Ход Корбюзье, или Шерше бlя femme

Андрей Сергеевич неожиданно заторопился:

– Девочки, у меня важная деловая встреча. Я отлучусь максимум на час. Вы тут без меня поужинайте. Все подробно расскажите нашему гостю, все покажите. Как решите – так и будет. Я всегда солидарен с вашим выбором. Что касается финансовых вопросов, – с любезной деловитостью обратился он к Шапошникову, – готов обсудить любую смету. Главное, чтобы это устраивало женскую половину. Возможно, когда я вернусь, вы еще будете здесь, тогда мы этот вопрос сразу обсудим.

Они пожали друг другу руки. Когда Андрей удалился, Шапошников вдруг отметил, что сидит здесь уже не менее двух часов, а уходить совсем не хочется. Ему были интересны и приятны и эти женщины, и эта атмосфера, такая домашняя, немного старомодная, но тем не менее очень непринужденная. Кажется, права была Ангелина Ивановна – не исключено, что вне всякой очереди он возьмется построить дом, который они хотят. Только вот – зачем? Ну зачем Аня встретила этого своего жениха? Через два месяца замуж… Но ведь она…

1933 год

Та встреча в мастерской Весниных изменила планы Шарля Эдуара. За эту неделю он должен получить заказ на проект, от которого в его пользу отказались братья. Видимо, он был настолько уверен, что получить такой заказ – обычное дело, что так все и сложилось.

Конечно, советское руководство было поставлено в тупик. Проект Корбюзье был им совершенно не нужен, но отказаться от предложения известного архитектора было трудно, и никто не хотел брать на себя такую ответственность. Что и говорить, братья Веснины просто подставили Совнарком и вынудили разрешить Корбюзье работать в Москве.

Конечно, он уезжал, приезжал, много работал, писал статьи. Именно тогда и сформулировал свои знаменитые «Пять принципов современной архитектуры» (здание на свободно стоящих опорах, свободная композиция фасада, ленточные окна, плоская крыша с террасой-садом, свободная внутренняя планировка).

В эти годы, руководствуясь своими пятью принципами, он построил знаменитую виллу «Савой» в Пуасси близ Парижа, общежития швейцарских студентов в парижском университетском городке, теперь же готовился к конкурсу на лучший проект Дворца Советов и при любом удобном случае старался приехать в Москву – контролировать строительство Дома Центросоюза.

Советские власти всякий раз долго тянули с оформлением визы, но все же давали разрешение. И он вновь приезжал в Москву.

Оля бесконечно ждала его возвращения. Нет, она не встречала его на вокзале, они не проводили вместе целые дни – не такое было время. Корбю не понимал, в чем состоят грехи Оли перед Советами, но чувствовал, что лучше их отношения не афишировать. К тому же он уже давно понял, что ему самому здесь, в России, не очень доверяют и все время контролируют. Он практически не видел тут зарубежных специалистов – на иностранцев в этой стране вообще смотрели как на шпионов.

Корбю очень надеялся, что в шпионаже и в контрреволюционном заговоре его самого заподозрить невозможно – ведь он всегда поддерживал революцию и все социалистические преобразования…

Однажды спокойным летним вечером они гуляли на Чистых прудах. Одни. Без товарища Игнатова. В последнее время он все чаще оставлял их без присмотра, и это казалось добрым знаком. Ведь, конечно, как бы влюбленные ни скрывались, многие догадывались об их отношениях, а уж товарищ Игнатов в первую очередь. И вдруг – такая лояльность.

Накануне приезда Корбю он даже зашел к ней домой поинтересоваться, как она живет, не нуждается ли в чем. Сообщил, что Шарль приезжает рано утром, даже спросил, не обижают ли соседи. Ну прямо отец родной. Оля была совершенно счастлива. Ну действительно, не звери же там, на Лубянке, они же понимают, что любовь не выбирает по национальному признаку и по месту прописки.

Возможно, все наладится и они даже будут вместе. Корбю рассказывал ей о вилле, которую построил, и о том, сколько восторженных отзывов он получил. Всех особенно потрясал сад на крыше.

Вдруг Шарль остановился и, глядя ей в глаза, спросил, готова ли она уехать с ним в Париж? Он мечтает построить дом, в котором они будут жить вместе. Это будет дом, в котором поселится счастье, потому что его построит влюбленный архитектор.

