Перстень Калиостро

Лешка наелся у Тамары сладкого под завязку и вечером есть не просил, поэтому я с облегчением закрыла дверь на кухню. Голова немного прошла, настроение было, как всегда в последнее время, совершенно безразличным. Меня ничто не трогало – ни хорошее, ни плохое. Нельзя сказать, что бы я жалела себя – этого тоже не было, просто меня абсолютно ничего не волновало. По утрам мне не хотелось вставать, не хотелось умываться, есть, пить – словом, не хотелось жить. Если бы не Лешка… Я твердо знала одно: если меня не станет, с таким папочкой ребенок пропадет. Я не могу оставить ребенка на произвол судьбы, раз уж родила его.

В квартире было тихо, только из ванной доносился плеск: Лешка моется теперь самостоятельно, потому что у меня нет сил. Проходя мимо зеркала, я равнодушно скользнула по нему глазами. Мой бывший муж не нарочно орал, что я стала страшная, что смотреть на меня противно. Это верно: болезненная худоба, впалые щеки. Синяки под глазами. Волосы такие короткие, что даже расческа не нужна. После неудачных родов они стали так лезть, и в парикмахерской сказали, что если бы я промедлила еще немного, то осталась бы лысой.

Муж не стал бы прохаживаться насчет моей внешности, если бы знал, как мало меня это волнует.

Я села на диван и укрылась пледом. Однако если уж я решила продолжать такую, с позволения сказать, жизнь, то надо подумать, на что мы с Лешкой будем жить. Муж дает деньги только на Лешку, дает мало, а если мы будем продолжать ругаться из-за перстня, то он может и вообще перестать платить. Немного подбрасывают мои родители, но это тоже весьма нестабильно. Мать во всем обвиняет меня, говорит, что не надо было рожать второго, надо было вцепиться в мужа и держаться за него руками и ногами, раз уж я ничего не умею делать и не в состоянии сама себя содержать. Возможно, она права, но теперь ее советы помогут мне, как мертвому припарки. Следует срочно искать работу, но где? Специальности у меня никакой, после замужества я вообще не работала. Куда идти? В торговлю, в ларек? Там надо сидеть с утра до вечера, а мне не с кем оставить Лешку. Ни о какой физической работе не может быть и речи: я слишком слаба, вымыть пол в собственной кухне для меня огромная проблема. Кроме того, надвигается лето, врач при выписке из больницы сказал, что если я не проживу на даче хотя бы месяца полтора, то следующей зимой просто зачахну. У свекрови есть дача, но туда ни за что не поеду. И Лешку не пущу.

– Мама! – послышалось из ванной, разумеется, сын забыл полотенце.

Воды на полу было море. Я вытерла насухо сначала сына, потом пол, причем после этого пришлось посидеть немного в коридоре, опираясь о стену: голова кружилась, и перед глазами плясали красные точки. Какая уж тут работа, если малейшее усилие вызывает такие последствия!

– Иди ложись! – сказала я слабым голосом.

– Мам, ну ты же обещала! – канючил Лешка.

– Ну хорошо, хорошо.

Такой уж у нас уговор: когда он вымоется сам, мы играем в перстень. Лешка уселся в кровати, положив под себя две подушки, я залезла в кладовку и достала замшевый потертый мешочек, а из него – металлический ларчик. Пальцы мои неуверенно ощупывали крышку.

– Леша, попробуй сам. У меня опять не получается.

Лешка справился мгновенно – нажал крошечную пружинку, и ларчик раскрылся. Вот он, заветный перстень. Лешка в который раз уставился на него, как зачарованный. Камень был черно-дымчатый и какой-то глубокий. А вокруг столько всего! Лешка все смотрел и смотрел на золотых чудовищ и диковинные резные листья, а я погружалась в глубину камня…

– Мама, очнись! – звал Лешка.

– Да, сынок, начинаем.

И мы целый час придумывали с ним чудные истории про пиратов, про парусные шхуны, разбивающиеся о рифы, про сокровища, зарытые на необитаемых островах, про привидения в старых замках, про замурованных в стенах узников, про подземные ходы и прекрасных принцесс, томящихся в высоких башнях. Принцесс я добавляла лично от себя. Лешку больше интересовали пираты и оружие.

Сын заснул, я тоже улеглась, убрав перстень, но сон не шел, хотя я чувствовала себя очень усталой.

Как же мы с Лешкой будем жить дальше? У меня нет ничего, кроме этой запущенной квартиры на пятом этаже, где летом невыносимо жарко от накалившейся крыши, а зимой постоянные протечки. Ни одежды, ни мебели. Лешке я вяжу и перешиваю из старого, а недавно мать принесла целый пакет детского барахла от своей приятельницы. Свет не без добрых людей! Но, однако, всю жизнь побираться не будешь.

