Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Но здесь, в Генуе, на первом месте всегда будет фокачча.

Однажды мы с Сандро (тогда еще женихом, а не мужем) были в Пизе. Я пришла в ужас от специального аттракциона для туристов вокруг Пизанской башни: газон величиной с три футбольных поля, опоясанный рядами палаток с сувенирами. И огромная, галдящая толпа, рассеянная по полю: едят, пьют, закусывают, фотографируются.

Я объявила срочную ретираду, и мы просто гуляли по старой части Пизы. Больше всего запомнились фигурные кольца коновязи с разными замысловатыми головами: львов, драконов, единорогов… Привязать к такой коня, громко постучать дверным молотком в огромную, высотой в два человеческих роста, дверь с железными шипами, и войти, бряцая шпорами, срывая на ходу дорожный плащ, эх!..

А за обедом нам дали что-то, отдаленно напоминающее фокаччу, – то есть тоже фокаччу, но в пизанском исполнении. Сандро пододвинул мне тарелочку и сказал: «Вот, попробуй, и сразу поймешь, почему мы с Пизой триста лет воевали. О чем можно разговаривать с людьми, которые делают такую гадость?..»

Даже не знаю, что? мне кажется более странным: что два соседних города триста лет воевали (два часа езды на поезде regionale[2 - Класс поездов, соответствующий российским электричкам. От сверхскоростных экспрессов Frecciа и от несколько более медленных и следующих с чуть большим количеством остановок, но всё же скорых поездов InterCity, поезда Regionale с их остановками «у каждого столба» отличаются большей любовью и вниманием к провинциальной и настоящей (а не туристической) Италии: они – не про «добраться из точки А в точку Б», а про жизнь и про умение наслаждаться моментом, а не торопиться и бежать; путешествие как процесс и максимальное погружение в повседневный мир маленьких итальянских городков и деревушек.], за это время даже из Москвы до Тулы не доедешь), или что финальным аргументом оказывается фокачча.

Кажется, здесь еда – эта та печка, от которой все танцуют.

Отдав дань главному генуэзскому ритуалу, можно наконец-то выпить и кофе.

Если вы хотите вести себя как итальянцы – то кофе надо пить стоя. Ну, хотя бы потому, что сидя – на 20 чентезимо дороже.

Хотя главная причина – совсем другая: правильные кофейни – это те, где нет официантов, есть только хозяин за стойкой. Кстати, с ним надо поздороваться, узнать его имя и обязательно завести дружбу.

Бар[3 - О том, почему кофе итальянцы пьют именно в «баре», см. на стр. 124–125.] около дома – это маленький клуб для тех, кто живет в квартале. Большинство баров-кафе – старые, вросшие первыми этажами в культурный слой, с винтовыми лесенками и туалетом в подвале или в каком-то подозрительном скворечнике на втором этаже. Некоторые новые кафе пытаются заманить к себе туристов и – о боже! – разрешают им пить капучино во второй половине дня (смертный грех, ужас, ужас). На этих смотрят с подозрением, презрительно называют их «предпринимателями» и всячески не замечают.

А бар «sotto casa» станет родным на второй день – где бы ты ни был, в любом уголке Италии; там тебя расспросят, утешат, расскажут последние новости, выяснят, что ты любишь, и будут ставить перед тобой именно твой кофе (который ты всегда пьешь), как только ты облокотишься на прилавок. Если есть желание, то можно завести беседу – всё равно кофе все пьют по утрам в одно и то же время, как на дежурстве, так что завтра ты увидишь здесь всё тех же людей: постаревшую даму с собачкой, двух смешливых девчонок перед лекциями, цветочника с другой стороны улицы – он потом сделает тебе скидку, и мускулистого типа в розовом галстуке (лучше не спрашивать его, кто он таков, а то придется потом с ним всю жизнь разговаривать, или менять удобное для тебя время утреннего кофе).

