Ты не слышишь меня (сборник)

Вечером все повторялось снова: мой напор – его злая оборона.

Когда я узнала, что на завод приезжал владелец, со мной случилась истерика. Виктор сам за ужином мне рассказывал. Как владелец морщил нос, как сказал: «Пока в „ноль“ выходите, трепыхайтесь, что с заводом делать, я еще не решил». А потом, быстро разобравшись, чьими стараниями «ноль» выходит, предложил Виктору должность. Перспективную, денежную, на другом предприятии. В Москве!

– И ты? – замерла я в счастливом предвкушении.

– Отказался, естественно, – гордо улыбаясь, закончил свой рассказ муж.

У меня померкло перед глазами. Это было предательство, чистой воды предательство – меня, наших детей, нашего будущего.

Кажется, я так и обозвала мужа – кретином и предателем. У него в руках был шанс, и он этот шанс мало того, что упустил, так еще и гордится! Идиот! Князь Мышкин двадцать первого века! Хлопнув кухонной дверью изо всей силы – посыпалась штукатурка – пусть Максим Максимович проснется, достала меня эта семейка, – я ушла спать.

Той ночью мы не примирились, как прежде. И в дальнейшем испытанный способ все реже и реже приходил на помощь. Свою вину в этом я не отрицаю. Как-то утром, когда мы оба пребывали в добром настроении и не помнили о вчерашней ссоре, Виктор сказал:

– По мудрому замечанию Льва Николаевича Толстого, все вопросы между супругами решаются только ночью. – И добавил: – Кстати, у Толстого было восемь детей.

Я тут же огрызнулась:

– Он был графом. А где твоя Ясная Поляна, Витенька?

И хорошего настроения как не бывало. Мы отправились на работу раздраженные и недовольные друг другом.

* * *

Уровень преподавания в нашем университете оставлял желать лучшего. Когда-то это был типичный областной пединститут. В годы образовательной перестройки, когда институты стали превращаться в университеты и академии, наш вуз не остался в стороне от перемен. Открыли факультеты экономики, юридический и журналистики. Преподавательских кадров, конечно, не хватало. В экономистов переквалифицировались бывшие математики, филологи и физики. Они вызубрили учебники и читали нам до скукоты зевотной нудные лекции. С таким же успехом мы могли сами прочитать учебники, в которых содержалась голая наука, далекая от настоящей живой экономики. Но было одно исключение. Федор Михайлович Казаков. Он читал спецкурс и вел семинары по микроэкономике. На его занятиях я впервые пережила подлинное вдохновение, как на гениальном спектакле, когда уже не отделяешь себя от героев на сцене и дышишь с ними в унисон. А я уж хотела бросить университет – на кой ляд мне эта тягомотина, когда преподаватель-дятел учит студентов выстукивать никому не нужные трели. Федор Михайлович рассказывал об экономике предприятий как об увлекательнейшем и авантюрном деле, в котором были интриги, взлеты, падения, крахи банкротств и сумасшедшие прибыли. Казаков задавал на дом задачи, и я пыхтела над ними отчаянно, потому что решение, лежащее на поверхности, наверняка было неправильным, имелось другое – изящное и красивое. Иногда решение мне подсказывал Виктор. Звал вечером меня спать, но я просила еще минуточку, исписывала листок за листком на кухонном столе, нервничала, – я не люблю оставаться в проигрыше, с нерешенной задачей. Муж подсаживался: что там у тебя? И через несколько минут на свет появлялось простое до удивления (как сама не догадалась?) и абсолютно верное решение.

Виктор мог бы стать прекрасным управленцем. Он умел организовывать людей и обладал логическим умом. Но у Виктора не было ни грана честолюбия. Мощный двигатель без колес.

Казаков читал спецкурс во втором семестре у третьекурсников и в первом семестре у пятикурсников. В начале четвертого курса я подошла к Федору Михайловичу и попросила разрешения посещать его спецкурс у выпускников. Он позволил.

