Тонкая нить предназначения

Он и сам понимал, что дело не терпит отлагательств, но что-то в ее тоне появилось новое. Не простое женское нетерпение, а сильное беспокойство.

– Что-то случилось? – прямо спросил он, глядя в ее потемневшие глаза.

– Нет, – ответила Олеся после паузы. – Это просто мои настроения, которыми не хочется тебя огорчать…

– Ты должна мне рассказывать все! – воскликнул Ярослав, досадуя на ее деликатность. – Иначе, если я не буду знать всего, как смогу помочь? Мы же одна команда, одна семья, и притом у тебя есть только я.

По ее лицу промелькнула тень, словно его последние слова вызвали у нее неудовольствие. Но спорить девушка не стала. Вместо этого решительным тоном произнесла:

– Время пришло. Мне недавно исполнилось двадцать семь. И до двадцати восьми, как мне предсказали, я не доживу.

– Не говори так! – внезапно закричал Ярослав, и на него оглянулись все немногочисленные посетители кафе. Олеся успокаивающе тронула его за руку, и он замолчал. Только раздувающиеся ноздри и плотно сжатые губы выдавали в нем рвавшуюся наружу бурю чувств.

– Все, что было предсказано, уже сбылось, – уставшим голосом напомнила она. – Абсолютно все.

– Будь проклят тот день, когда все началось!

– А что бы это изменило, Слав? Ничего. Только то, что мы бы пребывали в неведении.

– Я бы предпочел не знать.

– Не зная, лишаешь себя возможности подготовиться.

– К чему?! К потере любимых?! К этому невозможно подготовиться! Ты же знаешь.

– Ох, Слава, Слава… – улыбнулась Олеся так светло и по-доброму, будто речь шла о чем-то радостном и волнующем, например, о давно запланированном путешествии, а не о смерти. Мужчина со злостью подумал, что в том, что Олеся не воспринимает опасность до конца, виноваты книжки, которых она начиталась. Сектантские какие-то, прости господи, иначе и не назовешь. Совсем запудрили ей мозги, пообещали ей вечную счастливую жизнь «там». А жизнь-то – она тут! Здесь и сейчас. Но попробуй это Олесе докажи, когда об оставшемся ей времени она говорит так просто, словно и правда живет в радостном ожидании финального момента.

– Не сердись, – мягко произнесла девушка, угадав, о чем он подумал. Заглянувшее в окно солнце вновь пробежалось по ее волосам золотистыми искорками. И из Ярослава вдруг как-то враз ушел весь гнев. Мужчина поник, сдулся, как шар, из которого выпустили воздух, и, признавая поражение, кивнул. Может, она-то, читая книги о бессмертии души, как раз и права. Права в том, что выбрала вместо истерики и агонии смиренное ожидание финала. Как бы на ее месте вел себя он, если бы это над ним, а не над ней, висел страшный приговор? И все же, раз она затеяла поиски и просит его поторопиться, значит ли это, что она не смирилась, решила бороться? Он вскинул на девушку глаза, но не успел заговорить, как Олеся одной фразой убила его надежду:

– То, что запланировано, так или иначе случится, Слав.

– Не будь такой фаталисткой! Иначе зачем нам тратить силы? Я думал, что ты не собираешься сдаваться! Что будешь бороться!

Она вздохнула:

– Слав, я и так всю свою жизнь борюсь. И вы – вместе со мной.

– Да, да, я знаю. Прости.

– Я хочу найти человека, которому сейчас должно быть немногим больше двадцати. Может, я не могу изменить свою судьбу, но его – попытаюсь.

– Но как ты его найдешь, если не знаешь не только имени, но даже пола! И в каком городе ее или его искать? Олеся, понимаешь, что ты задумала невозможное?

– Я просто верю, верю в то, что раз наши пути однажды скрестились, то это может произойти еще раз. Раз начался обратный отсчет и ничего изменить нельзя, то это место позовет его или ее.

– Ну, найдешь ты… И дальше что? Как поступить, знаешь?

– Нет, – призналась Олеся.

– Ты слишком много на себя берешь.

– Я не такого ответа жду, Ярослав, – упрекнула она его. – Просто скажи, что мы справимся.

– Обязательно! – ответил он и, привстав, обнял девушку. Она доверчиво прижалась к нему и обхватила обеими руками. Как когда-то давно, в детстве, во время сильной грозы… Она боялась грозы.