Тебе скажут: «чао, белла», если ты девочка. Тебя обязательно спросят о футболе, если ты мальчик. Даже если ты не говоришь на итальянском, тебе поулыбаются и покивают.

А дальше начнется рабочий день.

Но этим утром уже была фокачча, и кофе, и прогулка, и улыбки, – и день полетел воздушным змеем. Летит? Сверкает? Так ведь этого же мы и хотели.

Кой черт занес меня на эти галеры? Как я оказалась в Генуе

Всю жизнь я танцевала ритуальные танцы с разными подходящими и не подходящими мне партнерами. Один раз пойду, другой откажусь, в прошлый раз я была в джинсах, на следующий нужно провокационное платье – значит, надо срочно изобрести повод, чтобы такое платье надеть. Я ему уже два раза звонила сама – теперь надо ждать его звонка! (Хорошо, что сейчас есть мобильные, – а каково было «ждать звонка» у обычного домашнего телефона?)

На днях Сандро, мечтательно улыбаясь, вспоминал, как я была одета, когда мы с ним работали в Москве на фестивале.

– Ты имеешь в виду, когда мы познакомились, Сашенька?

– Ну да, когда познакомились, и потом, когда мы работали – сколько? Десять дней? Или больше? Я помню, у тебя был небесно-голубой пиджак, такой длинный, и светлые джинсы.

Сначала я вспомнила свой любимый голубой пиджак. А потом с ужасом осознала, что при встрече с мужчиной моей жизни я действительно – десять – дней – подряд – ходила – в одном – и том же. Только майки меняла. Наверное. Совершенно не помню.

А помню я только, с каким трудом отклеивала себя от постели по утрам после четырех или пяти часов сна, как повторяла себе, что, когда закончится этот проект, потом будет еще всего один, самый простой, и всё закончится, и можно будет выспаться и хотя бы два-три дня ничего не делать.

Помню все бесконечные перипетии с итальянской труппой. Спектакль был огромный, очень сложный; играть его должны были в театре Российской армии – единственном театре в стране, который подчиняется не Министерству культуры, а Министерству обороны, и вместо директора – генерал, а по многокилометровым коридорам бегают строем солдатики срочной службы.

Помню, что я была насмерть простужена, разговаривала как слон, которому наступили на хобот, и кашляла, как Чехов в Ялте.

Отлично помню всю русскую команду – про фестивальную работу в театре вообще стоило бы писать отдельно, правда, для этого пришлось бы воскресить жанр соцреализма, где все либо хорошие, либо очень хорошие, всё умеют, ничего не боятся и горой стоят за своих…

А вот итальянцев не помню совершенно. Во-первых, их было 40 человек, а во-вторых, никто из итальянской труппы, кроме технического директора Сандро, не говорил по-английски. Я быстро выучила по-итальянски «спасибо», «пожалуйста», «налево», «направо», «здравствуйте» и «до свиданья» – так же, как выучивала на любом другом языке для любой другой театральной труппы, но они так и остались для меня плохо организованной толпой немтырей, устраивающих забастовки из-за отсутствия пива и вина на обед, скандалящих из-за туалетной бумаги и не понимающих, что график их работы вписан в график работы гигантской машины фестиваля, где параллельно идут 8–10 спектаклей в разных театрах Москвы. Самое интересное, что всех их я теперь хорошо знаю, почти всех люблю – каждого по-своему, но соединить этих отдельных людей, которых я знаю и люблю, с теми, составлявшими галдящую и постоянно чего-то требующую толпу, решительно не могу.

