Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников

Породистый сеттер с высунутым языком и в дорогом ошейнике, тяжело дыша, опустился у ног охотника. Охотник передвинул из-за спины фляжку, оплетенную камышом, и стал отвинчивать от нее стаканчик. Потом он достал из кармана куртки сверточек в бумаге и развернул из нее три бутерброда. Мужичонка стоял перед ним, улыбаясь, и говорил:

– И меня, егеря, ваша милость, не забудьте.

– Выпить дам, но закуски у меня мало.

– Закуски мне, ваше благородие, не надо. Я так… А то травкой… Вон щавель растет. Кисленьким куда приятно…

– В самом деле, щавелем хорошо закусить. Давай и мне щавелю, – сказал охотник.

– Щавель – первое дело. Пожалуйте… Полковника Кожухова изволите знать?.. Всегда щавелем закусывают. Прекрасный барин, такой барин, что поискать да и поискать. И всякий раз, как на охоту приедет – новая водка и самая что ни на есть особенная. То полынная, то на березовых почках, а нынче вот приезжал, так на персиковых косточках фляжку привез. Вкус – в рай не надо, и вкусная-превкусная.

Охотник выпил, крякнул и стал жевать листок щавеля. – А ведь щавель-то – в самом деле хорошая закуска, – произнес он.

– Первое дело, ваша милость. Теперича ежели кто из охотников лишнее переложит и кого мутит – первое дело щавель. Я уж так щавельку листики и подаю. Сельтерской воды в лесу нет, капель тоже никаких нет – чем господина выпользовать? Сейчас щавель.

– Пей.

Охотник подал мужику стаканчик. Тот, еще не пивши, облизнулся.

– Желаю здравствовать, ваше высокоблагородие. Дай Бог вам на многие лета всего хорошего, – поклонился он и медленно выпил стаканчик. – Ух, зажгло! И что это у господ всегда за водка такая чудесная да крепкая! Вот бы у нас в кабаке такую продавали, а то ведь воду, одну воду, чтоб им ни дна ни покрышки, дают, дьяволы. – Такой крепкой водки и в дорогих ресторанах не держат. У меня к каждой настойке спирт очищенный прибавляется. Ты знаешь ли, какая тут крепость?

– Да как не знать, сударь. Сейчас слышно. Это у вас настой-то какой?

– Листовый. На черносмородиновом молотом листе.

– Сад, совсем фруктовый сад во рту, – умилялся мужик.

Охотник съел бутерброд. Мужик, побродив около деревьев на полянке, принес еще гриб.

– Это, сударь, хоть и сыроежка, а гриб хороший. Возьмите и его, – сказал он, умильно взглянул на охотника и спросил: – Повторили по стаканчику-то?

– Думаю, не довольно ли? Стаканчик довольно большой.

– Хромать будете об одном стаканчике, ваша милость. Нехорошо.

– Ты думаешь?

– А то как же? Меньше двух охотники на привале никогда и не пьют.

– Ну, будь по-твоему.

– Егеря не забудьте, ваша милость. Егерь вам услужит. Вот-с пожалуйте щавелий листочек на закуску.

Опять последовала выпивка. Охотник съел три бутерброда и стал позевывать.

– Ты говоришь, версты две до тетеревиных-то выводков? – спросил он.

– Да, пожалуй, и больше будет, – отвечал мужик.

– Гм… Черт возьми, как здесь все далеко. Да есть ли еще выводки-то?

– Есть, есть. Насчет этого будьте покойны. Помилуйте, ведь мы для господ их разыскиваем.

– Да, может быть, ты с пьяных глаз их видел?

– Господи! Да что вы за невероятный человек такой! Трезвее вот этого гриба я был. Пожалуйте грибок… Положите в сумочку. Это уж красненький будет.

– Грибов много, а птицы нет, – зевнул охотник, пряча гриб в ягдташ. – А что, ежели теперь обратно, на деревню, в охотничью избу идти, ближе это будет, чем до твоих тетеревиных выводков?

– Ближе, ваша милость, как возможно.

