Паэлья от Синей Бороды

Что за глупые мысли лезут в голову?

Вынутые из сумки книги и диски я выложила на трюмо – к косметике, взяв на заметку, что надо бы попросить Антонио купить небольшую этажерку. Стопка книг и выставленные по поверхности трюмо баночки-скляночки с моей косметикой создавали некую иллюзию обжитости комнаты. Я, бодро улыбнувшись своему отражению, громко сказала:

– Все будет хорошо.

«Все будет хорошо» – мой девиз. Моя мантра. Моя молитва. Все будет хорошо, иначе и быть не может.

Приняв напоследок ванну, я облачилась в свой любимый, немного вытертый, но от этого ставший еще более уютным домашний костюм. И только собралась устроиться на диване с книгой, как в дверь деликатно постучали. После моего ответа вошел муж.

– Ола, Дача!

– Даша, – машинально поправила я его. Еще чуть-чуть, и стану отзываться на «дачу».

– Даш-ша, – старательно выговорил он. – Как ты? Что ты делаль?

Он, сев рядом на диван, обнял меня одной рукой и уткнулся носом мне в висок. Я чувствовала щекой его шершавый подбородок, и мне были приятны эти покалывающие кожу прикосновения. И я не без удовольствия добавила монетку в воображаемый мешочек в пользу возникающих моих чувств к Антонио. Я, до сих пор еще не разобравшаяся в своих чувствах к мужу – влюблена ли в него или просто очарована нежным отношением ко мне, считала очки в его пользу. Мне казалось, что по мере наполнения вымышленного «мешочка» монетками-очками мои чувства к Антонио растут. И когда-нибудь, когда этот мешочек окажется полным, я смогу сказать себе: «Дашка, а ты влюбилась раз и навсегда. В собственного мужа».

Глупость какая… Мешочек. Я, прогоняя всякие мысли о «подсчетах баллов», покачала головой, и Антонио, приняв этот жест за мой протест против его объятий, отстранился. А жаль. Мне нравилось.

– Как ти? – настойчиво переспросил он, потому что я так до сих пор и не ответила.

– Хорошо. Сделала много вещей.

От испанского я успела устать, мой язык просил отдыха – знакомого, сладкого, как карамель, русского произношения. Боже мой… Станет ли когда-нибудь для меня родной язык мужа близким или навсегда так и останется чужим? Я на русском короткими предложениями, чтобы Антонио меня понял, перечислила все, что делала сегодня. Он понял. Удивительно, но мы почти не испытывали сложности в общении, хоть я только недавно начала осваивать уроки испанской грамотности, а супруг хоть и мог немного изъясняться на русском, но тоже не владел им в совершенстве. Наши разговоры с ним иногда напоминали диалог телепузиков, потому что фразы состояли в основном из двух-трех слов и повторяли их мы друг для друга и друг за другом по нескольку раз. В одном из писем Антонио писал мне, что русский язык начал самостоятельно изучать два года назад. А заинтересовался русской культурой еще раньше, читая в испанском переводе наших классиков. Два раза он был в России. Удивился экстремальному вождению на дорогах, влюбился в русскую кухню и очаровался элегантностью и красотой наших женщин. И еще тогда решил, что женится только на русской.

– Кушать? – спросил Антонио после того, как я закончила рассказывать о своем дне. Я кивнула и радостно соскочила с дивана.

– Тебе нравица эта? – поморщился он, указывая пальцем на мой костюмчик.

– Ну да, – неуверенно произнесла я. – А тебе нет?

– Нет, – твердо отрезал муж и, резко встав с дивана, жестом попросил меня подождать.

Он ушел куда-то, но уже вскоре вернулся с большой коробкой в руках. И торжественно, будто дарил нарядную куклу пятилетней имениннице, поставил ее рядом со мной на диване.

– Что это? – удивленно посмотрела я на Антонио и перевела взгляд на коробку из плотного темно-коричневого картона. Не дожидаясь ответа, попробовала двумя пальцами приподнять крышку и любопытно заглянуть в темное нутро, сулящее мне какой-то сюрприз.

– Это подарок?

Антонио немного замялся с ответом, а потом все же медленно, словно нехотя, разжал губы:

– Нет, не есть подарок. Подарок – завтра. Это… Как это сказать по-русски…

Он изобразил, будто продевает руки в невидимые рукава.

