Создает рыцарскую поэму «Ринальдо». Вдруг резко меняет сферу своих занятий и пишет теоретический труд «Речи о поэтическом искусстве». В 1562 году переезжает из Падуи в Болонью, где продолжает обучение в университете. Однако через два года неожиданно пишет оскорбительную сатиру на студентов и преподавателей Болонского университета, после чего был изгнан из университета и вернулся в Падую. Там заводит множество знакомств из придворного окружения карликовых герцогств Феррары и Мантуи.

По мнению Ч. Ломброзо, для душевнобольных гениев характерно двойственное отношение к высокопоставленным лицам: они бранят их, льнут к ним, пресмыкаются перед ними. Это было свойственно и Тассо: он тянулся к знати, но временами конфликтовал с нею. С 1565 по 1571 год поэт служит придворным у кардинала д’Эсте и живет в герцогстве Феррара. Пишет стихи в альбомы сестер местного герцога. Вообще же отношения Тассо с женщинами не ограничивались стихами в альбомы; по ряду свидетельств, он был донельзя развратен, часто менял женщин. Но в 38 лет, уже больной, решил вести праведный образ жизни.

Другим пороком поэта было непрерывное пьянство. Еще до явных проявлений душевной болезни он в письме к герцогу Урбино писал: «Я не отрицаю в себе сумасшествия (предвидение? — Прим. авт.), но утешаю себя тем, что оно вызвано пьянством и любовью, так как действительно я пью жестоко».

В 1572 году он переходит на службу к герцогу Урбино, и в это время создает разнообразные по жанру литературные творения. Написаны поэма «Аминта», трагедия «Галеальто, король Норвежский»; закончена поэма о Первом крестовом походе, но Тассо еще не дает ей названия. В 1575 году он назначается придворным живописцем, в том же году началось душевное расстройство, не отпускавшее его почти до смерти.

Заболевание началось с всеобъемлющего чувства неуверенности в себе. Отношение к собственным произведениям стало двояким: сосуществовали гордость и неудовлетворенность созданным. Стал он сомневаться и в своей преданности католической вере, временами чувствовал себя еретиком. Настроение стало постоянно мрачным. Он считал, что его пером движет то Бог, то демон. «Это не может быть дьявол, – пишет Тассо в одном из писем. – Потому что он не внушает мне отвращения к священным предметам, но это и не простой смертный, так как он внушает мне идеи, прежде никогда не приходившие мне в голову».

Таким образом, заболевание, начавшись как депрессия с присущими ей идеями самообвинения, постепенно приобретало новые черты: чувство отчуждения и насильственности собственных мыслей и действий, что с позиций сегодняшнего дня свидетельствует о шизофрении. Объяснение вышеозначенного феномена склонностью поэта к поэтическому фантазированию опровергается дальнейшим течением болезни.

Он решил представить свои произведения на суд компетентных литературных критиков. Никакой пользы ему это не принесло: он то прислушивался к замечаниям, то сопротивлялся им, то придумывал сам новые недостатки и бросался их исправлять.

Тассо обращался и в святую инквизицию, чтобы члены суда проверили его твердость в вере, и остался недоволен «кротостью инквизитора», которому написал по этому поводу три письма. Страх перед муками ада за свои якобы еретические мысли не оставлял его.

Самое удивительное в истории болезни Торквато Тассо, что он осознавал свое душевное расстройство; сам считал себя душевнобольным. Приводим отрывок из его письма (по Ч. Ломброзо): «Я нахожусь постоянно в таком меланхолическом настроении, что все считают меня помешанным, и я сам разделяю это мнение, так как, не будучи в состоянии сдерживать своих тревожных мыслей, часто и подолгу разговариваю сам с собой. Меня мучают… крики людей, в особенности женщин, и хохот животных… звуки песен. Когда я беру в руки книгу… в ушах у меня раздаются голоса… они произносят имя Паоло Фульвии». Критическое отношение не леченного больного шизофренией к своим галлюцинациям – это вообще явление уникальное, и у Ч. Ломброзо были основания сомневаться: галлюцинации это или работа воображения. Сомневался в этом и сам больной. Приводим отрывок из поэмы «Посланник»:

А вот еще одно описание собственного состояния («Сонет»):

Мучимый страхом, сомнением и злобой, Должен я жить одиноким скитальцем, Вечно пугаясь с безумной тревогой Призраков мрачных и грозных видений, Созданных мной же самим в час досуга…
Я устал бороться с толпою теней, Печальных иль мрачных, иль светло-прекрасных.
Моей ли фантазии жалких детей Иль вправду врагов, мне опасных? Найду ли я сил победить их один, Беспомощный слабый отшельник?
Не знаю, но страх надо мной властелин, Не он ли и есть мой волшебник?

Иногда Тассо овладевали и приступы веселого настроения. Он писал своему другу Шипионе Гонзаго: «Меня удивляет, что никто еще не записал, какие вещи я иногда говорю сам с собой, по своему произволу, наделяя себя воображаемыми почестями, милостями и любезностями со стороны простых людей, императоров и королей…».

В 1576 году он начинает конфликтовать с придворными; в 1577 бросается с ножом на слугу одного из них, который, как ему казалось, за ним шпионит. Герцог, обеспокоенный странным поведением поэта, отправляет его для лечения в монастырь Святого Франциска. Бред преследования у него был нестоек и сопровождался частичной критикой. «Со мной часто случаются приступы бешенства», – писал он Шипионе Гонзаго.

Из монастыря Тассо бежит и начинает безостановочные и бездумные странствия по Италии. Он едет в Сорренто к своей старшей сестре Корнелии, зачем-то рассказывает ей о собственной смерти, затем признается, кто он; живет в Сорренто несколько дней и переезжает в Урбино к своему давнему соученику делла Ровере, ставшему герцогом; потом перемещается в Турин и пытается попасть на службу в королевский дом Савойи (та же тяга к придворным кругам).

В дороге Тассо по-прежнему мучают тоска, беспричинные угрызения совести, подозрения, что он еретик, боязнь быть отравленным. Критическое отношение ко всему этому у него сохраняется, в письмах он пишет о продолжающихся фантастических картинах и образах.

В 1579 году поэт возвращается в Феррару. Герцогством там правит уже семейство Гонзаго. Во время бракосочетания герцога Альфонса поэт обрушивается на него с бранью и сразу же помещается как «сумасшедший» в лечебницу Святой Анны, где его содержат до 1586 года. Спустя 14 месяцев его состояние становится менее возбужденным, ему разрешают читать, писать, принимать посетителей, выходить на короткие прогулки. Однако ощущение себя жертвой несправедливости и в то же время желание наказания сохраняются. Второй удивительный феномен в истории болезни Тассо: даже мучимый душевным недугом, он не оставляет творчества. Во время пребывания в лечебнице Святой Анны пишет множество разножанровых поэтических и прозаических произведений, которые вышли в шести томах с 1581 по 1587 год; то есть большинство в тот период, когда он оставался в лечебнице.

Самое главное, что в то время он заканчивает поэму «Освобожденный Иерусалим», которая имела огромный успех. Однако автор опять был недоволен публикацией и собирается переделать поэму с первого до последнего листа.

В 1586 году Тассо выпущен из лечебницы и поручен заботам Винченцо Гонзаго, ставшего герцогом Мантуанским.