– Ну, а по моему расчету, мы уж версты три прошли, а то и больше. Знаешь что? Не пойду я на выводков сейчас, а пойду после обеда. Пообедаю, посплю – и пойду. На телеге туда можно проехать?

– Можно, можно, сударь. С полверсты разве что пешком идти придется.

– Ну, так вот ты мне и тележку подряди, а теперь домой.

– В лучшем виде подряжу, ваша милость. Идем.

Охотник поднялся с пня.

– Пожалуйте мне ваше ружьецо-то. Чего его вам таскать! Пойдете вы полегоньку, будете грибки собирать. – Да, да… Хорошо бы к обеду грибов двадцать набрать на жаркое. Хозяйка бы сжарила мне их.

– Наберем-с, в лучшем виде наберем. Супруге в подарок еще свезете – вот сколько наберем. Теперь грибов много. Вот гриб-с… Да и какой большущий и ядреный!

Охотник и егерь возвращались в деревню.

Дождик захватил

Хрустит валежник под ногами, шелестит желтый опавший лист, посвистывает ветер между березовою и осиновою порослью. Пни, пни, гниющие и поросшие мохом пни без конца. Холодно, сыро. Сентябрь на исходе. Солнце то проглянет на минуту из-за туч, то опять скроется. Впереди бежит охотничья собака, останавливается и нюхает воздух; понюхает и опять побежит. Сзади следует барин в охотничьем костюме. Все на нем новое, казовое, хорошее. Прелестная двустволка висит на плече, у бедра пустой ягдташ и неизбежная франтовская фляжка с привинченным к ее горлышку серебряным стаканчиком. Рядом с барином идет красноносый гунявый мужичонка – егерь Панкрат с тульским ружьем на плече. На голове у него замасленный картуз с разорванным пополам козырьком. Одет мужичонка в какую-то рваную женскую кофту, опоясанную ремнем, из которой местами видна вата. Панкрат полупьян, ступает стоптанными сапожонками нетвердо и говорит без умолку, сообщая барину разные новости.

– А вчера вот тоже случай… Не думали и не гадали… Да и никогда этого у нас в нашей округе и не было. У Кокорихи в усадьбе флаг украли, – говорил он. – Кокорихину усадьбу знаете – так вот у ней. Вчера их работник в сережинском кабаке сказывал. Пришли, сняли с мачты и увели. Ни в жизнь у нас этого не случалось, чтоб у своих воровать. Чужих обворуют – это точно, а чтобы своих – ни боже мой. И куда им флаг? Впрочем, и то сказать: на кушак годится. Дозвольте, Алексей Павлыч, папиросочку закурить.

Барин вынул портсигар, достал папиросу и подал.

– Набаловался я с господами насчет папиросок. Своя-то трубка уж и не курится, – продолжал Панкрат. – Право слово. Да и вообще у нас ноне… Господин Портяев – уж на что мужчина строгий, за семью замками живет, а и у него с неделю назад кучерской кафтан из сарая ушел. На солдат полагают. Копали тут у него солдаты картошку. Испьянствовался ноне народ, ужасти как – вот это отчего. Пьянства да буянства такие пошли.

Барин улыбнулся, посмотрел на красно-сизый нос Панкрата и сказал:

– Не тебе осуждать пьянство. Слепой кривому глаз колет.

– Зачем так! Я, сударь, этому подвержен, это точно, но я себя соблюдаю. Я егерь, мне не выпить нельзя, потому должность у нас такая треклятая, а чтобы дебоширить и драться я – упаси боже. А ведь это что же: вчера у сдвиженского мужика дух отшибли, губу разорвали – до того колотили. И из-за чего началось? Продал он попу улей, получил деньги, пришел в кабак…

– Панкрат! Да скоро ли же куропатки-то? – перебил его барин.

– Наведу, наведу. Вы, ваше благородие, насчет куропаток не сумлевайтесь. Ваши будут. Деваться им некуда. Вот сейчас лядину пройдем, на сухое место ступим – тут они и будут. Выводки прелесть. Вон уж собачка их почуяла. Ах, то есть и собака же у вас, Алексей Павлыч! – Да, это пес добрый! – отвечал барин.

– Цены нет вашей собаке. Смотрите, как бы не украли.