Галлиполийский крест Русской Армии

Теперь город замер, а политическая ситуация и ряд нерешенных политических вопросов создают обстановку, с которой город справиться не может.

Оглядываясь на длинный ряд исторических событий, мы видим, что все они обусловливаются, главным образом, географическим положением Галлиполийского полуострова в узле торговых путей с Севера на Юг и с Востока на Запад. Это же положение обусловливает его большое значение и для России: никакой народ, живущей в низовьях Днепра и Дона, не может быть равнодушен к судьбе проливов.

Вид на галлиполийский лагерь

Размещение (Лагерь и город)

22 ноября на Галлиполийском рейде отдали якорь пароходы «Херсон» и «Саратов», прибывшие с первыми эшелонами 1-го Артиллерийского Корпуса. Когда суда стояли еще под желтым карантинным флагом, командир Корпуса генерал Кутепов первым сошел на берег; вслед за ним сошли квартирьеры и чины корпусного интендантства, чтобы сразу же решить вопросы о квартирном довольствии Корпуса и о снабжении его всем необходимым.

В палатке Корниловского Ударного полка

Беглый осмотр города и беседа с начальником французского отряда майором Вейлером сразу же выяснили, что в маленьком, разрушенном землетрясением, а также и бомбардировкой в минувшую войну, Галлиполи едва ли удастся разместить даже треть Корпуса и что остальная часть его должна быть размещена где-то за городом, в 6–8 верстах, у подножия какой-то горы. При этом начальник французского отряда мог сообщить только одно: лагерь в достаточной степени будет обеспечен водой, так как в месте предполагаемого размещения протекает большой горный ручей.

На предоставленной французами верховой лошади генерал Кутепов проехал в указанное место, которое было отведено для разбивки лагеря. Ехать ему пришлось по сильно пересеченной местности, покрытой липкой грязью, под осенним дождем и пронизывающим северным ветром. На месте, отведенном для лагеря, он нашел буквально голое поле, покрытое жидкой грязью. Где то вдали виднелась гора, покрытая низкорослым кустарником, да сбоку серела полоска грязного Геллеспонта. Дул норд-ост и пригибал к земле колючие травы. Картина была настолько мрачна и пустынна, что генерал Кутепов невольно спросил: «И что, все?», – а вернувшись на пароход, даже ни с кем не поделился вынесенным впечатлением.

Утром последовал приказ немедленно начать разгрузку пароходов. Мелководная Галлиполийская бухта не давала возможности подойти пароходам вплотную к пристани, и потому разгрузка велась небольшими партиями на фелюгах, которые подплывали к пароходам, забирали людей и груз, и доставляли на берег.

Толпы измученных от долгого пребывания в донельзя переполненных трюмах (на некоторых пароходах число пассажиров превышало 5 тысяч человек), голодных и вшивых людей провели всю ночь на открытом воздухе под холодным осенним дождем. Только очень немногим счастливцам удалось найти приют под кровлей турка или грека, пожалевших «русса». Видя неприветливость серых развалин и пустынные окрестности, солдаты Корпуса вывели название города от двух русских слов: «голое поле».

Население города с каждым прибывающим пароходом быстро возрастало, и квартирный вопрос по остроте положения становился близким к полной катастрофе. Поэтому сразу же приступили к разрешению его, и вот во что это вылилось.

Пристань в г. Галлиполи с проложенной по ней дековилькой (узкоколейкой)

На второй день по прибытии первых эшелонов Корпуса французским интендантством вместе с первой выдачей пайка были выданы и палатки двух типов: большие двойные, «госпитальные», с целлулоидными окнами – палатки-бараки, и упрощенные маленькие – типа «марабу». Немедленно же началась переноска палаток на место, отведенное для разбивки лагеря. Перевозочных средств никаких не было предоставлено. Офицеры и солдаты на собственных плечах тащили по липкой грязи через горы крайне неудобные тюки тяжелых полотнищ. Кирки, мотыги и лопаты были выданы в очень ограниченном количестве, а топоров и пил почти не было отпущено. Все это крайне затрудняло разбивку палаток, вызывая непомерную затрату энергии и отнимая массу времени на поиски подходящих кусков дерева для кольев и проч. Отсутствие достаточного количества инструментов и короткий осенний день заставляли напряженно работать, чтобы возможно скорее укрыться от непогоды под навесом. Разбивка палаток и приведение их в более или менее жилой вид в среднем заняли около трех суток, и это время люди проводили на воздухе, ночуя здесь же, в поле.