Конечно, она ответила «да», и еще раз «да». Счастливые, они обсуждали, какие цветы посадят в своем саду и как назовут детей – конечно, русскими именами! А еще он говорил, что она всегда сможет приехать в Москву, ведь он предложил план реконструкции города, к которому власти отнеслись с огромным интересом.

После всех тягот, потерь, гонений – наконец-то! Оля больше не чувствовала себя одинокой: есть человек, который готов защитить ее, увезти, построить дом и жизнь с ней.

Вдруг пошел дождь, они побежали по лужам, подставляя лицо теплым струям. Промокнув до нитки, тихонько, чтобы не заметили соседи, пробрались в ее комнату. Они знали, что созданы друг для друга, а главное, верили, что впереди их ждет много радостных и прекрасных событий.

Рано утром за Шарлем заехал товарищ Игнатов. Он даже извинился за раннее вторжение, ободряюще подмигнул Оле и вообще был в исключительно приподнятом расположении духа. Шарль сказал, что заедет за ней на работу, а вечером они обязательно пойдут в театр.

В мастерской Ольгу ждала оглушительная весть. Ночью арестовали Леонида Александровича Веснина – за приверженность к чуждым нам принципам конструктивизма и формализма в архитектуре, тормозящим возврат классицизма. Впрочем, ему были предъявлены и другие обвинения в порочащих связях, в первую очередь с иностранными разведками, готовящими заговор против Советской России.

Вокруг Ольги молниеносно образовался вакуум. Ее кульман обходили стороной, старались не заговаривать. Каждый, не поднимая глаз, уткнулся в свои чертежи. Днем по мастерской стал расползаться слух, что Корбюзье предложили в двадцать четыре часа покинуть Советский Союз, никак не объяснив, в чем его обвиняют. К концу дня к Оле подошел Александр Александрович Веснин и тихо сказал, что она может несколько дней не появляться на работе – пока все не выяснится. Это, конечно, какая-то ошибка, и Леонида с кем-то перепутали, а Корбю, как иностранного гражданина, вообще не могут тронуть, но пока лучше побыть дома, возможно, о ней и не вспомнят.

Сама Оля на такое чудо не надеялась. Понятно, что Александр Александрович пытается оградить других сотрудников от общения с ней. Сейчас сразу и брата-белогвардейца вспомнят, а уж о «заговорщике» Корбюзье и говорить нечего.

Придя домой, Оля решила почему-то собрать вещи. В дорогу? Ну да, в дорогу. Тогда все собирали вещи заранее – теплые носки, смену белья. У многих чемоданчики стояли прямо у двери. Как правило, эта предусмотрительность оправдывалась.

В дверь ее комнаты тихонько постучали. Отворив ее, она увидела соседку, которая что-то прятала под пуховым платком, накинутым на плечи.

– Пригодится, – сказала она тихонько и протянула туго набитый матерчатый мешочек. На ощупь Оля поняла, что там сухари.

«То, что меня заберут, уже всем очевидно. Мне уже и сухарей насушили, пока я мечтала с Корбю о вилле», – горько подумала она и молча взяла мешочек. Говорить не могла, в горле застрял комок слез. Соседка только рукой махнула и, опустив глаза, хотела уйти в свою комнату. Но Ольга в последний момент решилась остановить ее. Она понимала, что это может принести неприятности и ей, и этой доброй женщине, но другого выхода у нее не было.

На столе лежала пачка перевязанных ленточкой писем и золотой медальон старинной работы. Медальон – память о маме, письма – о Корбю. Самое ценное, что было у нее и что хотелось сохранить, хотя бы попытку такую сделать… Все ее сборы в том и заключались, куда бы спрятать этот маленький пакетик.

В квартире, конечно, найдется множество укромных уголков, и в Олиной комнате есть всякие вытяжки, но здесь обязательно поселятся чужие люди, как только ее заберут. Начнут переставлять вещи, а может, до этого еще устроят обыск. Там ведь все знают. Наверняка знают и о письмах.

Оля жестом пригласила соседку зайти в комнату, тихо закрыла дверь и шепотом сказала:

– Клавдия Федоровна, умоляю, спрячьте эти вещи, пожалуйста. Я вернусь, даже если и не скоро, но все равно вернусь. Это единственное, что у меня есть. Память о моей жизни, связь с прошлым. Помогите! Умоляю. Вас не будут обыскивать и не заподозрят никогда ни в чем. Только вы можете мне помочь.