* * *

Алексей уже давно тихонько сопел, отвернувшись к «ковровой» стене, а Марина все еще крутилась без сна. Ей было неудобно, матрас казался набитым неравномерно сбившейся в плотные комки ватой, а подушка – излишне плоской. Хотя это было не так. Возможно, что причина ее бессонницы – в непривычно тяжелой еде. Марина почти никогда плотно не ужинала, ограничивалась йогуртом или зеленым яблоком, а тут, нагулявшись на свежем воздухе, да еще не смея возразить строгой хозяйке, умяла большую порцию омлета из деревенских яиц, два ломтя хлеба и запила все прохладным густым молоком. Еще ей не давали уснуть тревога и страх, – это с нею случалось, но не так уж часто, только тогда, когда они с Алексеем смотрели перед сном какой-нибудь «ужастик». Но сейчас видимых причин для страха не было. Более того, этот день, начавшийся для Марины неприятно, в итоге закончился хорошо.

Странно было думать, что еще сегодня, дорассветным утром, они, нервничая и переругиваясь, собирали впопыхах чемодан, докладывая в него забытые вещи, потом ехали по пробкам на такси на автовокзал, едва не опоздали, но успели в последний момент вбежать в автобус. Утомительная дорога с остановками в провинциальных городках, и они, уставшие и измотанные, наконец-то вышли на нужной станции. Когда Марина сошла с приступки на растрескавшийся асфальт и огляделась, ей показалось, будто они не просто пропутешествовали на автобусе, а провалились в портал, вынесший их то ли в другое время, то ли чужое измерение. Перрон оказался таким маленьким, что на нем с трудом могло уместиться лишь с полдюжины человек. А в здании вокзала все отчаянно кричало о капитальном ремонте – от осыпавшейся с крыши черепицы, валяющейся на земле мелкими остроугольными осколками, до заделанных фанерой разбитых окон и трещин, исполосовавших фасад. «Лицо» у поселка, в котором им предстояло провести отпуск, оказалось безобразным, как у выжившей из ума неухоженной старухи. Машины, редко снующие по дороге без разметки, были такими же аварийными и убогими, как и здание автовокзала: разбитые неотремонтированными дорогами, с проржавевшими днищами, натужно кашляющие выхлопными трубами, как туберкулезники, – доживающие последние деньки старики советского автопрома. «Потом будет лучше», – сказал Алексей, заметив, как панически расширились глаза Марины. Слабое утешение… Его, в детстве не одно лето проведшего в этих местах, глубинка манила, как ребенка – сундучок с сокровищами. В данном случае его «сокровищами» были воспоминания о непонятных девушке прелестях деревенской жизни вдали от цивилизации и магазинов. Ну, чем привлекательна рыбалка, – предрассветным подъемом? Жестяной банкой с накопанными извивающимися червями? Долгим-долгим просиживанием на берегу заросшей камышом и тростником речушки в ожидании, когда мелкая рыбешка, годная разве что коту на корм, клюнет на наживку? Нет, никогда ей не понять этого!

Но после того, как они разложили вещи и плотно пообедали теткиными невероятно вкусными щами с густой деревенской сметаной и домашним ягодным пирогом, Алексей предложил пройтись по окрестностям. Марина чувствовала себя уставшей, но согласилась, и, как выяснилось, не зря, потому что прогулка начисто стерла остатки ее дурного настроения. Сентябрьское солнце, в этих местах казавшееся ярче, чем в затянутой смогом столице, выглянуло из-за облаков и заиграло в позолоченных верхушках деревьев, и в его лучах пейзажи стали выглядеть куда жизнерадостней. Конечно, деревня не Европа и не морской курорт, и недостатков в таком отдыхе – масса, но и плюсы тоже можно отыскать. К последним относился чистый прозрачный воздух, напоенный кислородом и горьковатым ароматом трав, который с непривычки вдыхаешь жадно и часто – до легкого головокружения. Еще один плюс – местная пекарня с маленьким магазинчиком, в котором они купили большой крендель и съели напополам с таким аппетитом, будто и не было до этого плотного обеда и чая с пирогом. Алексей сказал, что в магазин за хлебом нужно вставать рано, иначе не достанется. Он здесь самый вкусный на земле, выпекался огромными буханками, которые можно сжать, и они тут же примут первоначальную форму. Мякиш, опять же по воспоминаниям Алексея, был крупнопористым, ароматным и долго не остывал. Мужчина так аппетитно рассказывал о хлебе, которым лакомился в детстве, что Марина твердо решила встать утром как можно раньше.