Долина, где разбивался лагерь, разделена небольшой речкой, пересыхающей летом; вдоль нее по обоим берегам ровными рядами ставились палатки, и так как каждый полк располагался отдельно, на значительном расстоянии один от другого, вся долина покрылась рядом отдельных полотняных городков. Ближе к городу расположилась пехота с артиллерийскими частями, по ту сторону реки, у подножия горы – конные части, а у устья речки, поближе к морю, сформировавшейся позже Беженский батальон.

С установкой палаток начались самые деятельные работы по устройству и оборудованию остальных сторон лагерной жизни. Очень многого не хватало, и создавать недостающее приходилось из подручного материала, притом исключительно собственными руками. В полках и ротах разбивались передние линейки, для украшения которых приходилось ходить за камнями и черепицей в город или за много верст в сторону от лагеря. Полки словно конкурировали друг с другом в том, кому удастся лучше сделать клумбу для солнечных часов, выложить из цветных камней и черепицы огромного двуглавого орла, соорудить позатейливее навес для знамен, вычурней выплести из соломы «грибы» укрытия от солнца для дневальных, нарисовать эмблему своей части, национальный флаг и т. д. На работу по устройству лагеря наряжались, за исключением лиц командного состава, все солдаты и офицеры.

Нельзя не коснуться, хотя бы вскользь, двух больных вопросов первых дней пребывания Корпуса в Галлиполи, которые затем нашли разрешение в приказах.

Пережитые моральные потрясения, скудость французского пайка и огромное физическое напряжение на работах вызывали в людях настолько сильную апатию к личной участи, к желанию удобно разместиться, что приказом по Корпусу пришлось понудить сделать во всех палатках койки. В крайнем случае, разрешалось сделать одну койку на два человека. Не будь этого, значительная часть лагеря продолжала бы долгое время располагаться на голой земле.

Одновременно с украшением лагеря спешно шло оборудование палаток внутри. Ветки кустарника приносились с горы за семь верст от лагеря, густо сплетались и шли на подстилку, а тростник и морская трава заменяли собою циновки и матрасы. В некоторых частях сразу же стали делать плетеные койки, у которых вместо ножек ставили принесенные большие камни либо сучья из того же кустарника. Домашнюю утварь заменяли консервные банки, служившие в одно и то же время кухонной и столовой посудой. Укупорочные ящики из-под консервов стали материалом для столов, но достать такой ящик было нелегко, и потому сравнительно только очень немногие комфортабельно размещались в своем углу. Для большинства же, при чрезмерном уплотнении палаток, вся площадь, занимаемая одним человеком, строго ограничивалась лишь размером его ложа. В больших палатках первоначально помещалось в среднем около 100 человек; впоследствии численность населения такой палатки была понижена до 60 человек. Кое-где в палатках устраивались очаги, сложенные из кирпичей вперемежку с камнем, но чаще печь просто вырывали непосредственно в земле, под землей прокладывали от нее трубу, которую и выводили за палатку. Трубы делались из консервных банок.

Керосин французское интендантство или не отпускало вовсе, или отпускало в незначительном количестве; карбидовых фонарей, выданных Американским Красным Крестом, едва хватало, чтобы осветить канцелярии, околодки и офицерские собрания. Тогда для освещения палаток начали применять кокосовое масло, удерживая всякий раз некоторое количество от пайка; лампы заменялись капищами, сделанными из простых банок с фитилем из куска тряпки.