Соседка была женщина простая, работала сторожихой при домоуправлении и для чекистов действительно не представляла никакого интереса. Но поверит ли она такому серьезному врагу, как Оля? Братья белогвардейцы, а сама она и вовсе какая-то заграничная шпионка… Клавдия Федоровна остановилась в замешательстве. С одной стороны, ей всегда нравилась эта девушка, скромная и не озлобившаяся, несмотря на все удары судьбы. А с другой стороны, боязно все-таки…

Вдруг Оля вспомнила, что у нее есть еще одна ценная вещь. Тоненькое золотое колечко с маленьким бриллиантиком в платине. Кольцо это осталось от мамы. Оля хотела было взять его с собой, но теперь решила – лучше отдать его Клавдии Федоровне, чтобы хоть как-то отблагодарить… Да, да, конечно, надо отдать кольцо ей. Оля дрожащей от волнения рукой сняла кольцо с пальца.

– Это вам, Клавдия Федоровна. За доброту вашу, за заботу. Умоляю, сохраните эти вещи.

Оля говорила очень тихо, с такой мольбой и отчаянием, что ее волнение передалось и соседке. И та наконец решилась. Приложив к губам палец, она знаком показала Оле – иди за мной!

Они молча пошли по длинному коридору, направляясь к комнате Клавдии Федоровны. Рабочий день еще не закончился, и в квартире, кроме них, никого не было. Но всякое могло случиться, не говоря уж о том, что и у стен есть уши, а лишние слова могут принести только лишние беды.

Клавдия Федоровна жила с сыном и невесткой, оба они служили в одной из контор, во множестве расположившихся в правом крыле того же дома. Познакомились на службе и недавно поженились. Молодые работали днем, а Клавдия Федоровна из уборщиц перешла в ночные сторожа, чтобы хоть как-то разгрузить пусть и светлую, но не очень большую комнату, где поселилась и жена сына, а вскорости ожидалось и прибавление семейства.

Когда-то эта комната была детской. Оля жила в ней до семи лет, пока квартиру не стали уплотнять. Тогда им с мамой дали самую маленькую комнату, раньше предназначавшуюся для прислуги.

Пробираясь по коридору, заставленному корытами и мешками, Оля уже знала, где она схоронит свои ценности. Там, в углу, есть вентиляционная решетка, которую еще ее братья, играя, отодрали от паркета, чтобы хранить какие-то детские секретики, а потом и она положила туда маленькую тетрадку – дневник, но так и не успела завести никаких сердечных тайн, чтобы доверить их бумаге… Так он, наверное, там и лежит.

Клавдия Федоровна, конечно, не знала всей этой предыстории, но и она подумала о той же расшатавшейся решетке на паркете. Они молча зашли в ее комнату. В углу стояла железная кровать, до полу застеленная покрывалом. Под кроватью лежал какой-то скарб, коньки-снегурочки, валенки, что-то еще… Наконец, дорога была расчищена, и Ольга полезла к заветному тайнику.

Но Клавдия Федоровна остановила ее и сунула ей в руку колечко:

– Там и это сохраннее будет!

Ольга замотала головой, но соседка заторопила ее:

– Скоро все начнут собираться. Тебя не должны здесь видеть. Давай прячь скорее и уходи.

Оля забралась под кровать. Решетка лежала плотно, как влитая, но легко снималась.

Ничего не изменилось. Даже так и не начатый дневник лежит. Ну, вот сейчас она и впишет в него первые страницы…

Оля затолкала пакетик с письмами в спасительный тайник. От сердца отлегло. Теперь пусть приходят, забирают. Все равно разберутся и отпустят. Обязательно отпустят.

Она же ни в чем не виновата.

Ночью за ней действительно приехали. Когда Ольгу вывели в коридор, к ней подошел товарищ Игнатов.

– Ты ключи-то оставь, чтобы новые замки не ставить. Тебе все равно комната эта не нужна уже будет, как с тобой разберутся, так ты ж, надо думать, сразу в Париж поедешь? Я правильно говорю, Проскурина? – с мерзким хохотком спросил чекист.

Не глядя в его сторону, она бросила ключи на пол и вышла за дверь.