Потом они посидели на берегу речки, наблюдая за рыбачившими неподалеку местными мужиками и за ребятишками, плещущимися в воде у противоположного берега – пологого, с крошечным песчаным пляжем. Алексей мечтательно высказал желание тоже порыбачить и вспомнил, что где-то в чулане у тетки должны остаться его удочки. Марина в ответ пожала плечами: насаживать червей на крючок и часами сидеть в неподвижной позе на берегу – к этому она еще не готова.

После речки они прошлись по коротким улицам, сплетающимся в незатейливый, словно вывязанный начинающей мастерицей узор. Поселок делился на старую часть и новую, которые местные жители именовали «деревенская» и «городская» соответственно. Старая часть, в которой жила родственница Алексея, – частный сектор, одноэтажные домишки, садово-огородные участки, неасфальтированные дороги, которые то и дело перебегали куры, и колонки, так и оставшиеся со времен, когда дома были лишены водопровода. В «деревенской» части жизнь будто отстала на полвека, и этот мирок, такой незнакомый столичной жительнице, одновременно и вызывал неприязнь, и завораживал. Марина во время прогулки вертела головой по сторонам, с жадным любопытством рассматривала чужую жизнь за сетчатыми или деревянными заборами. Новая же часть поселка была заложена еще в восьмидесятых годах и представляла собой пару выстроенных, будто под гигантскую линейку, улиц с пятиэтажками, асфальтированными тротуарами (правда, с огромными дырами и невысыхающими даже в летнюю жару лужами в них). Алексей рассказал, что когда-то этот район считался престижным, люди изо всех сил старались получить квартиру в одной из пятиэтажек и готовы были обменивать дома с участками на однушку.

Потом, после прогулки, был ранний ужин, и тетка, поначалу показавшаяся Марине неприветливо?сухой, вдруг в тихих сумерках отмякла, словно сухарь в молоке, и охотно вступила в разговор. Она обращалась в основном к Алексею, почти игнорируя его спутницу, но Марину, плавающую в приятной сытой полудреме, это нисколько не задевало. Она слушала, но не вслушивалась в вопросы хозяйки о родных Алексея, многих из которых не знала, иногда украдкой зевала, но даже не желала пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы встать и отправиться спать. «Идите-ка отдыхайте уж!» – встрепенулась тетка, заметив, как гостья в очередной раз зевнула. Марине казалось, что она уснет, едва коснувшись щекой подушки, но, однако же, сон, наоборот, пропал. Часы на кухне пробили час, значит, прошло уже два часа в бесплодных попытках уснуть. К чувству тревоги примешалось и противное, как налипшая на лицо паутина, ощущение, что кто-то на нее смотрит. Опять, как и днем. Холодный свет от полной луны просачивался в комнату через небольшую щель между неплотно прикрытыми шторами и струился по темным половицам серебристым ручьем. Марина встала, чтобы задернуть портьеры, и поежилась от усилившегося чувства, будто некто сверлит взглядом ее спину. Вдоль позвонков прошелся холодок страха, девушка резко оглянулась и вскрикнула от испуга, увидев, что глаза дамы с фотопортрета блеснули ледяным, будто лунным, светом. Показалось? Или взаправду было?

– Леш, – тихо позвала Марина, не сводя взгляда с темнеющего на стене прямоугольника портрета. – Леш…

Но он не проснулся.