Теснота в палатках ставила в особенно тяжелое положение людей семейных. Отгородить какой-нибудь угол в палатке не представлялось возможным, и семьи оставались или в общежитиях в городе, или тут же в лагере вырывали для себя землянку; в большинстве случаев такая землянка представляла собою просто квадратную яму, заложенную сверху хворостом и засыпанную землей, с одним только отверстием для входа и света. Во время дождей землянки протекали, а топились они обычно мангалом. В лагере были, однако, землянки и крытые черепицей, с дверью и застекленными окнами, но такое устройство влекло за собой расходы и потому не всякому было доступно.

На «хуторах Барбовича», как называли место расположения кавалерийских полков, шире других расположившихся друг от друга, один полковник вместе с женой прожил все время до отъезда в Сербию просто в большой вырытой яме, затянутой сверху куском старого брезента.

По мере того как лагерь приспосабливался к тяжелым условиям жизни, назревала острая потребность в создании полковых офицерских собраний, где усталый от физической работы по устройству лагеря офицер мог бы посидеть в освещенном и теплом помещении, почитать или послушать газету, провести досуг в дружеской беседе или просто отдохнуть. Собрания были устроены в каждом полку. Лучшим из них, наиболее комфортабельно, если такое слово применимо, обставленным и занимавшим огромную палатку с бесчисленными земляными пристройками, было собрание Дроздовского полка. К этому собранию впоследствии была пристроена сцена, и в дни спектаклей помещение являлось и зрительным залом.

В каждом собрании имелся буфет, где за 10 лепт можно было выпить сладкого чая, а за 25 лепт съесть сделанную хотя и из консервов, но довольно большую котлету с куском хлеба. Несмотря на дешевизну буфета, широко пользовались им только в первые дни получения ежемесячных двух лир[21 - Лепта – греческая мелкая денежная единица, 100 лепт составляли 1 драхму Лира – турецкая денежная единица, равная 100 пиастрам (Подробнее о соотношении турецких и греческих денежных единиц см. на стр. 275.)].

Офицерские собрания в значительной степени скрашивали тяжелые условия лагерной жизни. В них же появлялись и осуществлялись идеи организации полковых театров, журналов и т. д.

Таково было в общих чертах размещение воинских частей в лагере.

Что же касается города, то здесь для жилья использовалось все, где можно было приютиться, занимались места, казалось бы, совершенно непригодные для жилья, например, дома, лишенные крыши, с двумя уцелевшими стенами.

Только немногим в первые же дни удалось найти частные квартиры. Платить 5-10 лир за комнату не всякому было доступно, а кроме того, турки, встретившие в общем довольно приветливо первые эшелоны русских, имея патриархальный уклад жизни, очень неохотно пускали к себе на постой холостых. Обычно первый вопрос, который они предлагали при найме комнаты, был: есть ли у нанимателя «мадам»; при отрицательном ответе даже не впускали в дом. Все это создавало положение, при котором прибывавшие все время русские в течение нескольких дней оставались под открытым небом. За счастье считалось найти какой-нибудь навес и укрыться от дождя. При этом с каждым прибывавшим пароходом цены на квартиры все возрастали, доходя до 15 лир в месяц за чулан, лишенный всякой мебели и каких-либо удобств. Чтобы хоть несколько ослабить остроту квартирного кризиса, греческое самоуправление города бесплатно отвело небольшое количество комнат в частных домах, а, кроме того, выпустило воззвание к греческим гражданам с просьбой войти в бедственное положение русских и оказывать им всяческое содействие при найме помещения.

Но и турецкое население тоже проявляло самое трогательное внимание к беженцам. Турецкие женщины заходили к особо нуждавшимся русским женщинам и детям и, видя, что в их скудном привезенном скарбе многого не хватает в хозяйстве, приносили иногда недостающее. Но меры, принятые греческой мэрией, оказались очень слабыми и существенной помощи для разрешения квартирного вопроса не внесли. Благородный же порыв турецкого населения скоро сменился равнодушием.