– Одежда? – поняла его я и в нетерпении открыла коробку. Но моя улыбка тут же сползла с лица, как смытая дождем дешевая косметика. Потому что то, что я вытащила из коробки, сложно было назвать… гм… одеждой. Это было синее трикотажное платье с нелепыми широкими плечами из-за пришитых изнутри толстых, как подушки, подплечников, с широким поясом и короткой юбкой. Старомодное и, видимо, кем-то когда-то ношенное.

– Что это, Антонио? – подняла я недоуменные глаза на застывшего в выжидательной позе мужа. – Откуда это?

Он пожал плечами, то ли не понимая моих вопросов, то ли не зная на них ответов.

– Ты хочешь, чтобы я надела… это? – Я уже не заботилась о примитивном построении фраз для того, чтобы он меня понимал, настолько была обескуражена этой непонятной и неожиданной выходкой.

– Да. Пожалуйста, Дача.

– Даша.

– Да, извините, Даш-ша.

– Черт, Антонио… – Я растерянно вертела в руках это тряпье, не зная, как отреагировать. Муж хочет, чтобы я вот это напялила, потому что мой домашний костюм показался ему куда отвратительней? Чудеса в решете.

– Пожалуйста, – умоляюще сложил ладони перед грудью Антонио. – Потом ми купим другой.

У меня так и вертелся на языке вопрос, где он взял это платье, но я, чуть помедлив, решилась:

– Хорошо.

Антонио просиял и, хлопнув в ладоши, встал, намереваясь выйти из комнаты, чтобы я могла переодеться в одиночестве. В дверях он обернулся и послал мне, все еще продолжающей сидеть на диване с вытянутым от удивления лицом, воздушный поцелуй.

Во дела… Когда за мужем закрылась дверь, я вскочила и быстро заходила по комнате, не зная, как понимать эту странную его просьбу. Где он взял это платье? Чье оно? Я ради интереса приложила его к себе, примеряя. Если бы не эти подушкообразные подплечники, которые делали плечи чуть ли не вдвое шире, то платье было сшито словно на мою фигуру. Оно кому-то принадлежало раньше или все же Антонио купил его для меня? Может быть, сейчас мода такая странная и это платье – писк сезона, а я, помешанная на джинсах и толстовках в стиле унисекс, безнадежно отстала от современных тенденций? А может быть, Антонио, как человек другого, более старшего поколения – ярый противник «неженственности», и джинсы, спортивные костюмы, кроссовки считает мировым злом, сводящим на нет женскую красоту? И это платье (возможно, где-то у кого-то второпях одолженное) – как некий намек, что я должна носить «женскую одежду»?

Прекратив бессмысленное кружение по комнате, потому что от беспочвенных домыслов даже начала болеть голова, я бросила платье на диван и, прищурившись, еще раз окинула его оценивающим взглядом. В конце концов, ничего страшного не случится, если я выполню этот каприз мужа, а дабы свести на нет свои подозрения, спрошу у Антонио прямо, откуда взялось это платье и почему он так страстно хочет меня в нем видеть.

…Я не ошиблась, подумав о том, что Антонио хочет увидеть меня в этой одежде страстно. Едва я, облаченная в обтянувший меня, словно перчатка, трикотаж, с непомерно огромными плечами и босая (не надевать же под платье кроссовки!), вошла в нашу спальню, как Антонио, быстрым жадным взглядом скользнув по моей фигуре, схватил меня за руку и, обрывая все вопросы раскаленным поцелуем, опрокинул на кровать.

III

Мы так и не попробовали ужин, который приготовила для нас Роза. Утомленные любовной игрой, но удовлетворенные и счастливые, мы забылись в объятиях друг друга, не найдя сил даже на быстрый душ, не говоря уже о том, чтобы спуститься вниз и перекусить. Но посреди ночи я проснулась от противного сосущего чувства в желудке. Вначале мне снился сон, в котором я унизительно клянчила у Розы суп, а она у меня на глазах с торжествующей улыбкой опрокидывала всю кастрюлю в раковину. Потом я, одержимая идеей найти место, где можно поесть, бегала по какому-то поселку, но все закусочные и рестораны на пути либо закрывались прямо перед носом, либо в них не оказывалось свободных мест, либо заканчивалась еда. Так я проснулась от голода и решила спуститься в столовую, поискать в холодильнике что-нибудь съестное.

