Несколько лет в деревне

Понятно, что все эти мысли вызывали во мне озлобление и страстное желание отомстить – поймать поджигателей. Первый раз я испытывал это сладкое чувство – возможность мстить.

«Прежде всего и самое главное – спокойствие, – говорил я сам себе, ходя взад и вперёд возле амбаров. – Теперь ночь. Если я выдам свои намерения отыскивать поджигателей, это будет последнею искрой в порохе. Надо, чтоб они не догадались об этом». И почти со спокойным лицом я подошёл к толпе.

– Вот жердь, вот кудель намотанная, которую я успел, прибежавши, потушить, – говорил Сидор Фомич. – На снегу следы были от сапог с подковками, только народ притоптал…

– Ну, что ты мне суёшь жердь? – сказал я равнодушным и пренебрежительным тоном, – точно по этому я что-нибудь найду! Вот чего стоит твоя жердь! – сказал я, бросая её далеко в поле.

Толпа удивлённо смотрела на меня.

– Да хоть бы и нашёл я поджигателя, – что мне, легче бы стало? Воротит он, что ли, что сжёг? Вот если б я тут па месте накрыл его…

Я задохнулся от охватившего меня чувства.

Толпа заволновалась.

– Да, если бы собаку тут захватить, неужели же пожалели бы?

– Да прямо его в огонь бы.

– А теперь, знамо, где его сыщешь? Ни руки, ни ноги он своей не оставил…

– Грешить только станешь…

– Дело Божье видно, – покориться надо.

– Надо покориться, сударь, – говорил Фёдор Елесин, – от пожару никто ещё не разорялся, а виноватого Господь сыщет.

– Сыщет, – уверенно подхватила толпа. – Человек не найдёт, а Бог найдёт.

Начались рассказы каждого, как его жгли, как он оставлял всё на волю Божию, как сжёгшего, в конце концов, постигала кара Божия, а они-де, рассказчики, и посейчас лучше прежнего живут.

– Покориться надо.

Я с отвращением слушал это, как мне казалось, наглое издевательство надо мной, – жгут, негодяи, без передышки, как кабана какого-то, и предлагают ещё покориться. Кому? Мерзавцам, постановившим какое-то нелепое решение и преподносящим его мне, как решение Бога!

Народ успокоился, повеселел, а я нетерпеливо ждал рассвета. Наконец, стало совсем светло.

Наехала масса народа из соседних деревень.

Мой план был готов.

– Довольно тушить! – крикнул я повелительным тоном.

Толпа озадаченно остановилась и посмотрела на меня.

– Никто не двигайся с места!.. Садковский староста, возьми 6 понятых. Готово? Вот в чём дело. Меня сегодня ночью два раза сожгли; есть следы поджога – следы ног, кудель и жердь. Сидор Фомич, принеси жердь, вот она лежит. На ней намотана кудель. Следы были, но их затоптали, тем не менее, они должны сохраниться где-нибудь подальше, в нетронутом месте. Стойте все смирно, я один пойду.

Отойдя саженей на двадцать, я пошёл по окружности вокруг амбара. Ясный, отчётливый след в деревню остановил моё внимание.

– Сидор Фомич! такой след ты видел у амбара, когда прибежал?

Сидор Фомич подошёл, осмотрел след и сказал:

– Боюсь погрешить, а как будто тот самый. Лифан Иванович, Фёдор видали тоже.

– Позовите и их, – приказал я.

– Надо быть, тот самый, – он самый… с подковкой.

– Так и есть, вот подковка, – сказал Сидор Фомич, рассматривая след за несколько шагов дальше.

В сапогах с подковкой ходили только молодые парни. Я приказал принести все сапоги, бывшие в деревне, перечисляя имена тех парней, которые приходили мне в голову. Уже посланные ушли исполнять моё поручение, а я в раздумье стоял и припоминал, не забыл ли я кого из парней.

«Поймать, поймать, во что бы то ни стало поймать! – стучало моё сердце раз сто, если не больше в минуту. – Не дать негодяю уйти от заслуженной кары, не дать ему торжествовать гнусную победу!» И мне представлялся торжествующий негодяй, собиравшийся сегодня весело праздновать свой храмовой праздник (это было 1 ноября, день Кузьмы и Демьяна – храмовой праздник моей деревни). Я представлял его сидящим в кругу родных и приятелей за столом, весело подмигивающим в сторону усадьбы и злорадно улыбающимся.

Я поднял глаза и замер… Тот взгляд, который только что рисовался в моём воображении, я увидел в молодом Чичкове, злорадно и пытливо смотревшем на меня. Встретившись глазами со мной, он быстро опустил их и принялся работать лопатой… Я впился в него. Чичков ещё раз вскинулся на меня и ещё растеряннее и быстрее начал работать. Все стояли без движения, один он усердно бросал негодное зерно на хорошее, т. е. делал совершенно бессмысленную работу. Страннее всего то, что я забыл назвать его в числе тех, которых сапоги я велел принести. Теперь я заметил, что Чичков был одет с иголочки: на нём были чистенькие лапти, чистый полушубок; в противоположность всем, его лицо было чистое, умытое, волосы смазаны маслом. Не спуская глаз, я подходил всё ближе и ближе к нему. Он понимал и видел боковым взглядом, куда я иду, но усиленно не замечал меня.

– И Чичкова сапоги, – сказал я.

– Зачем мои сапоги? – спросил Чичков, побледнев и подымая на меня глаза.

– Потому что ты сжёг, подлец! – закричал я, не помня себя.

В глазах Чичкова рябнуло.

– Богатые не жгут.

Как молнией осветило мне всё.

– Ага! и отговорка готова, – сказал я. – А вот посмотрим.

– Я с Дмитриева дня не надевал сапог.

Дмитриев день – храмовой праздник одного соседнего села – был 5 дней тому назад.

– Скажи ещё что-нибудь, – сказал я.

– Нечего мне говорить больше, – сказал он, совершенно оправившись.

И, бросив пренебрежительно лопату, он сделал движение уйти.

– Стой! – закричал я громовым голосом. – Ни с места, или я тебя на месте уложу.

Чичков остался.

Принесли пар 30 сапог. Довольно было одного взгляда, чтобы понять всё. В то время, как все сапоги были серы, с кусками высохшей на них грязи, одна пара выделялась из всех своим чёрным цветом.

– Чьи сапоги? – спросил я, беря их в руки.