Выбора среди развалин, конечно, не могло быть, и при размещении воинских частей принимались во внимание только их численный состав и объем помещения.

Корниловское Военное училище заняло огромную полуразрушенную мечеть Теке, принадлежавшую ранее ордену «вертящихся дервишей». Сергиевское Артиллерийское училище разместилось за городом в сараях при сенегальских казармах. Остальные военные училища: Кавалерийское Николаевское и пехотные – Александровское им. генерала Алексеева и Константиновское, а также Николаевское Алексеевское Инженерное училище нашли приют в сараях, пакгаузах и в развалинах брошенных домов в городе. Технический полк занял на базарной площади огромный «караван-сарай» – здание, существовавшее, вероятно, уже не одну сотню лет и изъеденное угрожающими трещинами. Госпитали и лазареты занимали наиболее оборудованные и уцелевшие здания в городе или размещались в госпитальных палатках.

Мелкие воинские части ютились в случайно захваченных брошенных домах. Очень часто в одном доме помещалось несколько отдельных частей, ничем не связанных друг с другом и размещенных в порядке поселения в доме. При этом уплотнение жилищ достигало крайних пределов. Прибывавшие ранее занимали лучшее углы, а последующие теснились в проходных коридорах, на лестничных площадках и даже на ступеньках. Например, в небольшом двухэтажном доме в первые дни прибытия в Галлиполи разместились: конвой генерала Кутепова, радиотелеграфное отделение, штаб какой-то артиллерийской бригады и командный состав Технического полка. Люди спали вповалку на грязном, заплеванном полу. Не было ни коек, ни столов, ни стульев, а посудой служили те же неизменные консервные банки.

Грязь, холод, обилие вшей и растущая заболеваемость возвратными тифом и воспалением легких… В таких условиях люди жили недели и месяцы.

Для размещения семей военнослужащих было решено приступить к устройству общежитий. Это оказалось делом очень нелегким, так как занятые для этого старые дома и мечети, чтобы привести их хотя бы в относительно годный для жилья вид, требовали колоссального ремонта. Всех общежитий было устроено 13, и организованы они были по одному типу. Для иллюстрации условий жизни в них приведем краткое описание считавшегося наиболее оборудованным общежития Кавалерийского полка.

Общежитие это устроили в брошенном большом доме, который, очевидно, был когда-то роскошным зданием, о чем говорили уцелевшие обломки мраморной террасы в саду, прекрасные потолки, большие амбразуры окон, размеры комнат и даже следы бывших уборных. При вселении туда семей большинство оконных отверстий пришлось заложить камнями, законопатить щели морской травой, вместо дверей повесить одеяла и т. д. Печей в доме не было, и в каждой семье полное «право гражданства» приобретал мангал, служивший в одно и то же время очагом и печью для отопления. Ни общей кухни, ни общей прачечной, как и всюду в общежитиях, не было. Обед и ужин готовились, если позволяла погода, на кострах, на воздухе, а в дурную погоду на мангалах в комнате.

В каждой отдельной комнате помещалось две-четыре семьи, то есть не менее 6-10 человек; в некоторых комнатах отдельные семьи старались хоть как-нибудь отделиться друг от друга, устроить свой угол и завешивались одеялами, простынями, пледами. Комната, таким образом, принимала вид целого ряда отдельных кабинок. В большинстве же случаев, за невозможностью поделить право на пользование окном все семьи жили, не разделяясь, и спали вповалку на полу. Однако кроме этих полных физических лишений условий, жизнь в общежитиях отягощалась еще одним, самым тяжелым в моральном отношении – вынужденным сожительством бок о бок с совершенно чужими и часто чуждыми по воззрениям, воспитанию и привычкам людьми.

Квартиры семейных офицеров в Галлиполи. 1921 г.