Может быть, продать этот чертов перстень? Вещь, несомненно, ценная, иначе мой бывшенький не стал бы так стараться. Получить много денег, поменять квартиру, найти для Лешки приличную школу… заняться своим здоровьем…

Но как конкретно можно это сделать? Если отнести перстень в антикварный магазин, то там обманут, обведут вокруг пальца, предложат гроши да и их не заплатят. Вид у меня сейчас нищий, что соответствует действительности, так что церемониться там со мной не станут.

Если же обращаться в музеи, в Эрмитаж, например, то там с людьми, что называется, с улицы, тоже не больно-то разговаривают, а знакомых у меня в антикварном мире нет. И потом, в музеях денег мало, так что настоящую цену там тоже не дадут.

Я вспомнила вдруг, как умирающая баба Варя шептала мне хрипло, что перстень особенный, что его нельзя продать или украсть, что он приносит счастье владельцу…

Не могу сказать, что перстень принес мне много радости, усмехнулась я про себя, но все же… Лешка так любит играть с ним, и баба Варя верила, что я сберегу ее талисман.

Ладно, решила я, засыпая, пока не буду ничего предпринимать, с голоду не умираем…

«…Не прошло и двух недель с того дня, как подарил я Франческе перстень, как оная девица убежала из дома отца своего с тем самым прескверным Джакопо Ченчи, который, снесшись с господином герцогом Висконти, бежал в Милан, опасаясь как и тех флорентийских бешеных, так и гнева мессера Джироламо. Тогда мессер Джироламо пришел ко мне в покои, обливаясь слезами, и сказал: „Отчего, дорогой мой Бенвенуто, отчего не можем мы вложить разума в сердца наших детей? Отчего все наши помыслы пустым для них звуком сказываются? Как желал я увидеть дочь свою Франческу твоею женою и внуков обнять! Но нет, не суждено тому было статься, и тот подлый Джакопо уговорил несчастную и увлек обманом. Прости меня, мой Бенвенуто!“ На те слова я отвечал: „Друг мой дорогой, мессер Джироламо! Только доброе видел я от тебя и только добром буду тебя вспоминать. Что же до той Франчески, так не стоит и говорить о ней. Женский разум – что июльский мороз. А тому Джакопо Ченчи только было счастья, что от вашей сердечной дружбы, за которую он вам недобрым отплатил“.

И по моим словам так и вышло: того же года тот прескверный Джакопо герцогу Висконти не угодил, и тот изгнанию его подверг за все его злое. А будучи изгнан, попал Джакопо в руки бешеных, и они всяческим наказаниям его подвергли, и оных не снеся, Джакопо умер. Тогда же подумал я: отчего такое несчастье при-чинилось оному Джакопо, коли перстень мой должен, по словам того иностранного графа, одно счастье владельцам его приносить? Однако же после доходят до меня слухи, что донна Франческа, мессера Джироламо беглая дочь, живет с господином герцогом Висконти, отчего и приключилось изгнание того презлого Джакопо. И сказывали, что герцог души в ней не чает и осыпает ее дарами и милостями, так что перстень и правда может счастье приносить, только имени доброго не убережет.

Я же сам, в сильное огорчение впав, снесся с Его Святейшеством и получил от него весьма ласковое письмо и прелюбез-ное приглашение, через которое я очень был напуган, как бы то письмо не попало к сказанным бешеным, что могло бы мне немало несчастий причинить. Тогда пришел я в покои мессера Джироламо и, поклонившись ему, все рассказал. И тот мессер Джироламо, любезный мой друг, очень огорчился, но, однако же, сказал: „Любезный Бенвенуто! Коли призывает тебя Его Святейшество, так не может быть для тебя лучшего, как поспешить в Рим. Я же помогу тебе, чем сумею, и помнить каждодневно буду в каждой своей молитве и в каждом помышлении“.

И оный добрый мессер Джироламо дал мне лошадей и всего потребного в дорогу, и письмо к другу своему в Риме мессеру Джанбаттиста Преста. И той же ночью покинул я Флоренцию, где немало сделал хороших работ и где оставил друзей, о коих и сейчас часто вспоминаю…»

Надежда Лебедева была натура увлекающаяся. Кроме того, в ее характере присутствовало такое ценное качество, как умение доводить до конца любое начатое дело. Странная фотография сильно ее заинтересовала. Поэтому, пораскинув мозгами и порывшись в записной книжке, она поняла, что прямого выхода на общество кактусоводов у нее нет и надо обращаться за помощью к мужу. Потому что если она придет туда просто так, с улицы, то никакой нужной информации не получит – сейчас нигде не доверяют посторонним. А она даже не может предъявить там какое-никакое удостоверение – что она, допустим, из газеты или из милиции. Хотя нет, про милицию лучше не надо, многие люди на милицию плохо реагируют и, что знают, не скажут. Нет, надо действовать старым поверенным методом – через знакомство. Но вышло так, что нет у нее знакомых кактусоводов. Поэтому необходимость обратиться за помощью к мужу ее не то чтобы расстроила, но несколько насторожила.