Я нащупала на полу чудовищное платье «привет восьмидесятым», кое-как напялила его на себя и выскользнула за дверь. Коридор был слабо освещен светильниками-рожками и в их приглушенном, каком-то мертвенном свете показался мне бесконечным каменным тоннелем. На цыпочках, оттого что холод плиток обжигал босые ноги, я добежала до лестничной площадки и только там сообразила, что «путешествовать» и дальше босиком по каменным полам чревато для здоровья. Позднее зажигание, как сказала бы Верка: надо было сразу, выйдя из спальни, завернуть в мою комнату за обувью. Я еще несколько секунд потопталась на лестничной площадке в сомнениях, стоит ли возвращаться или все же спуститься в столовую и быстро пошарить в холодильнике, уповая на русское «авось» – авось прокатит, и цистит от гуляний босиком по холодным полам меня минует. Но все же разумно решила вернуться. Тем более что в моей комнате можно наконец-то сменить это трикотажное позорище на милую телу и сердцу домашнюю одежду.

Я так же на цыпочках добежала до своей комнаты, быстро переоделась в забракованный мужем костюм и прямо на босу ногу обула кроссовки. Теперь можно и на штурм холодильника отправляться. Надеюсь, мой сон не был вещим и Роза не выкинула несъеденный ужин в помойку, а рачительно убрала в холодильник.

Выйдя из комнаты, я почему-то повернула не налево, где находилась спальня, а направо и по другому коридору мимо гостевых комнат направилась к новой лестнице. Свет в этой, пустующей части этажа, как ни странно, был более ярким, и это меня подкупило.

Проходя мимо последней гостевой комнаты, я неожиданно услышала за дверью плач. В тишине спящего дома он показался мне громким, хотя на самом деле всхлипывания были еле слышны, удивительно, что я их вообще заметила. Я вернулась на шаг назад и, оглянувшись по сторонам, боязливо припала ухом к двери. Нет, определенно, в комнате кто-то плакал. От страха в области желудка мне стало так холодно, будто я залпом опрокинула в себя стакан ледяного молока. Даже дыхание перехватило. В доме только мы с Антонио, кто же там плачет, за этой дверью?

Роза. Ну конечно! Увлеченная постельной акробатикой с супругом, я не могла видеть, ушла ли домработница, как вчера, к себе домой или осталась здесь. И сейчас, затаившись в этой комнате, о чем-то горько плачет. Возможно, ей требуется помощь – стакан воды, например. Я решительно нажала ручку, но дверь не поддалась. Женщина заперлась, словно предвидела, что мы можем потревожить ее уединение.

– Роза, Роза, это вы? – закричала я, одновременно барабаня в дверь и от волнения забыв, что домработница не поймет меня. – Роза, откройте! Что с вами?

Всхлипывания смолкли, но уже через мгновение возобновились и переросли в рыдания. С женщиной явно была истерика. Я всерьез испугалась: что же случилось, что заставило Розу так плакать. И как бы она не натворила в состоянии аффекта чего-нибудь ужасного.

– Роза, Роза, это ты? – заколотила я с удвоенной силой в дверь и, спохватившись, перешла на испанский: – Эрес ту? Роза?

Рыдания снова смолкли, но мне, однако, не открыли. Я подергала ручку и, нахмурившись, вновь прижалась ухом к двери, обращаясь в слух и пытаясь понять, что сейчас там делает домработница. Но за дверью была тишина, будто несчастная женщина, испуганная тем, что ее обнаружили, обернулась в мышонка. Мое воображение тут же угодливо подсунуло жалостливую картинку: зареванная Роза сидит на полу, прижавшись спиной к кровати, и зажимает себе рот ладонью, дабы всхлипывания не были мне слышны. От такой картинки я едва сама не заревела и уже подняла руку, чтобы вновь постучаться, как вдруг по ту сторону двери раздался такой громкий стук, будто в дверь с силой запустили стеклянной вазой, и последовавший за ним звон рассыпающихся осколков. Я вскрикнула и резко отпрянула от двери. И тут же уперлась спиной во что-то мягкое, оказавшееся для меня настолько неожиданным, что от испуга я заорала, резко дернулась, теперь уже вперед, и шибанулась лбом в дверь.

– Кариньо, кариньо![4 - Ласковое обращение в Испании.] Ке те паса?! Что слю-учи-илос?!