У Достоевского в «Записках из мертвого дома» есть пронизывающая ужасом сознание фраза впервые попавшего в общую тюремную камеру: «Теперь я никогда не буду один». То же самое должны были испытывать обитатели общежитий: усталые нервы требовали покоя и отдыха, а вместо этого ни днем, ни ночью не представлялось возможности побывать наедине или только в своей семье, постоянно приходилось являться невольным свидетелем всех интимных сторон чужой жизни. Это не всякому было по силам, и при первой к тому возможности из общежитий старались уйти, устроиться, может быть, и хуже, но все-таки в своем собственном уголке.

Во всех тринадцати общежитиях размещалось в среднем 325 женщин и 80 детей.

Описание уклада жизни в общежитиях – это бесконечный синодик мелких дрязг и недоразумений, оканчивавшихся иногда дуэлью.

Поиски своего угла заставляли продавать последний скарб на оплату комнаты или вызывали к жизни новый вид жилища в городе – сложенную из камней лачугу или вырытую землянку.

Обычно для постройки такого жилища подыскивались среди развалин одна-две уцелевших стены и к ним пристраивались недостающие. Строевым материалом служили огромные серые камни, обильно разбросанные среди развалин. Складывались они без всякой скрепы, и щели между ними засыпались землей. Для крыш использовали колючую проволку, которой очень много можно было найти в Галлиполи; вместо балок применялись рельсы, взятые с конной железной дороги, находили место куски жести, да и все, что попадалось под руку. Из проволоки сплеталась густая сетка, поверх которой наваливались ветви, валежник, тростник, морская трава; все это засыпалось слоем земли и обмазывалось жидкой глиной. Иногда прослойка из веток прокладывалась два и даже три раза. Однако крыша такой «циклопической» постройки не отличалась прочностью; во время сильных дождей она промокала и иногда, не выдержав собственной тяжести, проваливалась. Несмотря на это первые «люди серого камня» нашли много подражателей; такие жилища, как грибы после дождя, вырастали в разных местах города, а кое-где образовали даже целые улицы.

Неизвестно почему эти жилища стали называться «дачами», но некоторые из них даже украшались дощечками с названием: «Тоска по родине», «Одинокая», «Надежда» и т. д.

Невозможность почему-либо обзавестись собственной «дачей» не останавливала, однако, поисков собственного угла. Группа офицеров-авиаторов с семьями занимала на берегу пещеры, в которых рыбаки в непогоду прятали сети. Какой-то офицер с женой долгое время находил приют в выброшенной на берег полуистлевшей фелюге. На старом турецком кладбище для жилища был использован каменный резервуар испорченного водоема. Над ним долгое время развевался русский флажок и красовалась надпись «Дача Мечта». Укладываться спать в этой «даче» можно было только по диагонали, упираясь головой в один угол и ногами в другой.

Название «дачи», к сожалению, не было иронией, и такой изолированный угол на общем фоне квартирной нужды являлся завидной долей.

Такова, в общих чертах, картина первых дней размещения в городе. Обостренный донельзя жилищный вопрос, а главное – отсутствие возможности просто отдохнуть на кровати, поесть у стола, очень угнетали настроение усталых и голодных людей, либо вызывая у них болезненную апатию, либо повышая нервозность.

Однако с течением времени то колоссальное количество работы, которое было затрачено на оборудование занятых помещений, сделало их совершенно неузнаваемыми.

Мертвые разрушенные дома оживали. Они не только наполнялись русским говором, песней, но и преображались внешне. Голые грязные стены белились известью, украшались орнаментом, пейзажами и видами далекой родины, устраивались очаги и печи, появлялась мебель (столы, стулья, кровати), сделанная из консервных ящиков.

Ситуация утрясалась, а с наступлением первых теплых дней жилищный вопрос сразу утратил свою остроту. Сухое лето и отсутствие дождей давали полную возможность спать на воздухе.

Организация Корпуса

При эвакуации из Крыма части Русской Армии в силу условий боевой обстановки и отчасти в зависимости от распределения тоннажа значительно перемешались; по прибытии в Константинополь, а затем в Галлиполи, части эти не представляли строго организованных единиц, почему предстояла большая организационная работа.