Марина крепко зажмурилась и вновь открыла глаза. Ничего теперь странного. Значит, просто померещилось. Игра лунного света, только и всего: колыхнулась штора, свет на секунду просочился в комнату и причудливым бликом отразился на портрете. Девушка на цыпочках подкралась к портрету и тронула его ладонью. Рамка под ее рукой оказалась прохладной, а вот стекло, которое скрывало увеличенную фотографию, – неожиданно теплым. Марина испуганно отдернула ладонь и оглянулась, будто в поисках поддержки, на спящего Алексея. Куда там, проснется! Спит всегда так крепко, что хоть из пушки стреляй – не добудишься. Поддавшись внезапно пришедшему в голову решению, Марина взялась обеими руками за рамку портрета и приподняла его. Удалось! Ей на удачу, портрет висел на вкрученных в стену шурупах на обычном шнурке, что позволило его без всяких проблем, не снимая, отвернуть лицом к стене. Вот так. Марина победно ухмыльнулась и, забыв задернуть шторы, вернулась в кровать. Удивительно, словно причина ее бессонницы и правда крылась в глядящей на нее даме, она вскоре стала погружаться в долгожданную дрему. Но, перед тем как уснуть, еще успела подумать, что утром ей не избежать удивленных вопросов Лешки. Но это было уже неважно. Марина улыбнулась и наконец-то уснула.

II

Дверь захлопнулась с неожиданно громким стуком, заставившим Олесю испуганно вздрогнуть и втянуть голову в плечи. И следом наступила тишина, плотная, как ватное одеяло, отрезавшая ее от внешнего мира. Длилась тишина недолго, уже через мгновение она оказалась нарушенной редким стуком капель, будто кто-то оставил кран приоткрытым. Олеся настороженно огляделась в тусклом, давящем на глаза свете единственной лампочки, висевшей под бетонным потолком на черном шнуре. Помещение оказалось маленьким, квадратным и пугающе пустым. Только по серым влажным стенам были протянуты толстые и тонкие трубы, изгибающиеся почти под прямым углом и уходящие в потолок. На одних трубах, потолще, Олеся увидела круглые краны. Из одного и правда редкими каплями сочилась вода, и на известково-белом полу образовалась небольшая кроваво-ржавая лужица. Олеся невольно поежилась. От страха она дышала часто и громко, через рот, будто после быстрой пробежки. И в этой зловещей тишине, нарушаемой лишь ритмичным звуком разбивающихся о пол капель, ее дыхание звучало пугающе громко. Нужно успокоиться, раз она сюда пришла, то нужно идти вперед.

Напротив двери, в которую вошла Олеся, виднелась вторая, только уже не деревянная, а металлическая, выкрашенная в бурый цвет. Что за ней находится, Олеся не знала, но, как зверь, чувствовала опасность – острую, словно лезвие новой бритвы. А что, если по этим трубам течет не вода, а кровь любопытных девочек? И дверь выкрашена не краской, а побуревшей кровью? Олеся испуганно прикрыла рот ладошкой, потому что вместе с шумным дыханием из груди вырвался вскрик. Желание повернуть назад стало таким крепким, что она чуть не поддалась ему. В последнем порыве, судорожном, как рывок увязающего в трясине человека, она выкинула вперед руку и коснулась ржавой скобы. И в это мгновение ее, словно током, пронзило болью. Дыхание перехватило, рот непроизвольно широко раскрылся в немом крике, тело выгнулось дугой, как под напряжением, отчего боль не стала тише, а, наоборот, увеличилась, словно кто-то вывернул ручку, подающую ток, до упора. По телу Олеси от пальцев ног к затылку прошел еще один разряд, и с вырвавшимся криком – высоким, пронзительным, вибрирующим на верхней ноте, часть боли наконец-то выплеснулась наружу.

– …Олеся? – раздался испуганный голос, и мгновение спустя в комнате вспыхнул свет. – Ты закричала. Тебе плохо?

– Нет, мне просто приснился кошмар, – нарочито ровным голосом ответила она, подслеповато щурясь и часто моргая.

– Ты кричала как от боли! – продолжал настаивать Ярослав, маяча в дверях ее комнаты. Прежде чем прибежать на крик, он успел сорвать со своей кровати покрывало, и теперь стоял, завернутый в него с головой, будто в дождевик. Олеся нащупала рукой выключатель и погасила общий свет, а затем включила настольную лампу. Вот так уже лучше.

– Я от боли не кричу, – грустно усмехнулась она и ласково сказала: – Слав, иди, я в порядке.

– Тебе ничего не надо?

– Ничего. Правда. Спи.

– Ну, если так… – В его голосе проскользнуло, будто шмыгнувшая в щель мышка, разочарование – на мгновение, и его уже сменили бодрые нотки: – Ты тоже отдыхай. Без кошмаров!

– Спасибо. Спокойной ночи.

– Я утром уеду, – сказал, задержавшись на пороге, Ярослав.