Федору Михайловичу было под сорок лет. Внешности невзрачной, он преображался, когда вел занятия, становился почти красавцем. Казаков был почасовиком, то есть внештатным лектором. Идти на мизерную университетскую зарплату не хотел, хотя преподавание было его призванием и любимым делом. Он работал в аудиторской фирме, писал диссертацию и пристраивал толковых, приглянувшихся ему студентов на предприятия и фирмы. Я полтора месяца отходила на его лекции у пятикурсников, и Казаков сделал мне предложение:

– Не хотите поработать стажером в финансовом отделе… – он назвал самое крупное, жутко богатое предприятие нашей области. – Я могу вас рекомендовать. Испытательный срок два месяца и зарплата, увы, пять тысяч рублей. После испытательного срока – десять тысяч. Что скажете, Виктория?

Я ничего не могла сказать. Хлопала глазами и не верила своим ушам.

– Виктория?

– Буду стараться, – просипела я.

У мужа была зарплата пятнадцать тысяч. А у меня – стажерки – десять! Обалдеть!

Кроме зарплаты Виктора, в наш семейный бюджет входила еще пенсия Максима Максимовича. Однако ему требовались дорогие лекарства, на которые улетала не только эта пенсия, но и ощутимая часть Витиной зарплаты. Какие-то лекарства можно было получать бесплатно. Для этого приходилось дежурить в аптеке, выстаивать в очередях, мотать нервы. Виктор сказал отцу, что бесплатный сыр отменяется, мы будем покупать необходимые препараты за их реальную стоимость. Это было, конечно, правильно и очень благородно. Но мои родители ночевали бы в очередях, не позволив детям тратить на то, что могут добыть сами.

Я на крыльях прилетела домой. Бросилась на шею мужу, рассказала про работу, про грядущую зарплату.

– Разве тебе не хватает? – спросил Виктор холодно.

Мне не хватало. Мне не хватало катастрофически. Не на шпильки-булавки, не на тряпки – я вполне могла обходиться минимумом нарядов и салоны красоты не посещала. Мне не хватало на ту жизнь, о которой мечтала.

Виктор продолжал спрашивать:

– Если ты можешь учиться и работать, то почему ты не можешь учиться и рожать?

Так могла бы рассуждать деревенская старуха, чей кругозор не простирается дальше околицы, но не молодой современный мужчина. Даже моя мама не торопила нас с внуками.

– Ребенок никуда не денется, ведь мне не сорок лет, – ответила я. – Не хочу рожать только потому, что могу рожать, не хочу нищету плодить.

У Виктора заходили желваки на скулах.

В семейной жизни одно из самых тяжелых испытаний – это когда нет общей радости. Я ликую, а он кривится. Он требует, а мне его требования кажутся абсурдными. И ведь я не воспринимаю себя отдельно от мужа. Мы – один организм. Правая рука не может не понимать левой. Бред какой-то! Конфликт правой и левой рук.

Я разревелась и в очередной раз сказала, что он не понимает меня. И это непонимание – как нанесение глубокой раны.

– Кто кого больше ранит, еще вопрос, – возразил Виктор.

Отдел, в который я пришла работать, назывался туманно – финансовый. В нем числились два сотрудника: Эдуард Филиппович и Нонна Эдуардовна. Начальник, Эдуард Филиппович, произвел на меня впечатление скользкого типа. Не могу сформулировать конкретно, что в этом подчеркнуто элегантном пятидесятилетнем мужчине было скользким. Да весь он! Его слова, жесты, мимика, манера обращения – «голубчик» – невзирая на пол человека. Искусственный и скользкий, как леденец, сваренный в химических красителях. Нонна Эдуардовна, красиво стареющая дама, восприняла меня в штыки. Прищур, колющий взгляд, поджатые, искривившиеся в усмешке губы. За что, спрашивается? Потом я поняла, что у начальника с Нонной были шуры-муры – в прошлом. Ныне их высокие отношения представляли собой игру в благородных господ: он, бывший любовник, выказывает ей подчеркнутое уважение. При этом истово заботится о семье, где растут два сына-подростка, и ходит налево. Она, Нонна, свято оберегает спокойствие его семьи, но время от времени дергает за веревочки, на которых висит старый возлюбленный. Не забывай про привязь!

Во всем этом киносериальном уродстве я разобралась не сразу. Но неожиданно совершила ход, который превратил Нонну Эдуардовну из моей недоброжелательницы в относительно спокойную презирательницу – что, мол, эта девчонка – тьфу!