К Сандро я кидалась за разъяснениями всякий раз после того, как переводчики мне транслировали какое-нибудь новое, заведомо невыполнимое требование. Три дня у нас ушло на то, чтобы договориться, что все запросы будут поступать сразу к Сандро, а он уже будет передавать их мне. На четвертый день работы я наконец-то, с великодушного разрешения переводчиков, смогла добрать пару часов сна и приехать на площадку к 10 часам утра. Помню, с каким наслаждением я завтракала при солнечном свете, а не в потемках, благословляя русских переводчиков и итальянского технического директора. Позавтракав не спеша, я приехала на площадку, обошла, как мороз-воевода, свои владения, и только собралась найти какой-нибудь укромный уголок, чтобы закапать и запшикать себе в нос и в горло лекарства, которые позволяли мне говорить членораздельно, как эти самые великодушные переводчики напали на меня в темном коридоре, прижали к стенке и грозно спросили, сказала ли я Сашеньке – они с самого первого дня стали называть Сандро Сашенькой – что у меня в наличии имеются сын и муж.

– Какой буж? Кобу сказать? Вы это о чёб? – прогундела я.

– А ты скажи, скажи, – еще строже приказали переводчики и подтолкнули меня к Сандро, который как раз вывернул из-за угла, чтобы озадачить меня то ли арендой сварочного аппарата, то ли покупкой золотых рыбок.

И дальше я опять ничего не помню, кроме работы, – потому что на работе мы ни о чем не говорили, кроме работы!

Вот я всё время и думаю: нормальный я после этого человек или нет?

Самое обидное, что про него, про моего любимого и ненаглядного мужа теперешнего, я тоже ничего не помню.

Как он на меня смотрел? (нормально смотрел)

Как он был одет? (нормально был одет)

Как он попросил мой номер телефона? (при такой работе еще бы у него не было моего номера телефона)

Как мы в первый раз остались вдвоем? А мы вообще оставались вдвоем?..

Что-то же я должна помнить? Как – раз! – и выворачивает разговор совсем на другие рельсы; или вдруг становится понятно, что с завтрашнего дня ты будешь засыпать и просыпаться с улыбкой. Или, наоборот, становится страшно, потому что теперь на этого человека придется смотреть совсем другими глазами, и контролировать каждую фразу, и вообще… вносить коррективы в свое поведение.

А вот этого как раз и не было. Был просто хороший человек, очень профессиональный, очень внимательный, и всё с ним было легко и просто. А больше я ничего не помню.

Хотя нет, не совсем так. Я помню, как трогательно Сандро гордился тем, что для послепремьерного банкета он привез с собой вторую пару штанов – нерабочих, – и радостно мне их в день премьеры продемонстрировал. А на этих «выходных» штанах (приготовленных специально для банкета!) красовалось какое-то очень профессиональное пятно на колене. Я прямо видела, как на предыдущей премьере за пятнадцать минут до спектакля надо было что-нибудь срочно переносить, сгружать или чинить, поддерживая коленом… А может, это было две или три премьеры назад, а штаны так и остались лежать в гастрольной сумке.

Штаны эти я, конечно, уже спрятала: пятно с них не выводится (что не мешает моему Сашеньке называть их «выходными»). Они лежат рядом с моим голубым пиджаком, который тоже давно превратился в линялую тряпочку.

Dark designer. Генуя и Рим – первое знакомство

После десяти дней совместной работы последовала ежедневная двухмесячная переписка на английском. У нас была очень важная тема: работа. И еще одна важная тема: как мы устали, черт возьми, и зачем мы только связали свою жизнь с театром. Могли бы ведь работать в банке.

– Представляешь, – говорил мне Сандро, – мы бы в шесть вечера уходили домой. Каждый день. Всегда. И выходные!

– Да, – мечтала я, закрывая глаза, – и выходные, и регламентированный отпуск. И спать сколько хочешь.

– Кстати, – вдохновенно продолжал Сандро. – Приезжай, когда у тебя закончатся проекты. Италия – неплохая, в общем, страна.

– Вас Бунин дискредитировал, – сообщала я.

– Что? – удивлялся Сандро.

– Иван Бунин, – поясняла я. – Нобелевский лауреат.

– И что? Он плохо писал про Италию?

– Данте ваш, говорил, в бабьем шлыке.

– Не понял.