Нонна Эдуардовна слегка потеплела, когда узнала, что я замужем, всего полгода замужем. А потом я спросила, воспользовавшись тем, что начальник вышел из кабинета:

– Эдуард Филиппович ваш отец?

Она зашлась в хохоте, промокала нижние веки, потому что из глаз полились веселые слезы. Я не понимала, что тут смешного. Я спросила, поскольку его имя и ее отчество совпадают. И только.

Нонна Эдуардовна в профессиональном плане была на пять голов выше Эдуарда Филипповича. У Нонны вместо мозга был компьютер, у Эдуарда Филипповича – дырявое сито. Она делала всю работу, он расписывался на последней странице документов. Отдел занимался тем, что уводил доходы предприятия от налогов. Некоторые схемы были просты, как яйцо, другие, связанные с оффшорными зонами, я уяснить не могла. Оптимизацию налоговых выплат придумал какой-то гениальный финансист, перед которым я преклоняюсь. Не Эдуард Филиппович, естественно, и не Нонна Эдуардовна – она только четко выполняла правила, весьма сложные, предполагавшие умение разбросать прибыль по многим статьям – в зависимости (не поверите!) от внутриполитической и внешнеполитической обстановки. Некоторые платежи были стандартными, повторяющимися из месяца в месяц, распоряжения о других спускало высокое начальство. Эдуард Филиппович озвучивал приказы, Нонна выполняла.

Меня взяли на рутинную работу – заполнять банковские документы, сводить данные в таблицы для регулярных отчетов. По сути, я была секретарем при Нонне, которая контролировала каждую подготовленную мною бумагу и жестко отчитывала за малейшую опечатку. То была хорошая школа, потому что, стараясь изо всех сил, я научилась впоследствии быстро находить ошибки в документах. А от этого во многом зависит эффективность нашей работы, ведь мы имеем дело с бумагами, а не с рабочими и станками. Оба руководителя ничему меня не учили, ничего не объясняли. До всего доходила своим умом, слушая их разговоры, просматривая документы прошлых лет. Когда вначале попробовала задавать вопросы, Нонна отрезала: «Не вашего ума дело!» Эдуард Филиппович сладко улыбнулся: «Это не ваш уровень, голубчик!» Ладно! Значит, придется тихой старательной мышкой выстукивать на клавиатуре компьютера и мотать на ус, учиться подпольно. Испытательный срок мне сократили – уже через месяц приняли в штат. Где бы еще Нонна нашла такую преданную труженицу? Приятной неожиданностью стали премии – раз в квартал в размере оклада. Я купила себе и мужу одежду, обувь к зиме, подарила маме на юбилей – пятидесятилетие – золотой кулончик. Мама была счастлива.

Звездный час для многих знаменитых актрис наступал одинаково. Прима заболела – на сцену выпустили прежде неприметную, но знающую все тексты или партии наизусть девушку. Фурор, успех, да здравствует новый талант!

Так бывает не только на сцене. Но и сцена бывает не только в театре.

Свирепствовал грипп, половину офиса скосил, в том числе моих начальников. На очень-очень важное совещание пришлось идти мне, потому что от отдела должен кто-то присутствовать.

Эдуард Филиппович сиплым голосом инструктировал меня по телефону:

– Сидите тихо, не вздумайте вопросов задавать или мнение высказывать! Просто отсидите, ясно?

Он даже забыл прибавить свое коронное «голубчик».

Нонна Эдуардовна, опять-таки по телефону, еле шептала:

– Наша часть отчета в полном порядке, я успела проверить. Пожалуйста, постарайтесь… – Тут она закашлялась и отключилась.

Чего постараться, я не поняла. Но железная Нонна впервые сказала мне «пожалуйста».

Так я оказалась в святая святых – в кабинете владельца холдинга. Меня потряхивало от волнения, ком стоял в горле, дрожали руки, на лбу выступала испарина. Хотя предстоял выход на сцену в качестве статистки, без слов. Кабинет был огромным, оформленным с вычурной дизайнерской фантазией – абстрактные картины на стенах, люстры, напоминающие моток проволоки. Но у меня в голове стучало спасительное слово «мавзолей».